На крыльях победы

Едва мы перелетели передний край, как фашистские зенитчики начали стрелять. Их огонь провожал нас на всем пути. Немцы словно передавали нас по эстафете, но пока потерь не было. Лавируя между разрывами, мы приближались к цели. Когда уже показалась станция, нам навстречу поднялись две восьмерки «Мессершмиттов-109». А наших истребителей было всего десять.

Вот и станция. Наши штурмовики, построившись в круг, начали расстреливать немецкие эшелоны, а мы, прикрывая своих, завязали бой с фашистскими истребителями. Мы шли двумя ярусами — в первой группе было шесть истребителей, во второй — четыре. Если «мессерам» удастся прорваться через первую группу, ее встретит вторая, но до штурмовиков им не добраться.

Первая группа, в которой был и я, врезалась в строй «мессеров». У них горизонтальная маневренность хуже, чем у наших «яков», и это сразу дало нам преимущество. Мы быстро разбили строй немецкой восьмерки. Майор Слива и я вышли выше немцев, а остальные наши четыре самолета гнались за четверкой фашистов. Те оказались как бы в клещах. Четыре других «мессера» были выше нас и бросились в атаку с пикирования на нашу пару, но мы успели выйти из-под их огня и оказались около станции. Там все превращалось в обломки от бомб наших штурмовиков.

— Давай, давай! — шептал я, словно подбадривая товарищей.

В это время зенитный огонь отрезал меня от майора, а когда я вновь увидел его, то похолодел от страха за командира: крыло его самолета было разбито зенитным снарядом, но он все же держался и шел на сближение со своей четверкой. Два «мессера» тоже увидели подбитую машину и устремились к ней. Я развернулся и дал заградительный огонь. На помощь к нам подошли два «яка». Оглянувшись, я увидел падающий «мессершмитт», его сбил кто-то из наших. Тут передо мной появился другой немец, и я послал в него очередь из пушки и пулеметов. Все снаряды легли в цель. Но вот надо мной пронесся новый фриц, я погнался за ним... А самолет майора горел. Чем и как помочь?.. Пошел к земле горящий «мессершмитт». Мой первый сбитый «мессер»!

Но радость победы омрачалась положением командира. К тому же я заметил падающих сверху четырех «мессеров». Закричал по радио двум «якам», на которых нацелились гитлеровцы:

— Внимание! Четыре «мессера» слева, выше!

А сам кинулся им наперерез и дал длинную очередь. «Яки», предупрежденные мною, пошли в лобовую атаку на фрицев. Те не любят этого русского приема — не выдерживают нервы! Уклонились и на этот раз.

Фашисты уходили на подъем и стали для меня прекрасной мишенью. Я нажал кнопки, но... выстрелов не последовало: у меня кончились боеприпасы. Не умею я экономить патроны и снаряды, вот и хватило мне их только на четыре очереди. Вышел из атаки, осмотрелся и увидел двух «яков» — это пара Колдунова. Они ходили большими кругами, а в центре этого круга на парашюте опускался майор Слива. Внизу лежал лесной массив, фрицев в воздухе больше не было видно. К нам присоединилась еще одна пара «яков». Штурмовики возвращались на свой аэродром.

В эфире спокойно. Солнце у самого горизонта. Ровно работает мотор, только что завывавший от перемены режима и нагрузки.

Мы ходим кругами над майором, но вот он уже на такой высоте, что нам остается лишь печально покачать крыльями и идти домой. На душе тяжело. Неужели мы потеряли командира?

А через несколько дней мы узнали, что майор Слива опустился на парашюте мертвым — он умер в воздухе от ран. Его подобрали местные жители и похоронили.

Особенно тяжело переживал потерю майора я. Я же был его ведомым и, как ни успокаивали меня товарищи винил в его гибели себя. Даже поздравления с первым сбитым фашистом не могли унять моей боли. Выходило, что я, сбив самолет, потерял товарища. «Один на один, — думал я, — много не навоюешь». Потом я узнал, что в этом бою сбили по «мессершмитту» еще два наших истребителя. Мы же потеряли один самолет, а штурмовики все вернулись на аэродром.

