Страница 64 из 68
— Пока «просто гвардия» ставит палатки, старики успевают занять под личное пространство столько места, что хватило бы на пятерых. Раскладывают на траве портянки, мундиры, исподнее «для просушки» и сапоги «для проветривания». Разжигают собственные костры.
— Принесённый обед их никогда не радует. Лиходей–повар, разумеется, не доварил, недосолил и прикарманил часть пайка.
— В чарку с водкой ветеран сначала опускает палец, облизывает его и непременно сообщает: «Слаба!».
— Укладываясь спать, ветеран непременно посетует на паршивое сукно шинели, паршивых комаров, паршивого командира, паршивую местность. И только после этого уснёт.
Зато они безудержны в атаке и надёжны в обороне…
СТОЛБОВАЯ ДОРОГА
Появление в начале XVI века «столбовых дорог» в Москве было обусловлено вовсе не борьбой со снегами, как писал Марко Фоскарино в своём «RELAZIONE DELL' IMPERIO O DUCATO DI MOSCOVIA». Скорее всего, над незадачливым путешественником просто подшутили.
В действительности же, идея обезопасить от нападений разбойников въезжающих, либо выезжающих из столицы, огородив дорогу забором из столбов, была довольно удачной. Шайкам лихих атаманов, промышляющим под городскими стенами, вовсе не хотелось удаляться от трактов, по которым двигались набитые добром повозки. Выезжает купчина из ворот, а в ближайшем перелеске его уже ждут бородачи с кистенями и сабельками. Как миновать этот опасный участок пути? Не расставлять же вдоль него стрельцов. «Столбовая дорога», протяжённостью всего в несколько вёрст, решала эту проблему.
Принцип использования её был прост и, одновременно, гениален. Кучер, собирающийся покинуть Москву, не спеша въезжал в узкий коридор между столбами. Затем, потихоньку разгоняясь, развивал огромную скорость и мчался уже во весь дух. Разбойник, дерзнувший перелезть через ограду из столбов, был заранее обречён. Не убежать, не увернуться, не удержать несущихся навстречу коней! Пушечным ядром вылетали на простор тройки и шестёрки, унося пассажиров в свои уделы, поместья и земли.
Естественно, что «столбовые дороги» были платные и не каждому по карману. Для народа же попроще, строились «окольные» пути. (Огороженные кольями)
ТАЛАНТ ЗАРЫТЬ
На Руси хорошо было быть талантливым, только в том случае, если ты ни от кого не зависим. Точнее сказать, если талант принадлежал исключительно тебе самому.
Поймёт, к примеру, некий помещик, что у него дар к акварели. Выпишет книг из столицы, учителя из Италии и начнёт творить. Год пройдёт, второй, третий. Пейзажи с натюрмортами всё лучше становятся. Цветы, как живые. Облака плывут. Капли воды, мерцают. Действительно, талант! Дворянское собрание рукоплещет, уездная газета рассыпается в комплиментах, отец жены больше нос не воротит. И со всех сторон слышится, — Браво! Манифик! Шарман!
А крестьянин? Обнаружится, допустим, у бедняги талант к плетению лаптей. Возьмёт лыко, помнёт в руках, и замелькают ловкие пальцы. И, глядишь, стоят лапоточки — один к одному. Лёгкие, изящные, не сносимые.
Одни — для работы, покрепче.
Другие — для пляса, с каблуком, да бубенцами.
Третьи — для девок, бусинами и лентами украшены.
Плетёт умелец, песню напевает, светится от счастья. Тут–то его Управляющий и хвать за вихры.
— Что ж ты, сукин сын, свой дар от меня скрывал. Отныне, каждый день будешь по сто пар плести.
— Помилуй, кормилец, — взмолится лаптеплёт. — Мыслимое ли дело, столько сработать?
— Не исполнишь, на конюшне запорю, — посмеивается Управляющий.
Нет ему дела до души творца. До того, что товар у него штучный и бессонными ночами выстраданный.
И, куда податься? Кому жаловаться?
Одно крестьянину остаётся — день и ночь плести, да плести, проклиная злую судьбу и дар свой проклятый.
