Избранное

Конкурсанты следовали один за другим. Одни выходили очень быстро, буквально через несколько минут: кто–то улыбаясь, довольный собой, кто–то понурившись. Другие задерживались надолго и появлялись взмокшие, измученные. Сразу начиналось обсуждение вопросов, выяснения, уточнения. Некоторые вопросы были совсем простые и имели прямое отношение к их работе, другие посложнее, теоретические. Попадались и мудреные, головоломные. Атмосфера была тяжелая, воздух насыщен сигаретным дымом, потом, бессмысленными, ненужными словами: месячные отчеты, штатные единицы, статистические данные, административный порядок, юридический статус и т. д., и т. п.

Советник второго класса выкрикнул его фамилию, и какая–то женщина шепнула ему вслед: «Ни пуха».

Очутившись в просторной высокой зале, уставленной кожаными диванами и креслами, он увидел только одно — пятерых мужчин, грозных, как судьи в долине Иосафатской, вокруг большого освещенного стола. Он двинулся к ним, коленки у него подгибались. Чей–то голос произнес: «Садитесь», — и он упал в кресло. Где–то часы бесконечно долго отбивали одиннадцать ударов.

— Расскажите о государственном строе.

Некоторое время он молчал, а потом что–то забормотал.

— Это меня не интересует, — раздался неумолимый голос, — я просил вас рассказать о государственном строе.

— Итальянская республика… — сделал он новую попытку. Увидав, как прояснилось на мгновение лицо экзаменатора, он стал говорить о президенте республики, парламенте, выборах, о порядке принятия законов и декретов.

— Достаточно, у меня больше нет вопросов, — остановил его первый экзаменатор.

Последовало еще несколько вопросов, заданных небрежно и лениво, он, как мог, ответил на них, изо всех сил выжимая из себя подходящие слова, но голова его вдруг словно опустела, и все, что он учил, испарилось вместе с капельками пота, которые бисером усеяли его лоб.

— Достаточно, вы свободны, — сказал чей–то голос.

Секретарь поднялся, проводил его, закрыл за ним дверь. Сейчас они будут выставлять ему оценку. Он совершенно перестал понимать, что происходит вокруг, и не знал, что сказать коллегам, которые толпились вокруг него.

Экзамены закончились в полночь. Секретарь вынес ведомость. Оценка была хорошая, не самая высшая, но вполне приличная. Но будет ли этого достаточно? Почти тысяча человек сдавали письменный экзамен, триста были допущены до устного, а мест всего сто четырнадцать.

Он вышел из министерства пошатываясь. Костюм весь пропах табаком. Даже Рим перестал интересовать его. Зашел в пансион за фибровым чемоданом и сразу — на вокзал «Термини». В висках стучало… Рассвет застал его сидящим на каменной скамейке в ожидании первого поезда на Север.

Вечером он был дома. И на этот раз окончательно.

Прошло еще несколько месяцев. Однажды начальник управления передал ему письмо, пришедшее с утренней почтой. Оно было адресовано ему, и на обратной стороне стоял штамп «Палата депутатов». Он смущенно повертел его в руках и, волнуясь, распечатал.

«Счастлив сообщить Вам, что Вы выдержали экзамены…» и т. д. Письмо заканчивалось традиционным «Уважающий Вас…», внизу стояла разборчивая подпись областного депутата.

Но с этого момента начались его мучения. «Да, экзамены я выдержал, — думал он, — но ведь это еще ничего не значит. Может, все коту под хвост? И я на всю жизнь останусь счетным работником третьей категории».

Дома он был груб и вспыльчив; на работе ленив и невнимателен.

Он с тревогой ожидал выхода «Официального бюллетеня кадров» с окончательными итогами конкурса. Год спустя после экзаменов «Бюллетень» появился. Он не нашел своего имени. Экзамены он сдал, но по конкурсу не прошел. А значит, прощай повышение зарплаты, прощай карьера, зависть сослуживцев, уважение жены, детей. Так и будет складывать цифры и составлять акты до конца своих дней. Видно, ему это на роду написано.

