Шардик

— Чертова тварь! — сквозь зубы процедил Геншед. — Да он полудохлый уже. Пошел вон! — гаркнул работорговец и замахал руками, словно подгоняя коров. — Вон пошел! Вон!

Он шагнул вперед, но медведь зарычал и шатко поднялся за задние лапы. Геншед отступил.

— Бежим отсюда, а? — проскулил Горлан. — Геншед, бога ради!

— Что, из-за этой твари? И бросить здесь лодку, и похерить шанс на спасение? Да мы попадем прямо в объятия икетцев! Нет, мы не позволим какому-то паршивому медведю все испортить в последний момент. Говорю тебе, он еле живой. Просто убьем его, и все дела.

Геншед подобрал свой лук, брошенный на землю после неудачного выстрела в кайната, и выдернул из-за пояса стрелу. Кельдерек, по-прежнему стоявший на коленях и истекавший кровью из ножевых ран на руке, схватил работорговца за щиколотку.

— Не надо, — задыхаясь, проговорил он. — Он кинется на нас… разорвет на куски, поверь мне.

Геншед ударом кулака повалил его наземь. В следующий миг из леса донеслись приглушенные расстоянием голоса — один отдал команду, другой откликнулся.

— Не бойся, приятель, — сказал Геншед Горлану. — Я всажу в него три стрелы прежде, чем он успеет хотя бы подумать о том, чтобы кинуться на нас. Я знаю пару хитрых приемов — напасть он даже не попытается.

Не сводя глаз с медведя, Геншед нашарил позади себя Раду и оторвал у него от лохмотьев длинную полоску ткани, которую быстро завязал узлом на древке стрелы, чуть ниже наконечника, оставив концы свободными — как у гирлянды или ленточки в девичьих волосах.

При звуке отдаленных человеческих голосов в лесу медведь опустился на все четыре лапы и принялся угрожающе раскачиваться из стороны в сторону всем телом, но уже через несколько секунд прекратил, словно обессилев, и вновь неподвижно замер на месте, уставившись на работорговца.

— Горлан, раздуй огонь в горшке, — велел Геншед.

Мальчик, поняв его намерение, выполнил приказ и трясущимися руками протянул курильницу вперед.

— Держи ровно, — прошипел Геншед и опустил лук с уже наложенной стрелой к сосуду, окуная в огонь один конец тряпицы.

Ветхая ткань вспыхнула мгновенно, и работорговец тотчас туго натянул тетиву и выпустил стрелу. Языки пламени метнулись назад, и казалось, все древко занялось огнем в полете.

Стрела глубоко вонзилась медведю под левый глаз, пригвоздив пылающую ветошь к морде. С неестественным, леденящим душу воем зверь отпрянул назад, яростно царапая когтями жуткую огненную маску. Сухая торчащая шерсть загорелась в считаные секунды — сначала уши, потом молотящая передняя лапа, потом грудь, на которую упали горящие клочки тряпицы. Медведь отчаянно бил лапами по пламени, пожирающему шкуру, по-собачьи визжа и скуля. Когда он, шатаясь, попятился, Геншед выстрелил еще раз, и вторая стрела впилась в правое плечо у самой шеи.

Словно в трансе, Кельдерек поднялся на ноги. Он снова стоял посреди бранного поля в Предгорье, слышал истошные вопли солдат и топот бегущих ног, чувствовал запах взрытой сырой земли. Да, теперь он ясно видел перед собой бекланских солдат, и в ушах гремел грозный рев Шардика, выступающего из-за деревьев. Шардик — ослепительно пылающий факел, несущий всем погибель, яростный огонь, от которого нет спасения. Гнев Шардика наполняет землю и небо, месть Шардика испепелит врагов и сожжет его самого. Кельдерек увидел, как Геншед поворачивается, стремглав несется прочь по тропе и втискивается в расселину в скале. Потом увидел, как Горлан кидается в сторону и плашмя растягивается на траве, а Раду прыгает следом и падает на него. Он рванулся вперед с криком:

— Шардик! Шардик Сила Божья!

Шардик, с торчащей под глазом стрелой, шаткой поступью подошел к скале, где спрятался Геншед. Тяжело вскинувшись на дыбы, он запустил почерневшую от огня лапу в расселину. Геншед всадил в нее нож, и медведь с диким ревом выдернул лапу обратно. Потом он со страшной силой ударил по скале — верхушка треснула, как ореховая скорлупа, а от следующего удара раскололась на три огромных куска, которые рухнули на тропу и скатились в глубокую воду под обрывом. Уже в агонии медведь ударил в последний раз, полоснув когтями по голове и плечам врага. Потом тяжело покачнулся, сотрясаясь всем телом, и медленно повалился на расколотое, раздробленное основание скалы.

