Ad infinitum

— Капитан Обри, в виду того, что я по-прежнему не имею чести помнить наше знакомство, окажите мне любезность и объясните как можно более четко, в каких отношениях мы с вами состояли и чего вы, собственно, ждете от продолжения этого знакомства в изменившихся обстоятельствах.

Джек прервал изготовление очередного бутерброда и хмуро, даже как-то недоверчиво уставился на Стивена.

— В каких отношениях? Мы были друзьями, конечно же!.. — потом он как будто сделал над собой явственное усилие и произнес значительно мягче. — Простите, мой дорогой, не припомню, что когда-нибудь говорил это вслух — или что слышал что-то подобное от вас… и, клянусь богом, едва ли я бы произнес что-то подобное вслух, если бы не обстоятельства, но я привык ценить эту дружбу как едва ли не самое ценное в моей жизни. Больше всего на свете я любил двух людей — мою жену и вас.

Теперь пришла очередь Стивена хмуриться: ответ — несомненно, честный и показывающий редкостное присутствие духа у его визави — с одной стороны принес ему некоторое облегчение, с другой стороны, не прояснил ровным счетом ничего.

— Я имел в виду — прошу прощения, если это предположение вас оскорбит или покажется неприемлемым, — Стивен отметил про себя, что манера выражаться является куда более заразной, чем ему казалось ранее, — что ваши обращения и легкость физических контактов указывает на некоторый уровень интимности.

— Ну конечно, а как же иначе?

— Однако отношения подобного рода в ваше время не одобрялись?

— Какого рода? — удивился Джек. — Погодите, вы что же, говорите о… — он в одну секунду побагровел. — Бог мой, Стивен, как вы могли такое подумать! Даже учитывая, что вы не помните… Нет, это выше моих сил! — он зашагал по крохотной кухоньке взад и вперед, даже умудрившись почти ничего не задеть.

— Прошу меня простить, — повторил Стивен. — Просто некоторые нюансы вашего поведения…

— Неужели в вашем будущем все охвачены грязными мыслями? — нахмурился Джек. — У вас нельзя коснуться другого мужчины, обнять его или назвать другом, чтобы тебя не заподозрили в содомии и не повесили?

— Не настолько жестко, — покачал головой Стивен. — За содомию не вешают, в не ней подозревают, она не является препятствием для карьеры (иногда даже способствует), во многих странах разрешены однополые браки. Да и другом называть можно. И касаться можно, — добавил он, подумав. — Но здесь и сейчас, если один мужчина говорит, что любит другого, это почти всегда будет означать содомию — по крайней мере, в мыслях и намерениях. Те люди, которые не хотят обозначить свою привязанность, как гомосексуальную… эээ, как педерастическую, так себя не ведут и так, как вы ко мне, друг к другу не обращаются. Иными словами, дружелюбие приветствуется, нежность — нет.

— Клянусь честью! — воскликнул Джек и замолчал, даже остановился. А потом горько произнес: — Господи, куда катится мир! Если уж добропорядочным людям нельзя открыто выражать самые благородные из чувств без того, чтобы их не заподозрили черт знает в чем — воистину, слава Всевышнему, что я этого не увижу!

— А у вас будут все шансы это увидеть, — сказал Стивен. — Когда мы выясним причину этого феномена на острове, вам придется так или иначе налаживать свою жизнь в этом мире. И маскироваться — думаю, внимание масс-медиа… эээ, газет вам не нужно?

Про себя он уже невольно начал прикидывать, каким образом можно будет организовать проезд капитана Обри в Дублин — в кампусе он почти не будет выделяться даже в мундире, а если его переодеть, странности поведения не так будут бросаться в глаза.

Очень, очень сложно представить, что когда-то, даже в невозвратимом прошлом, кто-то называл тебя одним из самых дорогих на свете людей. Очень сложно представить, что ты был кому-то так близок, что тебе выражали нежность, не стесняясь и не скрываясь, с небрежной улыбкой миллионера делясь последней рубашкой. Очень страшно. Очень тоскливо. Почти невозможно.

Стоит попробовать?

