Лед и пепел

Перелет экипажа Сигизмунда Леваневского на тяжелом, многомоторном воздушном корабле СССР-Н-209 конструктора Виктора Федоровича Болховитинова должен был не только установить рекорд для подобного класса самолетов, но и доказать возможность транспортно–пассажирского сообщения по кратчайшему пути из Москвы в Америку. На борту самолета были товары, но не для коммерческих целей, а как дар американскому народу: сибирские дорогие меха, черная икра, сувениры советских умельцев, специально отпечатанные по этому случаю почтовые марки.

Остров Рудольфа, как одна из точек наблюдения за полетом, с нетерпением ждал из Москвы «экватор», то есть сообщение, что самолет Леваневского вылетел. Однако, по неизвестным для нас причинам, старт задерживался. Наступила арктическая осень, с ее непрерывными циклонами, охватившими весь океан. Туманы, гололед и пурга неистовствовали над островом. За одну ночь наш тяжелый четырехмоторный самолет Н-169 пурга замела до кромок крыльев. Буйство стихии продолжалось девять суток. Потом двое суток мы выкапывали свой самолет из многометрового, спрессованного ураганом снега, восстанавливали антенны, вытаивали снег, забивший моторные гондолы, полости приборов, готовя самолет для возможного вылета. Наконец, после девяти суток непрерывного дутья, в Арктике установилась хорошая погода. Голубое небо круглые сутки золотило низкое незаходящее солнце. Ослепительно, до боли в глазах, горел ледяной четырехсотметровый купол острова Рудольфа — последней земли перед Северным полюсом.

Утром на самолете У-2 Мазурук ушел в бухту Тихую — там большая научная станция. К концу дня он должен был вернуться обратно. Мы трое — второй пилот Матвей Козлов, бортмеханик Диомид Шекуров и я — остались с зимовщиками на острове.

И вдруг поступает радиограмма: «Леваневский стартовал. Над вами пройдет 13 августа примерно в 08.00 Москвы, обеспечьте дачей погоды. Экватор».

Мы вопросительно посмотрели друг на друга. Куда так поздно? Погода упущена. Дело идет к полярной ночи.

Козлов озадаченно покрутил головой и сказал:

— Надо немедленно сообщить Мазуруку, чтобы ускорил возвращение.

Составили радиограмму и вручили начальнику зимовки Яше Либину для передачи в Тихую.

Бухта Тихая на острове Гукера в двухстах километрах от нас. Оттуда в 1914 году на собачьих упряжках вышли к Северному полюсу Георгий Седов и его молодые спутники матросы Григорий Линник и Александр Пустошный. По пути к острову Рудольфа Седов погиб. Матрасы похоронили своего командира где–то на одном из южных мысов острова Рудольфа и ценой невероятных усилий вернулись обратно в Тихую. Могила Седова до сих пор не найдена. Арктика умеет хранить свои тайны, все наши попытки найти останки героя ничего не дали.

К вечеру опять запуржило. Все утонуло в белой мгле, яростном свисте и грохоте ломающихся льдин. Стены полузанесенной радиорубки, где мы провели всю ночь, вздрагивали и стонали, и казалось, что не выдержат бешеного натиска ветра.

Радисты Николай Стромилов и Борис Ануфриев непрерывно несли вахту, следя за полетом Леваневского, который прошел уже материк и находился где–то над Баренцевым морем, приближаясь к нам. В 08.30 бортрадист Леваневского послал нам радиограмму: «Рудольф, я РЛ. Дайте зону радиомаяка на север». А в 09.15 мы получили подтверждение: «Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее».

Из–за воя ветра мы не слышали шума моторов, когда самолет проходил над нами, но в 12.32 московского времени штурман Н-209 Виктор Левченко сообщил нам: «Широта 87°55′, долгота 58°00′. Идем за облаками, пересекаем фронты циклона. Высота полета 6000 метров, имеем встречные ветры. Все в порядке, материальная часть работает отлично, самочувствие хорошее».

До полюса им оставалось 223 километра. Самолет шел против сильного встречного ветра в глубоком циклоне, охватившем весь центр арктического бассейна. Лаконичность редких радиограмм, поступающих с борта, успокаивала, хотя мы и понимали, как тяжело достается им этот полет. Все мы остро переживали за экипаж, но, увы, запертые ураганом в хижинах, погребенных в сугробах, бессильны были чем–либо помочь. Да кто и как может помочь одинокому самолету, бросившему вызов грозным силам стихии! Но мы верили в экипаж, он должен был прорваться сквозь все фронты циклона! Должен! Ведь все моменты риска, неизбежные в таком полете, были продуманы, тщательно проанализированы, все взвешено!

