Убу

Потом минке пропал. Пропала и зависть. Мир был хорош, несмотря ни на что!

Вскоре Убу увидел лед. Сначала показалось, что вверху, над толщей воды, наступила ночь. Он попробовал вынырнуть, чтобы поглядеть на южные звезды, но сильно стукнулся головой о нечто тяжелое и холодное. Тогда Убу стал брать пример с матери и выходил дышать, только если чернота над головой расступалась и появлялись просветы. Выныривая, он каждый раз видел белое, как брюхо своей матери, поле с какими-то беспорядочно наваленными белыми камнями, между которыми темнела вода. Часто такие поля плыли сами по себе, но иногда они тянулись хвостами вслед за ледяными громадами, то и дело закрывавшими солнце, если оно показывалось. Великанские тени покрывали тогда белое поле.

Резвиться удобней на просторе. Убу не очень нравилось плавать между льдинами. Но мать все время тянула его к айсбергам и в перерывах между едой чесалась о подошвы гор, счищая с кожи наросты из ракушек.

Горы были удивительных форм. Убу не сразу смог сравнить их с чем-нибудь из своей жизни. Когда же острые пики одного айсберга напомнили ему плавники и зубы косаток, для Убу началась игра узнавания: он стал видеть в ледовых арках раскрытые китовые пасти с сосульками китового уса.

Как-то во время шторма киты решили уйти под защиту огромного айсберга. Но как зайти с подветренной стороны? Айсберг был такой длинный, наверно в несколько километров! Мать Убу соблазнилась сквозной аркой в айсберге и вошла под ее своды. Однако в ледяной пещере прохода не было, был только вход, и вместо выхода зияло над водой огромное окно.

Китиха и Убу покрутились возле арочного окна, выпустили несколько фонтанов и огляделись, выставив головы из воды, скашивая и поднимая глаза.

Где-то высоко над ними, на уровне птичьего полета, терялся в темноте свод. Дневной свет играл только на взволнованной воде и отдельных ледяных выступах пещеры. Ураган, разбушевавшийся на воле, врывался сюда гулкой канонадой. Дикими, разбойными голосами он множился сверху, слева, справа, во всех закоулках. В перерывах между грохотами в пещеру с шипением втекала пена. Все же волны здесь были маленькие, удары их слабые, а шум уже не устрашал, только будоражил горбачей, легко привыкающих ко всему неожиданному. Почувствовав облегчение, киты поплыли вдоль пещеры и открыли, что внутри айсберга много огромных пустот, словно их прогрызло какое-то чудовище. Лабиринт часто оканчивался дырами в стене, в которые бил дневной свет, открывая глазу могучие изгибы ледяных коридоров. Здесь можно было укрыть от шторма все стадо.

Удивительный айсберг понравился Убу своим эхом.

Пустотелая гора плыла медленно. Полмесяца она двигалась по китовым пастбищам, и все это время Убу, его мать и остальные горбачи следовали вдоль горы, сделав ее своим укрытием.

Этого было бы достаточно, чтобы иногда вспоминать о ней, когда гора уплыла в другие воды. Но у молодого кита еще раньше появилась другая причина для памяти. Здесь, под сенью айсберга, в жизни Убу настал знаменательный день, когда он отведал пищи взрослых китов.

Китовые пастбища напоминают зацветающую воду. По темной глади океана идут маслянисто-бурые пятна. И если человек зачерпнет ведро такой воды, этой «китовой похлебки», то увидит, как там снуют, прыгают, крутятся прозрачные рачки с черными точками глаз. Молодой кит как-то случайно попробовал их. Показалось вкусно. Убу даже попытался сам охотиться за рачками, но остался голодным.

Он не умел попросить у матери, чтобы она его научила, и китиха тоже не подала ему никакого знака. Это вышло само собой, что, когда мать набрела на китовую похлебку, Убу подплыл к китихе и стал повторять все ее движения.

Тем самым он сказал: «Пришло время».

Китиха взглянула на сына темным глазом и, будто лошадь на поводу у жокея, медленно описала в воде большой первый круг. Китенок не отставал. Взглянув еще раз, мать пошла быстрее по невидимой спирали, все уменьшая свои витки. Вода взволновалась, завихрилась, словно кто-то грубо размешал ее огромной ложкой. В этом свирепеющем потоке сбились в густой клубок полчища черноглазок. Убу то видел их, то они закрывались телом матери.