Вот они, нескладные чудеса в его жизни. Зримое воплощение: грубоватый мужчина в опереточном мундире вертит в руке перепачканный повидлом кухонный нож — а в другой руке держит бутерброд, который поедает (кажется, это уже пятый, и кажется, это нервное). Пересек время. И ради чего?… Ради сомнительного общества и столь же сомнительного обаяния некоего бледного коротышки с отсутствующим взглядом?…

Стивен хорошо знал себя. Хорошо знал, чего от себя ждать. Он никогда не стал бы водить близкое знакомство с человеком, подобному капитану Обри даже в нынешнем времени, а такой, как он, не стал бы водить знакомство с ним — Иисусе, Мария, Иосиф, о чем они вообще могли разговаривать?

И тем не менее, так случилось. Может быть, в прошлом он был лучше?…

Стивен испытал секундную, всепоглощающую тоску по тому времени, такую сильную, что ему расхотелось жить.

— Да нет, не думаю, что придется, — махнул рукой капитан Обри. — Дух-то ведь только обещал мне, что мы с вами увидимся, и больше ничего. Я просто проститься хотел как следует — нам тогда не довелось. А так — полнолуние кончится, и все вернется, как было.

Улыбка у него была как будто вымученная, но все же ясная. И надкусанный бутерброд в руке.

«В конце концов, если рассуждать логически, что мне до того, исчезнет этот человек или не исчезнет? — спросил себя Стивен, когда их ноги уже топтали дорожную пыль. — Меня это никоим образом не касается. Мы с ним знакомы несколько часов, лично я ничем ему не обязан, как и он мне. Зато диссертация, несомненно, обретет нужную глубину, как любят выражаться отдельные представители нашего ученого совета…»

Но мир почему-то стал еще невыносимей.

— Глядите-ка, человек, — сказал Джек Обри с искренним интересом. — А я уж думал, здесь никто так и не объявится.

Действительно, босой человек в простой рясе, подпоясанной вервием, торопился к ним по дороге. Нет, не торопился, просто быстро шел: по его лицу было ясно видно, что он никогда и никуда не спешит, даже если миру осталось жить пять минут («Что как раз может оказаться нашим случаем», — отрешенно подумал Стивен).

— Мир вам! — сказал человек еще издали.

— И вам мир, святой отец, — сказал Стивен. — Осмелюсь ли я спросить, кто вы?

— Меня зовут Кольм Килле, — сказал человек. — Я иду рассудить наших добрых птиц, они слетелись со всей Эйре и ждут, кого же выберут их королем. Молю, укажите мне дорогу!

— Вон туда, — Стивен махнул рукой вверх по улице. — Они заняли все холмы. Скажите, святой отец, я с детства хотел узнать: как же вы можете поощрять между птицами суетность и тщеславие, соглашаясь выбрать из них самого главного?… Разве не лучше им быть во всем покорными воле Божьей?

— О, они и так покорны, мой дорогой сэр! — воскликнул святой Кольм Килле. — Но как быть?… Всем нам, грешным, нужна какая-то защита, какая-то отдушина, куда мы уходим от невыносимой тяжести мира, — на этих словах Стивен вздрогнул, — птицам, благослови их Господь, только естественно уходить в тщеславие: зачем иначе им дано было это яркое оперенье?… И, кроме того, покуда они просят совета у божьих людей, греха я в том не вижу.

Он пошел дальше, а Джек, пораженный, поглядел ему вслед.

— Стивен, вы говорили так, как будто с ним знакомы!

— В каком-то смысле так и есть: это святой Кольм Килле, герой ирландских сказок. Персонаж до некоторой степени выдуманный. Здесь, как я полагаю, однако не более выдуманный, чем мы с вами.

Они спустились к морю, где на камнях расчесывали и сушили волосы прекрасные девы с зеленой кожей. Они смеялись и пели, их тонкие голоса звенели между камней, и Стивен подумал, что в обычные дни, должно быть, их песни неотличимы от воя ветра в скалах.

— Если спрятать шапочку одной из них, она выйдет за вас замуж и станет матерью ваших детей, — заметил Стивен.

— Благодарю покорно, — ответил Джек со смехом, — у меня уже было такое приключение! Русалка прекрасна, пока поет, но в твоей постели… — он замялся и, кажется, покраснел, сообразив, что сказал нечто, что джентльмену не пристало. Стивен сделал вид, что ничего не заметил.