Страница 104 из 122
Карину развеселила чрезмерная серьезность молодого мужчины и прямо–таки стариковское отношение к своим обязанностям. Когда он ушел оперировать, она даже посмеялась над ним с одной из коллег, дежуривших в приемной.
– Ужасно скучный! – согласилась та. – Наркевич – правая рука главного. Знаешь, остальные врачи очень довольны – он охотно дежурит по праздникам и воскресеньям. Его даже в канун Нового года или Лиго не приходится уговаривать – он тут как тут. Как только жена от такого не сбежала!
– Странный все же…
– Очень честолюбивый. Он или взберется очень высоко или свихнется. Скорее всего второе: нормальный человек такое не выдержит. Мне кажется, я понимаю, почему он стремится дежурить именно в праздники. Тогда он может сам оперировать, а не только ассистировать. В праздники никого нет, он сам себе начальник, даже принимает решения, сам все делает так, как считает правильным. Ни у кого не было таких больших возможностей для практики. Пожалуй, никто особенно–то к этому и не стремился. А он к операциям рвется так, что его трактором не удержишь. Ужасный фанатик!
– Если чего хочешь добиться, то иначе ведь и нельзя.
– Так недолго и угробить себя!
Карина вспомнила, что еще от кого–то слышала об одержимости Наркевича. Тогда в высокопарных тонах речь шла о долге и солидарности медиков, а она этого странного энтузиаста защищала и завидовала ему. Во–первых, потому, что он сумел пробиться сквозь большой конкурс, поступить в медицинский институт и закончить его с отличием. Сама она после средней школы поступала в институт дважды, и оба раза безуспешно, затем встретила Алпа, влюбилась, потом родился Илгонис и ее великая мечта сократилась до медицинской школы. Но медицину она продолжала считать святой миссией и по–прежнему обожествляла ее.
Потом она вспомнила чей–то другой разговор о фантастическом трудолюбии Наркевича и его отказе от заманчивых возможностей сделать карьеру, о самопожертвовании, которое для его близких оборачивалось жестокостью, но ведь без этого ничего и не достигнешь – взбираясь на стеклянную гору, мешки с золотом оставь у подножья. Она вспомнила насмешки, которыми такие разговоры сопровождали люди, сами ни на что серьезное не способные, обычно старавшиеся убедить: «Я просто не хочу!» Или судачили о его человеческих слабостях и мелких неудачах, будто сами таковых не имели, но при этом не упускали случая похвастать дружбой с Наркевичем в студенческие годы.
Операция затянулась.
Уже было далеко за полночь, когда позвонили из Балви и сообщили, что машина местной «скорой помощи» повезла больного к вертолету, который доставит его в Ригу.
– Он не сможет… Да и никто не смог бы, – протестовала Карина. – В операционной он уже четыре часа без перерыва!
– Но кто же тогда? Ты? – Сестра из приемного отделения уже давно безуспешно звонила по телефону, пытаясь найти кого–нибудь, кто мог бы оперировать вместо Наркевича.
– Но ведь наша больница не единственная в республике?
– Зато наша больница единственная, где есть необходимая аппаратура для такой операции!
В приемном отделении на письменном столе под стеклом лежал список домашних телефонов хирургов. Медсестра – пожилая, опытная женщина, – водя пальцем по списку, набирала номер за номером.
Не отвечает.
Нет дома.
Не отвечает.
– Все на вечере, где же им быть! Вот ведь сумасшедшие люди – надумали болеть в наш праздник. А ты, крошка, не сиди здесь! Нам его надо взбодрить: ступай варить кофе! Да покрепче! И подлей спирта. Только смотри не переборщи!
В комнату он вошел совсем бодро, откинулся в мягкое кресло и вдруг на глазах у Карины сник: веки закрылись, тело обмякло.
– Вот кофе, доктор!
Он отпил, поднял глаза и открыто, по–детски улыбнулся:
– Вряд ли поможет, сестричка!
И Карина подумала: он даже не осознает, насколько он велик, думая лишь о своей слабости.
– Я налью еще, доктор!
– Не надо… Посидите просто так, так очень хорошо… Почему я вас раньше не замечал?