Потом клубок стал тонуть, вытягиваясь воронкой. Китиха нырнула, легла на бок, раскрыла пасть под горлом воронки. Китенок кинулся вслед за матерью, но та уже сомкнула челюсти. Он только заметил, как сквозь костяную бахрому ее уса хлынули струи выжатой из пасти воды. Ткнувшись губами в набрякшую от пищи, раздутую щеку матери, Убу ударил ее хвостом по боку и отплыл прочь.

Китиха снова стала описывать круги. Убу, немного поупрямившись, пошел вслед за ней. Теперь он был настороже, волновался и суетливо взмахивал плавниками.

Когда же в воде вырос темный вращающийся конус, Убу поднырнул под китиху и вырвался вперед. В спешке он промахнулся, пронесся мимо рачков, и снова мать его опередила.

Хотела ли она его подзадорить или еще не принимала всерьез его желания? Но Убу этого не потерпел. Он вынырнул и, обидчиво пуская частые фонтаны, поплыл к айсбергу. Отыскав вход, скрылся в пещере и некоторое время не показывался оттуда.

В эти минуты мать плавала и охотилась как ни в чем не бывало. Убу в одиночестве бороздил холодные воды пещеры. Великолепные гулкие своды айсберга утешали и развлекали его. Он даже забыл о своей неудаче. Ему расхотелось охотиться. Убу хлопал по воде плавниками, слушая, как звуки словно шлепаются на ледяные стены. Затем он заметил, что эхо откликается и в его пустой утробе, правда значительно тише, чем в пещере, но это было уже непереносимо. Хотелось есть, и вместо мысли о молоке опять появилось воспоминание о вкусе рачков.

Убу выставился из пещеры.

Китиха вновь шла по кругу.

Убу тихо поплыл. Она сначала даже не заметила его появления. А круги становились все меньше и меньше.

В какой-то момент китиха оказалась по одну сторону круга, а Убу по другую, и тогда Убу врезался в самую гущу рачков с раскрытой пастью.

Ему досталась только половина взрослой порции, но и это было приятно.

Впервые заглотнув так много рачков, Убу почувствовал: они еще вкуснее и жирнее, чем он думал. А желудок словно давно ждал этой пищи. Оттуда к самому языку поднялось ощущение приятной тяжести, силы, аппетита… Где же мать? Убу поспешил за ней.

Конечно, она старалась его накормить. Она делала круги, воронки. Это не слишком отличалось от кормления птенца каким-нибудь пингвином, когда птенец всовывает голову в клюв матери, вынимая у нее пищу чуть ли не из горла. Китенок видел такое у кромки льдов. Но все же Убу почувствовал: с новой пищей он становится взрослым.

Наевшись, он вместе с матерью подошел к айсбергу и начал, в подражание китихе, старательно чесаться о ледяные углы, хотя за свою молодую жизнь еще не успел обрасти ракушками.

Убу прожил с матерью немногим больше года.

Весь год он ощущал мать как что-то большое, надежное, как источник пищи. Убу не знал, что отцы вообще существуют. В первые дни появления Убу на свет его отец выделялся среди китов тем, что ближе других подплывал к китихе, а та волновалась и издавала сердитые крики. Они, конечно, означали: «Не смей ко мне приближаться. Все прошло, и мне не до тебя».

Кит вскоре ушел. Долгое время ни один горбач не подходил к матери.

Но вот когда подросший Убу перестал быть сосунком и часто один, без наставницы, охотился за рачками и рыбой, рядом с китихой однажды появился новый горбач. Он был живей и поменьше матери. Его плавники были украшены пятнистыми узорами, а морда казалась очень доброй.

Мать, Пятнистый и Убу стали плавать втроем.

Это продолжалось недолго.

Как-то раз кит беспричинно разгневался на Убу, если можно назвать гневом то вялое недоброжелательство, которое горбач способен проявить к недорослю, и отогнал от китихи. А та лишь посмотрела и, медленно изгибаясь телом, поплыла с обидчиком.

Убу отстал. Несколько дней он кружил поодаль пары, не подплывая, не слишком удаляясь. Всегда так рвущийся от матери, здесь он, словно предчувствуя разлуку, переменился. Он даже гудел издали: «У-у-уббу!», но китиха молчала. Тогда молодому киту стало казаться, что рядом с Пятнистым плавает чужая китиха, только очень похожая на мать, и Убу присматривался к ней, вслушивался, тревожась и недоумевая: мать это или нет? Он голодал, стал худеть, но какое-то время не обращал на это внимания, занятый своими новыми ощущениями.