Страница 32 из 34
До чего же красиво. Есть же на свете романтики. Как пламя не гаснет, когда идет снег? Из чего это сердце вообще сделано, тем более так аккуратно? И почему… почему фон Вейганд не сделает для меня такого?
Когда-то давно, во времена правления Леонида, я наткнулась на очень романтичное видео. «Зимняя сказка». Лес, падает снег, посреди поляны установлен стол, накрытый всякими новогодними прелестями — мандаринками, шампанским, свечечками. Парень привозит сюда девушку с повязкой на глазах, говорит «Это всё для тебя, моя милая», падает на колени, признается в любви, делает предложение руки, сердца и всего движимого/недвижимого имущества.
Вроде ничего особенного, а меня пробрало. Покидала ссылки подружкам, сохранила на ноут и порой пересматривала, дабы пустить скупую бабскую слезу.
Впрочем, не обязательно делать сказки. Тем более в лесу чертовски холодно и некуда нормально в туалет сходить. Выпили вы шампанского, съели мандаринки, свечечки потушили. А в туалет ощутимо припекло (на морозе-то!), а до черты города час езды. Вот и порушилась романтика.
Однако я бы радовалась любой мелочи. Цветам, например, хотя цветы я терпеть не могу. Господи, все равно что, лишь бы он просто был рядом сейчас.
Радость сменилась ноющей грустью, но я не торопилась закрывать окно. Сердце, полыхающее внизу, будто мое собственное. Вырвали из груди и швырнули на снег. Умирать. Чувствую, как глаза наполняются слезами. То ли холод снаружи, то ли холод внутри. Не разобрать.
— Hallo (Привет), — фон Вейганд прижимается ко мне сзади.
Вздрагиваю от неожиданности. Когда он успел вернуться, что я не заметила?
— Like? (Нравится?) — интересуется шеф-монтажник, кивая в сторону сердца.
— Yes. It is wonderful (Да, оно прекрасно), — не могу унять дрожь, пока он покрывает легкими поцелуями мою шею.
— It is for you (Оно для тебя), — хрипло выдыхает фон Вейганд мне на ухо.
— What do you mean? (Что ты имеешь в виду?)
— It is made for you (Оно сделано для тебя), — поясняет он тоном, которым обычно говорят с непонятливыми маленькими детьми.
— How? (Как?) You? (Ты?) — не верю собственным ушам.
— I told and it was made (Я сказал и его сделали).
Неужели он действительно сделал это для меня? Неужели это мне? Никто и никогда не делал для меня ничего подобного.
— It is my heart (Это моё сердце), — фон Вейганд похлопал себя по груди. — Burn for you (Горит для тебя).
Он рассмеялся.
— Burn for me? (Горит для меня?)
— No talk (Никаких разговоров), — тащит в спальню.
Там я опять чувствую себя куклой несносного взрослого мальчика. Шеф-монтажник снимает мой уютный халат, принимается за гардероб. Это умиляет и в то же время доставляет легкое неудобство. Он натягивает на меня джинсы, теплые носки, потом свитер… ловит мой взгляд, улыбается и чмокает в лоб.
— Go (Иди), — подталкивает в спину.
В коридоре он не разрешает мне обуться самой, приседает и начинает обувать лично.
— I can do it myself (Я могу это сделать сама), — произношу с легким раздражением.
— No (Нет), — очень серьезно заявляет он.
Мы выходим на улицу, к пылающему сердцу.
Фон Вейганд становится на колени, плотно сжатые губы неожиданно расплываются в трогательной улыбке.
— Прости, я не ценил тебя, я столько раз причинял тебе боль, я сам не ведал, что творил. Ты мой свет, моя единственная отрада. Да, я суров и жесток, не знаю слов любви. Но ты сумела преобразить меня, ты открыла мне путь добра и света, наполнила мою серую и безрадостную жизнь смыслом. Выходи за меня замуж! — на чистейшем русском сообщает он и ударяется в слезы.
Да ладно вам. Только не говорите, что повелись. Не знает он русский, много раз пыталась подловить, тестировала со всех сторон, стараясь заметить малейшую реакцию. А на счет этих слов… ну, мы ведь в реальном мире. Понимаю, Новый год на дворе, но не все мечты сбываются.
— I burn for you (Я горю для тебя), — фон Вейганд достает из сугроба огромный букет красных роз.
