Страница 41 из 68
Тряхнул гривой и ушёл.
Вернулся он через несколько дней уже с короной на голове.
— Неужели, ты победил Слона и Носорога? — всплеснула лапами Львица.
— Все, как один, отказались сразиться со мной, — гордо ответил Лев.
— Что ж, поздравляю, дорогой. А теперь, не был бы так любезен, сходить на охоту. У нас с детьми никаких припасов не осталось.
— Какая охота? — удивился Лев. — Я повелел, что бы каждый из зверей отдавал мне половину своей добычи. Смотри, кажется, уже кто–то идёт.
И, действительно, первый подданный уже спешил отдать царю его долю. Им оказался Верблюд, принесший охапку колючек.
— Поблагодари его, — прошипела Львица, толкая мужа в бок. — Он же, действительно это ест.
Лев покивал, расспросил о житье–бытье, принял колючки и простился с Верблюдом.
Второй приползла Змея, с половинкой обслюнявленной крысы.
Лев опасливо принял свою долю, отошёл подальше и принялся рыть яму.
Следом за Змеёй явилась Гиена, неся в зубах зловонный кусок осклизлого мяса.
— Будьте любезны, положите в хранилище для даров, — натянуто улыбнулась ей Львица.
Термиты принесли десяток гусениц, Крокодил — протухшую рыбину, Слон — связку бананов, Обезьяна — кокос… К полудню объявился Леопард, волочивший человеческую попу в окровавленном тряпье.
— Вкусняшка, — Леопард преданно поклонился. — Рекомендую с лимонным соком.
— Меня сейчас стошнит, — Львица с омерзением заглядывала в яму, прикрывая нос лапой.
— Закопай это, — Лев глянул на дары. — И, распорядись, что б больше не носили. А я на охоту.
— Интересно, — думал он чуть позже, бредя в высокой траве, — неужели это и есть та самая «львиная доля»?..
МАЛЬБРУК В ПОХОД СОБРАЛСЯ
Песенку о Мальбруке (герцоге Мальборо) сочинили французские солдаты в 1709 году. Состоит она из бесконечного числа четверостиший, где за первой строкой следует рефрен — «Mironton, mironton, mirontaine» (что–то, типа «пам–парам»). Слова предельно незатейливы, а рифмы корявы, и это бесхитростное народное творение по сей день вызывает чувство умиления у европейцев (кроме англичан, естественно).
Marlbrough s'en va–t–en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine,
Marlbrough s'en va–t–en guerre,
Ne sait quand reviendra,
Одно настораживает. Главный герой песни не сам полководец Мальбрук, а его жена, которой паж приносит весть о гибели мужа. Он, рыдая, сообщает герцогине, что пора облачаться во вдовий наряд и приступает к бесконечному рассказу о похоронах. Представьте себе песенку, сложенную монголами, о том, как к плачущей в Путивле Ярославне прибывает воин с вестью о гибели войска, о пленении мужа (Mironton, mironton, mirontaine)…
Странные люди эти французы.
Кстати сказать, русские солдаты, разгромив Бонапарта, тоже с удовольствием распевали «Мальбрука», правда, изменив слова.
«Мальбрук в поход собрался,
Наелся кислых щей…»
Однако, дворянский желудок не выдержал подобной пищи и полководец сделал то, что рифмуется со словом «собрался». И жена встречает оконфузившегося таким образом мужа.
— Испохабили хорошую песню, — морщатся французы…
МАМАЕВО ПОБОИЩЕ
— Не желаю больше платить дань поганой Орде, — сказал князь Дмитрий и вышиб прочь из Москвы татарское посольство.
— Берегись, княже, — взвыл по–волчьи хан Мамай и повёл многотысячное войско на Русь.
— Хватит, попили кровушки русской, — сурово сдвинули брови рязанцы, псковичи и суздальцы. Сели на коней и поскакали навстречу врагам, добывать себе славы, а отчизне свободы…
Приблизительно так оно всё и было, если не брать в расчёт, что:
— Мамай повёл войска на Русь из–за денег, которые обещали ему генуэзцы, мечтающие о концессии на добычу мехов и торговле с Севером Руси. Мамай же рассчитывал, получив финансовую поддержку, расправиться с Тохтамышем и воцариться в Орде.
