Убу

Наконец голод победил в нем растерянность. Убу отправился на охоту. Когда он подкрепился едой, то несколько минут думал о себе, о том, как ему теперь хорошо. Он сильный, взрослый, один… Но эта вспышка энергии вдруг иссякла, как электрический разряд, и совсем неожиданно вслед за ней Убу показалось, что он, наоборот, непривычно, невыносимо утомлен охотой, самим приемом пищи, даже смыканием и размыканием челюстей. Захотелось дремать. Он заснул.

Ему приснилось что-то тихое, знойное и в то же время прохладное, легкий плеск волн о побережье, счастливая истома, которая однажды так сильно охватила его в тропический день, — все это замерцало в сонном мозгу каким-то теплым, сияющим, как солнечный диск, пятном, а потом стало мягко, нежно темнеть и сделалось матерью с черной спиной, белым брюхом, сладким молоком… Убу протрубил и проснулся, будто на него что-то обрушилось.

Больше Убу ни разу не приблизился к китихе.

Убу шел третий год.

За спиной молодого кита был уже новый рейс в Антарктику. Ходил он туда со стадом, но держался от всех особняком. О матери он не вспоминал. При встречах они не узнавали друг друга — таков закон животной памяти.

«Зачем помнить все, что было когда-то важно, но отныне и на всю жизнь потеряло значение?»

Убу очень вырос, вытянулся и стал четырнадцатиметровой громадиной. По росту он сравнялся со многими пожилыми китами стада. Пожалуй, только некоторая худоба выдавала его молодость.

Вот как он выглядел.

У него были выпуклая, как будто с горбом, спина и еще более выпуклое брюхо. Тело, словно одетое в толстую резину черного и белого цвета, походило на мощное веретено, которое кто-то изо всех сил пробовал раздуть в шар, да отступился. Притупленная шишковатая морда с черным усом в приоткрытой пасти и мешковидный, провисающий подбородок, который напоминал, кроме всего прочего, ковш экскаватора, — все это придавало Убу вид простака и увальня. Живыми в этой туше были только маленькие наблюдательные глаза.

Жизнь в одиночку не принесла Убу и доли тех радостей, какие в раннем детстве доставляли ему минуты бегства от матери. Он сделался менее впечатлительным. Все, что мог увидеть своими глазами, он уже видел на свете. Слух тоже ничто не радовало: все звуки океана были известны. Врагов у него не объявилось. Конечно, они встречались ему, но их останавливал взгляд на мощные саблевидные плавники горбача с бугристыми краями и острыми концами. Убу оставалось наслаждаться пищей и безмятежностью, от которой начинал дремать мозг. Но Убу с некоторых пор чего-то не хватало. А он еще не понимал своего желания.

Теперь иногда случалось, что во время охоты за рачками у кита внезапно пропадал аппетит. Горбач даже забывал закрыть пасть, уже набитую шевелящейся кашей. Было какое-то чувство потери. И чтобы найти это непонятное, ранее не существовавшее, но все же как будто потерянное, Убу все чаще подплывал к китам.

Он стал замечать, что в стаде возникают молодые пары. Это его одногодки, киты и китихи, начинали жить вместе. Когда Убу приближался к китихам, то его всего охватывало чувство, сходное с приятной истомой погружения в сон. Убу начинал метаться среди китов, выныривать, выставлять морду из воды, а затем взбивать хвостом водяную пыль, И все потому, что после воспоминания о сне во всем теле росло тягостное онемение.

Проходили недели. Все меньше оставалось молодых китих, не нашедших себе пару. На глазах Убу возникали брачные союзы, а он все бродил один. Казалось бы, природа его не обделила. Напротив, она дала ему то, чего не было у других молодых горбачей. Ни у кого из сверстников не было таких мощных плавников. Никто не умел так быстро плавать, как Убу.

Первое подобие романа началось у него с молодой чернобрюхой китихой несколько меньше его ростом. Убу нередко встречал ее в местах своей охоты. Сначала, только наблюдая за ней, он научился узнавать о ее появлении по звукам. Китиха плавала по-своему. Ее ни с кем нельзя было спутать. Бурный поток плесков, всегда словно окружавший ее, приобрел для Убу прелесть музыки. И был день, когда он подплыл к Чернобрюхой.