– Я совсем недавно перешла в это отделение… Временно. Может, все–таки еще немного кофе, доктор?
– Нет, ни в коем случае. Просто посидите. Очень вас прошу… – В его глазах, ставших очень добрыми, что–то загорелось.
Он был рядом. По–мальчишески застенчивый, уставший, идол, достойный поклонения. Он взял руку женщины в свою – нежно, без всяких претензий.
Карину совершенно обезоружила его робость.
«Я же сумасшедшая!» – пытаясь образумить себя, мысленно прокричала она, но ее красивая грудь под накрахмаленным халатом предательски волновалась, губы, ожидавшие поцелуя, сделались сухими.
«Если это должно случиться, то пусть случится теперь! Я совсем не владею собой! Какое величие души у этого мужчины!»
– Какая ты красивая, – говорил он после того, как она отдалась ему. Она все еще не могла опомниться от неожиданности, от того, что все это случилось. – Какая ты у меня красивая, – повторил он тихо, с восторгом, присущим лишь подлинному благоговению.
И когда он ушел оперировать, медсестра из приемного отделения, торжествуя, сказала, что кофе со спиртом следует запатентовать как уникальное бодрящее средство, только она не знает, сколько ложек сахара надо на чашку кофе.
– Много, – сказала Карина и ушла в свою комнату, чтобы собраться с мыслями.
От неожиданности?
От счастья?
От стыда? Нет, напротив, она бессознательно гордилась выполненной миссией – ведь она вернула его в операционную.
До сих пор у Алпа не было причин жаловаться на жену, сейчас такая появилась бы, но он, конечно, ничего не заметил. Так бывает с самоуверенными людьми, которым сопутствует удача, которые нравятся другим и самим себе. Но трещина в их отношениях появилась еще до рождения Илгониса и продолжала расширяться по мере того, как Карина узнавала мужа. Он не был тем, за кого выдавал себя до свадьбы и каким она его тогда видела. Алп, правда, и не притворялся – таким он, наверно, был всегда, только Карина, должно быть, по молодости и неопытности, раньше этого не замечала. Иногда ей казалось, что настала пора разводиться, но в решающую минуту она всегда отбрасывала эту мысль, вспомнив о том, что ее родители прожили долгую жизнь, хотя и как кошка с собакой, к тому же у Илгониса с отцом был хороший контакт и врозь им было бы трудно. Сын и охота – вот, пожалуй, и все, что Алп любил по–настоящему. И если даже ей повезет и она выйдет замуж еще раз, что станет с мальчиком?
Она была уверена, что связь с хирургом Наркевичем – это всего лишь порыв, который можно оправдать сложившейся тогда ситуацией.
«Радуйся, что бог ниспослал тебе хоть краткий миг бескорыстной любви, ведь это редкое благо».
Однако уже на следующий день он разыскивал Карину по телефону, зашел в отделение – в восторженно–приподнятом настроении, забыв о том, что после дежурства ему полагается выходной.
Сам собой напрашивался вывод, что он будет приходить еще.
Он считает меня шлюхой, плакала она, чувствуя себя оскорбленной, но после нескольких его звонков все же согласилась встретиться. Ей казалось, что так она сможет поставить все на свои места в их отношениях, ведь в отделении вот–вот могли вспыхнуть сплетни – фанатичный Наркевич был в центре внимания всего медицинского персонала больницы.
Дальше было банальное посещение кафе на окраине, и она ждала, что он предложит ей такое же банальное свидание на квартире какого–нибудь разведенного или неженатого коллеги, который даст ключи часов до девяти вечера, но этого не последовало, и Карина уже готова была поверить, что действительно значит для него гораздо больше, что она для него – та единственная женщина, которую, к сожалению, мужчина обычно встречает в зрелом возрасте и которой уже не суждено стать его женой.
Карина пришла на свидание с намерением сказать: «Нет! Никогда больше! Я не желаю, у меня ведь есть семья!» Но, увидев, как он беззащитен, робок и какое благоговение светится в его взгляде, не смогла его отвергнуть. Кроме того, ей льстило, что столь необыкновенный мужчина – у ее ног. Скоро она поняла, что он ищет в ней не только женщину, но и доброго друга, с которым можно быть откровенным, не боясь предательства.