...Саша радовал меня все больше и больше. Он становился хорошим летчиком, жил только воздухом да еще своей любовью. Его чувство к Вале Зиминой все росло и крепло. И хотя товарищи часто подтрунивали над ним, он не обижался, а отвечал шуткой. Эта любовь только помогала Саше, придавала сил. Но у Вали каждый Сашин полет вызывал всегда глубокое волнение и страх. Однако она умело это скрывала, никогда не рассказывала Саше о своих тревогах, а, наоборот, успокаивала его:

— Я же знаю, что ты хорошо дерешься с фашистами и никогда не дашь себя сбить. Ведь правда? Я всегда уверена в тебе.

Как был счастлив брат! После каждого полета он так подробно рассказывал девушке о нем, что мы шутили:

— Саша готовит нам нового летчика!

— А что? — задорно говорила Валя. — Может, и буду летать с Сашей в паре!

Войска оккупантов продолжали отступать. Они с упорными боями отходили к Запорожью. У нас каждый день шли жаркие воздушные бои. Мы похудели, устали, говорили мало, забыли о шутках. Только Саша и его друг Паша Конгресско по-прежнему были веселы, будто на них и не действовало огромное напряжение. Они пытались развеселить и нас и часто во все горло затягивали вечером нашу любимую «Вдоль по улице метелица метет...»

Нам было не до песен. Швыряли в друзей все, что попадало под руку, но они не умолкали. Загоняли их под нары — они и там пели. В конце концов и наше настроение поднималось, и мы присоединялись к ним. Хорошее настроение!.. Как это было важно и нужно!

Я подметил у Саши и Павла одну черту: из какого бы трудного полета они ни возвращались, у них всегда было такое задорное настроение, словно они только что совершили загородную прогулку. И мы невольно начинали им подражать.

...Два дня идет обложной дождь. Черно-серые тучи низко висят над землей, струи воды стекают по стеклу. Погода явно нелетная. Сыро, неуютно и немного тоскливо.

Свободные дни используются для политической учебы тактических занятий. Особенно горячо обсуждаем вопрос как лучше летать, в каком строю. Но как бы ни были горячи споры, мы тоскуем о полетах и тяжело переживаем, что не принимаем участия в боях, в нанесении новых ударов по врагу.

На третьи сутки «метеобоги» пообещали к утру хорошую погоду, и мы получили боевое задание. Наконец-то вырываемся в небо. Мы должны прикрыть наши наземные войска от ударов немецких бомбардировщиков и штурмовиков.

Утро. Четверка за четверкой покидает аэродром. 3а десять минут до вылета к нам подходит командир полка и говорит, что пойдет с нами со своей четверкой.

Идти в бой с «батей», как мы звали командира, — почетно. Мы искренне рады. Он же увидит нас в боевой обстановке! Вот это экзамен! Каждый мысленно дает себе приказ показать в этом полете все свое умение и мастерство, выдержку и хладнокровие.

Мы в воздухе. «Батя» идет справа от нас и ниже. Вот и линия фронта. Замечаю далеко впереди какую-то черную точку.

— Самолеты противника! — докладываю я по радио. Все наши летчики предупреждены. Мы набираем высоту, пользуясь тем, что с нашей стороны довольно густая облачность, а с немецкой — чистое голубое небо.

Вражеские самолеты приближались. Это была шестерка «Ю-87» — «лапотников» (у них во время полета не убиралось шасси). Мне еще не приходилось драться с бомбардировщиками, и я с любопытством рассматривал эти машины. Они все ближе и ближе. Мы уже готовы были броситься на них, как нас из-за облаков неожиданно атаковали двенадцать «мессершмиттов». Первым заметил истребителей врага командир звена Саша Колдунов. Он умело вывел свои самолеты из-под удара и предупредил командира полка об опасности. «Мессеры» свечой ушли в облака, применяя свой излюбленный маневр, а «лапотники», обнаружив, что остаются одни, пустились удирать на свою территорию. За ними погнался «батя». У него была большая скорость, и бомбардировщики, видя, что вот-вот будут настигнуты, бросили бомбы над своими войсками, чтобы только спастись самим. Волчий прием, волчья хватка: лучше убью товарища, а сам спасусь!

Но нас со стороны солнца атакует пара «мессеров», а еще выше, метров на шестьсот, — вторая пара. Начинается бой... Появляются еще четверо фрицев...