Подошел он шумно, изо всех сил стараясь быть замеченным. Фыркая, плыл рядом. Потом чуть прикоснулся боком к ее телу.

Кожа горбача толста и груба, но сверху она покрыта нежнейшей шелковистой пленкой. Прикосновение на какой-то миг и увлекло за Убу молодую китиху. Она догнала его и словно завороженная поплыла с ним бок о бок. Тогда Убу стал играть.

Он выскочил из воды до половины туловища. Потом упал на спину и захлопал по воде плавниками.

Когда же он успокоился, Чернобрюхой поблизости не оказалось. Было только слышно, как она быстро удаляется. Китиха ушла уже так далеко и так спешила, что озадаченный Убу даже не поплыл за ней. А на другой день, встретясь с Чернобрюхой снова, он увидел ее в паре с небольшим, едва-едва созревшим китом.

Чем же этот малыш был интересней Убу? Загадка разъяснилась лишь после второго неудачного знакомства.

Началось оно месяц спустя после первого. К тому времени в стаде уже не оставалось незанятых молодых китих, кроме одной, родившейся на полгода позднее Убу.

Среди молодняка это была самая молоденькая и самая маленькая китиха, недокормыш, на четыре метра меньше, чем Убу.

Убу и Маленькая должны были непременно сблизиться: ведь больше никого не было. Но в их движениях была какая-то скованность. Горбачи неохотно, словно кто-то тащил их силой, подходили друг к другу и еще более равнодушные расходились в стороны. Некая медленная мысль нарождалась у обоих под давлением их чувств. А чувства были странные: Убу рядом с Маленькой казался себе китихой. Маленькая же чувствовала себя китом. Приближался день, когда их мысли должны были проясниться.

Это случилось. И китиха ушла от Убу, подумав: «Какой большой!», а незадачливый кит ощутил острое пренебрежение: «Какая маленькая!» Ему, его телу стало так легко от обретенной ясности, будто он похудел наполовину.

Горбачи не оригинальны в том, что делят все на приятное и неприятное взгляду. Оригинален их вкус. Надо, чтобы китиха обязательно была крупней кита. Так ведется испокон веку. Убу урод! Он рослее многих китих. Это нехорошо. Это нарушает неведомый закон жизни и потому кажется безобразным.

Это Убу, наконец, понял.

Он отыскал в стаде старую-престарую самку и обошел вокруг нее, предлагая союз. Старуха была длиною пятнадцать метров.

Но и здесь союзу не суждено было возникнуть. Когда Старая после приглашения Убу попробовала разыграться, то внезапно скончалась.

Больше Убу не мог найти себе пару, характер его стал портиться, и он навсегда покинул стадо.

Он исколесил в поисках подруги весь океан.

Ему все попадались стада малорослых горбачей. Еще полгода не мог он найти себе ровню.

Встреча произошла вдали от всех стад. У незнакомки были большие глаза и узорчатые, как в орнаментах, подбородок и брюхо. Тело ее было огромно. Для своих лет она была слишком велика и потому одинока, как Убу. Зато молодая китиха могла составить ему прекрасную партию. И свое согласие она выразила тем, что, пройдя мимо Убу, дотронулась до него.

Отныне они не нуждались ни в ком. Они и не задумывались, что где-то бродят стада горбачей, что киты стараются держаться вместе. Вдвоем можно было идти куда угодно.

Стоял апрель — осенний месяц южного полушария. В Антарктике свирепствовали холода и бури. Идти туда было рано. Зато незнакомое еще северное полушарие теплело и звало к себе всех скитальцев. Не все ли равно, где бродить по свету? В Убу проснулась его детская непоседливость и бесстрашие — и он вместе с Узорчатой повернул на север.

Шли они медленно и долго. Они не спешили. Еще ни к одной китихе не было у него такого чувства, как к Узорчатой. Это напоминало Убу давнюю тягу к матери. Но возле матери он был мал и слаб, иногда, уставая, искал утешения. Теперь же он был взрослым, чувствовал себя могучим, хотелось резких движений. Он и Узорчатая то плыли, касаясь друг друга боками, то покачивались на волнах. Киты теряли голову в играх. Пробовали вырваться из океана, взлететь, стать птицами! Однажды Убу так выбросился в воздух, что даже его хвостовой плавник забился над волнами, будто крыло. С каким же оглушительным бомбовым громом свалился он в море, подняв тонны воды!