Страница 38 из 49
Не желая посвящать кого-либо в подобное дело, в одном из отдаленных районов я лично приобрел лохмотья бедняка, которые сейчас находятся в полиции: именно они и повлекли тщательную проверку моих действий. Облачившись в тряпье и нанеся на лицо и руки темный грим для дальнейшей маскировки, я около девяти вышел из своих апартаментов через черный ход и, сомневаясь, следует ли мне в таком виде садиться в общественный транспорт, проделал весь путь до Колледж-роуд пешком.
Я с легкостью нашел Ред-Хаус, но, обнаружив, что дом пуст, немедленно заподозрил обман. Тем не менее я решил оставаться поблизости, ожидая указанного мне по телефону часа предполагаемого свидания. Вокруг было достаточно безлюдно, а разыгравшаяся в тот вечер сильная гроза промочила меня до нитки, ибо я не желал покидать свой пост и единственным укрытием мне служили деревья, растущие на обочине.
Незадолго до окончания грозы, когда яростные потоки дождя чуть ослабели, я вышел из своего ненадежного убежища и направился в сторону Хай-стрит. Не успел я сделать и нескольких десятков шагов, как увидел приближающееся такси, а шофер, заметив мою замызганную фигуру, притормозил и, к моему удивлению, спросил меня, как доехать до Ред-Хауса.
Я сразу заглянул в машину — и убедился, что там сидит не кто иной, как Маркус Каверли. Если у меня и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Я дал водителю необходимые указания и, медленно проследовав обратно пешком, спрятался под сенью деревьев на другой стороне дороги, откуда увидел, как сэр Маркус вышел из такси и направился к пустому дому.
Он был один и, зная, что мисс Мерлин еще не приехала сюда, я пришел к единственно возможному выводу: она прибудет позже. И я вновь медленно побрел от Ред-Хауса к Хай-стрит и минут через пять миновал констебля, идущего в компании человека в светлом непромокаемом плаще и фетровой шляпе. Тогда я его не узнал, но позже мне сказали, что это был мистер Джек Аддисон.
Простояв на углу Хай-стрит до глубокой ночи, я дважды возвращался к Ред-Хаусу и один раз даже поднялся на крыльцо, но хотя мне и показалось, что в комнате справа от двери из-за ставней пробивается тусклый свет, я не был в этом уверен, ибо изнутри не раздавалось ни звука.
Я видел только это, а затем, очень измотанный и злой, вернулся в свои апартаменты, не переставая гадать, что мог означать этот визит Маркуса Каверли в очевидно пустой дом и почему он задержался там. Но больше всего меня занимал вопрос, отчего мне не сказали всей правды по телефону, заставив меня шпионить без всякого результата.
Находка в порту на следующий день привела меня к новой, ужасной догадке о мотивах звонившей, и глаза мои открылись: я, совершенно невиновный в соучастии, теперь легко уязвим для подозрений по делу об убийстве моего кузена.
Моя злосчастная попытка избавиться от лохмотьев, понадобившихся для маскировки, была продиктована паникой: я не знал, куда их девать. То, что за мной наблюдает полиция, не было для меня тайной, но я оказался достаточно самонадеян, предположив, что смогу уйти от слежки.
Это все, что я могу сообщить. Я сознаю, что мой рассказ ничего не объясняет и не снимает с меня подозрений, но клянусь, что это правда.
(Подпись) Эрик Каверли, баронет»
Изобель сохраняла спокойствие, но я понимал, какое напряжение испытывала она перед лицом этого нового жестокого испытания. Гаттон еще раз заслужил мою благодарность своим тактом после того, как искренне признался:
— Мисс Мерлин, вы очень храбрая женщина. Спасибо. Мне только жаль, что я не могу оградить вас от всего этого.
Тепло пожав мне руку, он поклонился и ушел, оставив меня наедине с Изобель.
Его шаги смолкли. Изобель снова села за стол. Повисло молчание. Я не стану описывать свои чувства, скажу лишь, что в ту минуту я опасался собственной человеческой натуры. Никогда доселе Изобель не казалась мне столь желанной; никогда ранее мне так мучительно не хотелось прижать ее к себе.