— Тохтамыш, узнав о нашествии Мамая, двинул свои войска на Дон, что бы объединиться с князем Дмитрием.
— Армия Мамая состояла из генуэзцев, половцев (извечных врагов татаро–моголов), осетинов и черкесов. Основной ударной силой русских войск была конница из крещёных татар.
Как всё запутано в нашей истории!
МАННА НЕБЕСНАЯ
«…хлебу тому имя: манна; она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же, как лепешка с МЁДОМ».
Вторая книга Моисеева. Исход. Глава 16.
Скитание по пустыне не так пугает, если ты не один. Ведь, не целыми же днями иудеи бродили по бесплодным землям. Дойдут до оазиса — привал на несколько лет. Надо поставить шатры, пересчитать детей, огонь развести, напоить верблюдов, туалет, в конце концов, выкопать. Глядишь, день и пролетел. Наутро положено родственников обойти, маму не забыть, навестить. Там свадьба, здесь, помер кто–то или родился. Жизнь кипит! Бывает, бедуины встретятся: можно новости узнать, обменять что–нибудь или просто поболтать. Одно невыносимо — манна на завтрак, обед и ужин.
Подойдут, бывало, страдальцы к Моисею. Стоят, переминаются с ноги на ногу.
— Ма кара (что стряслось)? — подозрительно спрашивает тот, хотя, прекрасно догадывается, откуда и зачем ходоки.
— Насчёт манны…
— Слушайте, имейте совесть, мужчины. Неужели трудно потерпеть? Всего–то лет двадцать осталось.
— Разве мы ропщем? — заискивают иудеи. — Просто, малюсенькая просьба. Нельзя ли несколько разнообразить вкусовые добавки? Пусть аромат мёда у манны останется, но будет, к примеру, по понедельникам — липовый, по вторникам — гречишный, по средам…
— Прочь отсюда! — замахнётся посохом Моисей. — Сегодня вам, кус амак, привкус поменяй, а завтра вместо воды вино потребуете? Мы тут, на минуточку, бедствуем и скитаемся, а не на пикник пришли.
— Ой, что так ругаться? Просто спросили, — испуганно попятятся соплеменники. И уйдут…
МАРТЫШКИН ТРУД
Морякам без везения никак не возможно. Потому что, флот это флот…
Всем гардемаринам первого 1720 года выпуска пришлось держать экзамен лично перед государем. Как оказалось, отроки, прошедшие обучение в военно–морских школах Франции, Испании и Венеции вполне сносно владели теорией, однако о непосредственном хождении по морю имели лишь туманное представление. Исключение составляли только гардемарины, обучавшиеся в Англии. Вынужденные полгода, из–за бюрократических проволочек, ждать своего зачисления в школу, юноши провели это время на российских кораблях, где научились ставить паруса и вязать узлы.
— А не послужить ли вам, дети дворянские, простыми матросами? — Пётр, облачённый в голландские штаны пузырями и простую рубаху, прохаживался перед строем. — Отведаете линьков, палубу подраите, глядишь, толк–то и выйдет.
Меньшиков, следующий за царём, ободряюще подмигивал растерянным молодцам, мол, где наша не пропадала.
— Лясы точить мне с вами, аники–воины, недосуг, потому экзамен будет один на всех, — Пётр усмехнулся. — Я про то действо от португальских моряков ведаю. Объясни отрокам, Данилыч.
И Меньшиков, с притворной бодростью, поведал, что экзамен — сущий пустяк. На судно, стоящее сейчас у причала, будет выпущено три обезьяны. Гардемарин, изловивший сего зверя, немедленно производится в офицеры, а его товарищи становятся мичманами Российского флота. Выпуск, оставшийся без добычи, опять отправляется на учёбу, но уже за родительский счёт. По возвращению их ждёт то же испытание.
Первым, сумевшим схватить удачу за длинный хвост, оказался гардемарин Артемий Толбугин (впоследствии дослужившийся до чина контр–адмирала). Изрядно покусанный, он сорвался в воду с мачты, намертво прижав к груди, визжащую обезьяну.
Смеющийся Пётр обнял Толбугина и, троекратно расцеловав, вручил патент лейтенанта…
После этого знаменательного экзамена, обучение в военно–морской школе и получило шутливое название «мартышкин труд».