Кельдерек и Раду увидели, как из расселины выползла человеческая фигура. Раду пронзительно вскрикнул, и фигура на мгновение повернулась к нему, словно услышав. Впрочем, может, слух у нее и сохранился, но вот глаз не было, да и вообще лица — вместо него одна огромная рана, сплошное кровавое месиво с торчащими там и сям зубами и осколками костей, в котором не угадывалось ни слабейшего подобия человеческих черт. Фигура испускала тонкие воющие вопли, похожие на кошачьи, но без единого слова, поскольку ни рта, ни губ у нее не было. Она наткнулась на дерево, завизжала и отпрянула назад — с застрявшими в мягкой кровавой маске кусочками коры и обломками веточек. Потом слепо выставила перед собой руки, словно защищаясь от ударов незримого жестокого мучителя, сделала три неверных шага, споткнулась и, не издав более ни звука, упала с обрыва. Снизу донесся шумный всплеск. Раду подполз на четвереньках к краю откоса и посмотрел вниз, но тело так и не поднялось на поверхность. Ножны Геншеда плавали в окрашенной кровью воде, покореженная мухоловка валялась у расколотой скалы — вот и все, что осталось от гнусного, жестокого работорговца, похвалявшегося своим умением свести ребенка с ума одним только страхом, что хуже любых побоев.

Кельдерек доковылял до скалы и рухнул на колени, рыдая и колотя кулаками по камню. Огромная передняя лапа толщиной со стропило безжизненно свисала с ним рядом. Он обхватил ее обеими руками и прокричал:

— О Шардик! Владыка Шардик, прости меня! Ради тебя я бы спустился в Уртскую избоину! Господи, почему я не принял смерть за тебя! О, не умирай, владыка Шардик, не умирай!

Вскинув взгляд, он увидел частокол зубов, застывшую в оскале пасть, вываленный язык, по которому уже ползали мухи, страшные ожоги до мяса, торчащую под глазом стрелу. Клиновидное рыло на фоне неба. Кельдерек снова замолотил кулаками по камню, плача навзрыд от горя и отчаяния.

Очнулся он, когда чья-то рука схватила его за плечо и крепко тряхнула. Медленно подняв голову, он признал в нависающем над ним мужчине офицера йельдашейской армии, с геральдическими снопами Саркида на рукаве. Позади него стоял молодой, суровый тризат с мечом наготове, настороженно, ошеломленно и с долей отвращения смотревший на труп громадного зверя на скале и трех грязных оборванцев, скрючившихся под ним.

— Кто ты такой? — осведомился офицер. — Отвечай живо! Что ты здесь делаешь и почему эти дети прикованы к камню?

Проследив за его взглядом, Кельдерек увидел солдат, столпившихся вокруг мальчиков на берегу, а чуть дальше, среди деревьев, — кучку селян, таращивших глаза и тихо переговаривавшихся.

От офицера пахло хорошей мясной лавкой — запах мясоеда, мгновенно узнаваемый человеком, давно не евшим мяса. Солдаты стояли вольно и непринужденно, как деревья весной. Ремни промаслены, доспехи начищены до блеска, взгляды быстро скользят по сторонам, сдержанные голоса сплетаются, чудесным образом связывая всех в едином общении.

— Меня зовут Кельдерек Играй-с-Детьми, — с запинкой проговорил он. — И своей жизнью… жизнью своей я готов поплатиться перед йельдашейцами. Я хочу умереть и прошу лишь о дозволении перед смертью отправить последнюю весточку в Зерай.

— О чем ты болтаешь? — спросил офицер. — Почему хочешь поплатиться жизнью? Или ты работорговец, совершивший все эти чудовищные преступления? Дети, которых мы нашли в лесу… больные, умирающие от голода и болезней… это твоих рук дело?

— Нет, — сказал Кельдерек. — Нет, я не ваш работорговец. Он умер… волею божьей.

— Тогда кто ты такой?

— Я? Я правитель Беклы.

— Король Крендрик? Жрец медведя?

Кельдерек кивнул и положил ладонь на громадный косматый бок зверя, вздымавшийся над ним подобием стены.