«Все ли?» — холодной змейкой проскальзывала мысль.

— Почему все–таки они пошли в такую погоду? — в который раз вслух сказал Матвей Козлов, ни к кому не обращаясь.

— Погода в Москву с Рудольфа и Тихой поступила отличная, — попытался я как–то объяснить. — А этот циклон неожиданно выскочил с Гренландии. Ты же знаешь, оттуда к нам метеосводки не поступают.

13 августа в 13.40 Н-209 сообщил: «Прошли полюс. Достался он нам трудно. Высота 6000 метров, сильный ветер, встречный, температура минус 35°. Стекла кабин покрыты изморозью. Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке».

Все радиостанции Арктики, затаив дыхание, вслушивались в эфир.

«Идут! Молодцы, идут вперед!» — с чувством глубокой радости и веры в благополучный исход говорили мы, собравшись у приемника.

Но в 14.32 Борис Ануфриев принял тревожную радиограмму: «Крайний правый мотор выбыл из строя из–за порчи маслопровода. Высота 4600 метров. Идем в сплошной облачности. Как меня слышите? Ждите…» На этом связь с самолетом Леваневского оборвалась.

В течение года пятнадцать советских и семь американских самолетов, купленных и зафрахтованных Советским правительством, искали Н-209. С Земли Франца — Иосифа и с Аляски ежедневно уходили самолеты. Долгими часами, зачастую рискуя собственными жизнями, утюжили пилоты бескрайние просторы океана, об их мужестве и благородстве можно было бы написать книги. При возвращении с поисков Н-209 погиб полярный летчик Герой Советского Союза Михаил Сергеевич Бабушкин.

Прошло сорок пять лет, но Арктика до сих пор хранит тайну трагедии экипажа Сигизмунда Леваневского. Много версий гибели Н-209 ходило и ходит среди полярных летчиков, но ни одна из них не имеет реального подтверждения. Любой полет требует от экипажа высокого мастерства и большого напряжения всех его волевых качеств. Тем не менее, жизнь показывает, что и этого иногда мало. Даже в наше время — высокоразвитой авиационной техники и целого комплекса средств безопасности полета — самолеты падают. Пусть редко, но все же падают. И каких только организационных мер не принимают соответствующие министерства, — увы, они в определенных случаях бессильны что–либо изменить.

Так случилось и с самолетом Н-209. Среди погибших виновных нет. Вина на нас и ответственность наша — за оказание помощи упавшему самолету, за организацию поисков, быть может, живого еще тогда экипажа, безусловно верившего и надеющегося, что его ищут в том ледяном аду, куда опустился самолет, когда у него отказал один из моторов.

Сорок пять лет хранятся у меня страницы дневника, который я вел на острове Рудольфа в тот злополучный год, когда бесследно исчез в ледяных просторах океана самолет Н-209.

«З августа. В бухте Тихая ясно, солнце, тепло, а у нас холодно, — 1,4°. Туман, морось и гололед. Ночью уехали на вездеходе на купол (вершину острова Рудольфа, где на леднике был наш базовый аэродром) ждать прихода антициклона, обещанного синоптиками.

4 августа. Пришел антициклон. Прогноз синоптика Дзердзеевского, как всегда, оправдался. Мазурук и Анатолий Григорьев, начальник полярной станции в Тихой, которого несколько дней назад мы привезли к себе для обмена опытом вместе с аэрологом Василием Канаки, на Н-36 будут вылетать в Тихую. На Н-128 должны лететь Козлов, Канаки и я.

В 11.55 Мазурук стартовал с нижнего аэродрома на Тихую, перед стартом сообщил, что залетит к нам на купол, чтобы посоветоваться о погоде, ибо, по поступающим сводкам, она угрожающе портилась. Но к нам Мазурук не залетел, а пошел прямо на Тихую.

Спустя десять минут после его вылета нам сообщили, что купол, где расположен аэродром в Тихой, закрыло туманом. Мы решили наш полет отставить. Через три часа, после вылета с Рудольфа, Мазурук в Тихую не прибыл. Что с ним? На каком острове сели из–за погоды?