Живьем я еще такого не видела, только в кино. Штук пятьдесят, а может, и все сто. На глаз трудно судить, начинаю пересчитывать для верности. А что вы думали? Интересно, во сколько роз оценили мое расположение.
— Why? (Почему?) — это самое умное из того, что пришло мне в голову.
Прикиньте, насколько идиотскими были остальные мысли.
Он не торопится отвечать. Видно, размышляет. А мне хочется кричать. Почему? Почему ты выбрал меня? Почему ты молчишь и не хочешь говорить? Я же вижу, как ты наблюдаешь за мной, как кот за мышью, выжидаешь чего-то, проверяешь, будто хочется и колется. Почему ты можешь быть холодным и чужим, а через мгновение целовать меня настолько страстно, что я забываю дышать? Как это все уместить в простые человеческие слова?
Вихрь вопросов в моем взгляде, наконец, удостаивается ответа.
— Make you happy (Сделать тебя счастливой), — пожимает плечами, улыбается, будто не догоняет, что девушкам нужны еще какие-то слова.
Короткие банальные слова в количестве трёх. Два местоимения и глагол, которые кому-то достаются сразу, а кому-то только после целой вечности страданий и унижений.
Мы едем встречать Новый год на обрыв. Я не ожидала особого комфорта. Зима, снег, туалет везде, где придется. Ну, это естественные издержки отдыха на свежем воздухе дикарем. Эх, будь я несравненной Изабеллой, мне б туалет не понадобился. Изабеллы, они такие. Самоочищающиеся.
Я ошибаюсь. Как всегда.
На обрыве всё ждет нас в лучшем виде. Елка под рост фон Вейганда, украшенная симпатичными штучками типа стеклянных шариков, ангелочков, звездочек. Еще гирлянды, иллюминация, бенгальские огни. Беседка упакована столом, двумя удобными стульями и обогревателями UFO. Шик и блеск. На столе — свечечки, мандаринки, шампанское. Господи, клубника!.. Выглядит живой. Неужели живая?
Сдается мне, что здесь ему явно помогали. Хоть убей, не помню эту беседку на обрыве, выглядит слишком новой, не тронутой бомжами и местной алкашней. Подозрительно, братцы.
Но мы проводим вместе самый счастливый день в моей жизни, поэтому я благополучно забываю догадки, ловлю момент.
Говорим рекордно много, наверное, столько за все время не говорили. В основном о глупостях. Фон Вейганд такой довольный, что невольно становится боязно. С чего мы такие добрые? Но это я выделываюсь. На деле мне можно ниточку к ногам привязать, и я воспарю к небесам, как тот шарик. Кто на чем. Шарик на гелии, я на природном наркотике — счастье.
Когда часы бьют двенадцать, мне дарят бриллианты. На самом деле ничего не смыслю в драгоценностях, но камешки прозрачные и сверкают ярко. Колье, которое совершенно некуда надеть. «Слишком» для нашего городка. Гораздо круче изящного ошейника. Даже смотреть на него больно, по глазам бьет. Не представляю себя в таком, а шеф-монтажник очень хорошо представляет. Надевает на меня, любуется, ухмыляется с довольным видом.
— I want my gift (Я хочу свой подарок), — требовательно произнес фон Вейганд.
Н-да, прокололась, стыдно теперь. Давай, красней. Но что я могу ему подарить? Тем более в ответ на бриллианты. Совершенно не представляю. Хотелось чего-то особенного, и в поисках прошло всё время.
Но господин фон Вейганд ожидал подарок, которого нет в местных магазинах.
Боевой полигон, вернее, стол очищен в считанные мгновения. Моего согласия не требуется.
Ночь, снова идет снег, мы занимаемся преступной деятельностью в переливчатом мерцании гирлянд. Без стыда и совести. Дико и страстно.
Я впервые ощущаю, что фон Вейганд абсолютно мой. По-настоящему и полностью мой. Его мысли не заняты никем иным. Не знаю, где хранятся жены и любовницы, где пролегает его прошлое и настоящее. В эту ночь между нами нет преград.
Глядя в потемневшие глаза, отражающие мою собственную страсть, я подумала о том, о чем боялась думать раньше. Мысль была новая, и, словно все новое, ее приятно было лелеять под сердцем, показать краешек и спрятать на донышке души. Крамольная и опасная мысль.