Потому, как только почует русский человек, что тянет его наличник покрасивее выпилить, или рубаху приталить, или двор подмести, так сразу к знахарю бежит. Шут его знает, может быть, это талант какой неведомый просыпается?
Колдун велит палец булавкой уколоть, кровью на тряпицу капнуть, тряпицу в землю закопать. Сам же, заклятие прочитает:
Талант–таланток
Убегай без порток.
В землю заройся.
Листвою укройся.
Вздохнёт крестьянин вольготно. Слава Богу, ничего не хочется, ничто душу не свербит. Живи себе, радуйся.
ТАНЦЕВАТЬ ОТ ПЕЧКИ
Хорошо с мороза вбежать в избу и сразу к печечке. Прижаться к ней спиной, затылком, ладонями. Стоять и чувствовать, как тепло под ватник заползает.
Вот, уже голове, рукам, спине похорошело. И только ноги в ледяных сапогах никак не отходят. Тогда, скоренько, через всю светлицу — на лавку. Телогреечку с себя — на пол. Сапог, один об другой, стащить. Портяночки скинуть и босые ноги на тёплый ватник.
А на столе плошечка щей парит…
Поел, закурил папироску. Прошлёпал босыми ногами опять к печи и, скок на лежаночку.
Лежишь, куришь. Пепел в пустую баночку потряхиваешь.
Зима…
ТИПУН ТЕБЕ НА ЯЗЫК
Законов, оставленных великим Чигисханом своему народу, было немного, но выполнялись они неукоснительно.
Не теряй оружие. Не прелюбодействуй. Не мочись в воду. Не колдуй. Не посягай на чужую добычу.
За неисполнение полагалась смерть.
Существовали провинности, за совершение которых кара была не столь суровой.
Украл барана, получи 200 ударов плетью. Напился четыре раза в течение месяца, посиди неделю, закопанным по шею в песок. Раздражаешь товарищей болтовнёй, носи весь поход «тийп» на языке.
Вот, на последнем, задержимся особо.
Представьте себе отряд кочевников, скачущих через степь. Солнце голову печёт, мошки жалят, попа от седла болит, лук по спине колотит. А сосед твой трещит без умолку. А о чём говорить–то? Книг он не читал. Новостей никаких не знает, да их и быть не может. Вот и пересказывает в тысячный раз, как он в детстве лишаём болел. Или, что однажды ему гора плова приснилась. День говорит, второй, третий.
Выхватить бы саблю, да рубануть его с плеча… Нельзя. Закон не велит.
«Тийп» («замок», монг.), или, как его называли на Руси, «типун» представлял собой тонкое кольцо размером с наручный браслет. Вставлялся он в язык говоруна, обрекая того на молчание и жидкую пищу.
В летописях можно найти упоминание о князе Всеславе Тверском, славящимся своим красноречием, который дважды ездил в Орду «добывать ярлык на княженье Московское».
И оба раза возвращавшимся оттуда с типуном на языке.
ТРУБКА МИРА
Что делает матрос во время шторма? Проклинает стихию; молится всем известным ему богам; привязывается к мачте; откачивает воду из трюма или мечется по палубе.
А, капитан? Капитан — постоянен, невозмутим и несокрушим. Стоит на мостике. Одна рука сжимает перила, другая — заложена за спину. Фуражка надвинута на глаза, шарф развевается, в зубах трубка.
Вот об этой самой трубке и рассказ…
Случилось так, что во время шторма, свирепый девятый вал свалил Капитана, стоящего на мостике, и унёс собой в пучину его трубку. Казалось бы, унёс и унёс — невелика потеря. Пришёл фрегат в порт, купил Капитан новую трубку, да и забыл об утрате.
Однако, не тут то было! В первый же рейс, как только засверкали молнии и вспенились первые валы, Капитан взобрался на мостик. Огляделся гордо и спокойно, фуражку потуже натянул. И, только трубку зубами прихватил, та возьми, да и хрустни! Выругался Капитан, да делать нечего. Так и пришлось ему с огрызком во рту со штормом сражаться.
В порту, команда все лавки обошла и отыскала Капитану самую крепкую трубку. Чубук костяной, а мундштук — красного африканского дерева, медными кольцами охвачен. Кури её, грызи, кусай, хоть гвозди забивай…