Он не вернулся домой к ужину. Бродил по пустынным улочкам, и в голове у него, точно в бредовом вихре, кружились Индия, Африка, папки с делами, списки, цифры, циркуляры, экзамены…

Селеньице в балке

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Борис Пастернак. Зимняя ночь

Нет, снег не падал, это ветер вздымал его вихрями, заслонявшими звезды. Казалось, ты в страшном сне бредешь, окутанный серым облаком, и тебя до костей пронзают ледяные иглы. Порой неудержимо тянуло рухнуть на снег, сжаться в комок, чтобы ощутить последние капли тепла, еще уцелевшие в теле. Майор им приказал:

— Идти быстро, пока не нагоните передовые патрули. Передайте тогда лейтенанту, чтобы он нас подождал — нужно выбраться на другую дорогу.

Потом задула метель. Вначале она словно хотела проверить, способны ли еще сопротивляться ей снег и воздух, затем стала постепенно набирать силу. А потом (когда именно?) он увидел, что остался один и шагает в снежном облаке. Ни лая собак, ни избы, ни дерева — ничего, кроме разбушевавшейся метели. Иногда он чувствовал боль в ногах, ступавших по твердой, мерзлой земле, и ботинки звенели, точно металлические. А то вдруг проваливался в засыпанную снежной пылью яму, и ему казалось, что он вот–вот задохнется.

Наступил рассвет, а он даже не сразу это заметил. Глаза жгло, а руки и лицо словно одеревенели.

Сквозь льдинки, залепившие вязаную шапку, брови и бороду, он различил молочный свет, но и воздух, и свет сливались в сплошную ледяную пыль.

На рассвете ветер утих, и ему почудилось, будто теперь он легко ступает по этой белой пыли, вот только ноги почему–то не поспевали за ним. Вокруг ничего, кроме снега да сухой травы на продутых ветром холмах. Некуда идти, негде укрыться, совсем негде. Ни на земле, ни на небе. Негде даже присесть и передохнуть.

Не слышно больше ни выстрелов, ни криков, ни взрывов, не видно ни горящих деревень, ни вооруженных людей, ни даже мертвецов и воронов, ничего. Куда же теперь идти? Идти, идти и все. Шаг за шагом. Шаг за шагом.

Он попытался оторвать руки от края одеяла, в которое закутался, и сразу появилось ощущение, будто ломаются пальцы. Потом непослушными руками порылся в кармане шинели и нащупал зернышки кофе. Вспомнил, что подобрал их, проходя мимо перевернувшихся саней. Собрал зернышки в щепотку, сжал в ладони, вынул из кармана и сунул в рот, отодвинув прежде задубевший край вязаной шапки. Жевать зернышки тоже было тяжело, но запах у кофе был крепкий и приятный. Он снова закутался в одеяло и зашагал вперед. Ветер поутих, и дышать стало легче.

Взобравшись на холм, он различил на другом холме темную полосу леса, но селения за ним так и не увидел. «Если доберусь туда, может, сумею разжечь огонь», — подумал он. И решительно направился к лесу.

Батарею вместе с ротой альпийских стрелков придали тыловым частям. Они должны были задержать наступление русских по дороге, ведущей на юг. Тем временем головная колонна попытается вырваться из окружения. Батарее и стрелковой роте было приказано удерживать позицию до рассвета.

По дороге уже прошли бесчисленные отряды, одни в походном строю, другие группками, в полном беспорядке. Многие уже побросали оружие, а венгры вообще все до единого были безоружны. На дне балки громоздились брошенные машины, сани и боеприпасы, а вокруг, словно что–то разыскивая, бродили отставшие от своих частей солдаты. Вдали высоко к серому небу вздымались клубы черного и желтого дыма, слышались глухие раскаты и взрывы.

Еще несколько часов назад степь напоминала гигантский муравейник, но, когда бой на западе прекратился, толпы солдат по длиннющим склонам холма устремились в тыл. На истоптанном снегу остались лишь черные пятна: брошенное оружие и амуниция, а кое–где трупы застрелившихся, умерших от опьянения, ран или стужи солдат.

Батарея заняла позицию на дороге позади колонны. Четыре гаубицы нацелили в пустынное небо, навстречу снежным хлопьям, свои стволы, солдаты орудийных расчетов окопались каждый у своей гаубицы. На положенном расстоянии лежали ящики со снарядами, а чуть позади неподвижно стояли мулы, поводя низко опущенными, заиндевевшими ушами. Перед гаубицами в снег были вкопаны два пулемета. А еще дальше цепочкой залегли альпийские стрелки.