Напряженное молчание сделалось невыносимым.
— Вы не останетесь здесь в одиночестве? — с усилием проговорил я.
Изобель, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой.
— Я поеду к миссис Уэнтворт, моей тете Элисон, — ответила она.
— Хорошо, — сказал я. — Я рад, что вы будете в ее приятном обществе.
Миссис Уэнтворт действительно была очаровательной пожилой дамой и, насколько мне известно, единственной родственницей Изобель в Лондоне или даже в Англии. Она жила в домике, таком же, как она, маленьком, удивительно чистом и старомодном. Когда-то он, как и множество подобных ему домишек, располагался в «деревне», но позже и эту местность опутали всепроникающие щупальца растущего Лондона.
Дом находился на северной окраине столицы, и хотя вокруг него выросли ряды современных «вилл», в стенах этого милого старинного жилища ничто не напоминало о близости предместья.
— Когда вы уезжаете, Изобель? — спросил я.
— Наверное, утром, — был ответ.
— Не позволите отвезти вас на «Ровере»? Или у вас с собой слишком много багажа?
— Нет же, — она грустно улыбнулась, — я собираюсь пожить недельку простой жизнью. Похожу с тетей Элисон по магазинам, может, и в кинематограф выберемся!
— Значит, я могу вас подвезти?
— Да, если захотите, — просто ответила она.
Вскоре я попрощался с ней и направился в редакцию «Планеты». Меня ждала работа, а мысль о возвращении в коттедж, должен признаться, не вызывала у меня особого восторга. Печально известный Ред-Хаус перестал интересовать публику; теперь в центре внимания оказалась моя обитель, и уединение, которое я мечтал найти дома, то и дело прерывалось назойливыми гостями, которые, судя по всему, полагали, что место громкого преступления является общественной собственностью.
Коутс весьма искусно переубедил несколько таких наглецов, однако я начал питать отвращение к дому и решил, что пора без промедления подыскивать новое пристанище. Стоит ли добавлять, что к этому времени почти утратила значение главная причина моего затворничества? Но о своих чаяниях я расскажу позднее, хотя могу сказать, что уже тогда не без боязливой радости понял: если кораблю моих воскрешенных надежд суждено разбиться, мне более не найти покоя на просторах всей Англии.
До поздней ночи я не возвращался в свое некогда мирное жилище. Коутс дождался меня, но важных новостей у него, как видно, не было. Когда я отпустил его, он обернулся на пороге.
— Простите, сэр, — произнес он и сглотнул, прочищая горло.
— Да, Коутс?
— Примерно полчаса назад, сэр, псы во всей округе принялись выть. Мне подумалось, что вам надо это знать, раз инспектор Гаттон нынче утром спрашивал, не слышал ли я собачьего воя.
Я посмотрел ему в глаза.
— Так значит, инспектор Гаттон об этом спрашивал?
— Так точно, сэр. Поэтому я счел своим долгом доложить и вам. Доброй ночи, сэр.
— Спокойной ночи, Коутс, — ответил я.
Но после того, как он ушел, я остался сидеть в кресле в кабинете, размышляя над этим вроде бы незначительным происшествием. С моего места я видел в свете лампы позолоченные буквы на корешке «Египетского искусства» Мас-перо, и в голове блуждали мысли, с которыми не хотелось идти в постель.
Вопреки привычке, той ночью я спал с закрытыми окнами! Дважды, в час ночи и в четыре утра, я просыпался, слыша скорбное завывание псов, но всякий раз оно оказывалось лишь тревожным порождением моего беспокойного воображения.
Быстро позавтракав и просмотрев почту, я послал Коутса в гараж за маленьким автомобилем; зная, что со мной будет спутница, я сам сел за руль и покатил к дому Изобель. Она, как и всякая женщина, и близко не была готова; кающаяся Мари, которую приняли обратно в дом, несмотря на ее роль в трагической смерти сэра Маркуса, только и делала, что суетилась до самого нашего отъезда к миссис Уэнтворт.
Изобель всю дорогу молчала, но однажды я искоса взглянул на нее, она зарделась, и я почувствовал, что сердце вот-вот выскочит из груди.