Страница 15 из 145
— Сегодня мы идем в театр, — сказал он, пожимая ей руку.
— Сегодня я не могу, — ответила Зоя Петровна растерянно.
— Значит, завтра.
— И завтра не могу.
— Тогда когда же?
— Вот затрудняюсь… — Зоя Петровна и в самом деле испытывала величайшее затруднение. Разговор сразу пошел так, что уже трудно отказаться наотрез, трудно удивиться такому приглашению и каким–то острым и точным словом наметить определенную дистанцию между собой и этим человеком. Дело, оказывается, теперь просто в сроках — завтра или послезавтра. — Очень затрудняюсь, — повторила Зоя Петровна. — Много работы.
— Хорошо, — снова мягко и нежно пожав ей руку, сказал он. — Приму все заботы на себя. До свиданья.
Через несколько дней Зоя Петровна нашла на своем столе конверт и в нем один театральный билет. Она знала, что это означает. Это означает, что второй билет у Орлеанцева и они должны встретиться в театре. Билет был на такой день, когда вечер у нее совершенно свободен, ничем не отговоришься, — на субботу.
«Кошмар какой–то», — подумала Зоя Петровна. Она не знала, что и делать. С какой стати она должна идти в театр с этим совершенно незнакомым ей человеком? Но, с другой стороны, если не пойти, не будет ли это смешной и глупенькой провинциальщиной: видите ли, барышня отказала, чтобы только где–то чего–то о ней не подумали.
В конце концов, измученная колебаниями и сомнениями, напридумывав уймищу отговорок и все их отбросив, Зоя Петровна отправилась в театр. Орлеанцев ожидал ее возле входа. Он был одет с продуманной небрежностью, от него слегка пахло духами, не похожими по запаху ни на какие известные Зое Петровне. Он был весел, предупредителен.
На счастье, в театре не оказалось никого из знакомых. Повеселела и Зоя Петровна.
Смотрели новую пьесу бесталанного, но очень ловкого драматурга. Он умел щекотать нервы зрителей. По ходу спектакля из действия в действие обижали хорошего человека. Обижали его все: и партийная организация, и профсоюз, и руководство учреждения, и отдельные скверные личности, он барахтался в житейском море, вызывая жалость зрителей, а у некоторых из представительниц слабой половины человечества, сидевших в зале, даже и слезы.
— Знаете, — сказал Орлеанцев, когда окончилось третье действие. — А этот Гуляев, который главного героя играет, актер незаурядный. Вы не знакомы с ним?
— Что вы! — Зоя Петровна даже закраснелась, так трудно ей было представить себе, что она могла бы оказаться знакомой известнейшего в городе актера.
— Тогда после окончания спектакля сразу же отправимся за кулисы, поздравим.
— А вы его знаете?
— Первый раз вижу. Но это не имеет значения, дорогая Зоя Петровна.
Закончился спектакль тем, что хороший человек выстоял перед несправедливостями, жена и дочь радостно обнимали его на авансцене, он стоял с гордо поднятой головой, устремив взор на галерку, которая, как высь небесная, долженствовала изображать собою его светлое будущее.
Гуляев снимал грим, когда они вошли в клетушку за сценой.
— Простите Александр Львович, — сказал Орлеанцев, протягивая ему обе руки. — Простите, но мы не могли не зайти к вам. Большое спасибо за то удовольствие, какое вы доставили. Чудесная игра!
— Очень рад, очень рад, — ответил Гуляев довольно безразлично. — Присаживайтесь.
— Мы на минутку. Мы надеемся на то, что вы не откажетесь поужинать с нами.
— Поужинать? Где же?
— Где пожелаете. Можно в «Спартаке». Можно в «Чайке». Можно до «Поплавка» доехать.
— Дрянью кормят, друзья мои.
— Обещаю вам, что на этот раз будет лучше.
Гуляев задумался. Пока он раздумывал, Зоя Петровна в некотором смятении рассматривала Орлеанцева. Ее потрясало, как запросто обращается он к артисту, как легко пригласил его ужинать. Но было и тревожно оттого, что ее–то согласия он не спросил; она бы непременно отказалась, если бы спросил. Теперь это было ужасно трудно сделать — отказаться. Гуляев, судя по всему, вот–вот согласится, а она вдруг в это время заявит, что не пойдет с ними. Получится неловко и некрасиво. Просто даже плохо получится. Ну, а если она отправится с двумя мужчинами в ресторан, чем это ей грозит? Во–первых, неизвестно, что о ней подумают и Орлеанцев и Гуляев, — ведь уже двенадцатый час. Во–вторых, стыд–то какой будет, когда об этом узнают на заводе, особенно если узнает Антон Егорович. Будь бы Гуляев и Орлеанцев ее старыми приятелями или хотя бы хорошими знакомыми. А то с первой встречи — и в ресторан!
— Хорошо, поедемте. — Гуляев не дал ей додумать ее думы и принять какое–нибудь свое решение.
Взяли такси, отправились в «Чайку» — на холм, с которого днем или в лунную ночь видны и город и море. Но этой ночью в море была полнейшая темнота, оно сильно шумело. Над городскими крышами начинался меленький затяжной дождишко.
Народу в ресторане было много. Но для Орлеанцева, который сразу же отыскал администратора, вынесли запасной столик. Без промедления появился официант. Даже шеф–повар вышел в зал, поздоровался с Орлеанцевым, как со старым почетным посетителем. Не глядя в карточку блюд, Орлеанцев называл закуски, вина, кушанья. Шеф понимающе кивал: «Можно. Постараемся». Официант записывал. Гуляев начал оживляться. «А там эту осетринку по–монастырски сделать не можете, с грибочками?» — спросил он. «Отчего же, можно и осетринку. Подождать, правда, придется».
— Когда–то, когда–то, — будто оправдываясь, говорил Гуляев после того, как заказ был принят, — любил я когда–то вкусно поесть. Эту осетринку по–монастырски лет двадцать назад умели делать в «Астории» в Ленинграде, в московском «Гранд–отеле»…
Закуски и вино принесли быстро. По рюмке выпили, Зоя Петровна тоже выпила. Стал завязываться разговор.
— Прекрасный у вас город, — сказал Орлеанцев. — Нисколько не жалею, что переехал сюда из Москвы.
— Вы из Москвы? — переспросил Гуляев. — На какой же предмет сюда? И надолго ли? Какие свершать свершения?
— Думаю, что надолго. Я на завод приехал. Инженер. — Орлеанцев рассказывал о том, что собирается внести новое в технологический процесс выплавки металла, изменить кое–что в этом процессе. Жесты его были широки, мысли крупны, государственны.
Выпили по второй рюмке, по третьей. Зоя Петровна от третьей, правда, отказалась. Не настаивали. Разговор шел уже об искусстве, о театре.
— Как вы чудесно играете! — воскликнула Зоя Петровна, обращаясь к Гуляеву. — Я даже прослезилась.
Гуляев грустно покачал головой.
— Вы хвалите, а я, милая женщина, от той роли, которую играю, тоже готов слезы лить. Не моя это роль, и вся пьеса не для меня. У меня бас, друзья уважаемые, бас! А я тенора играю, тенора. Бывало… да, бывало…
Он пустился в воспоминания. Зое Петровне все было очень интересно. Она не отводила глаз от Гуляева. Орлеанцев, улучив минутку, даже шепнул ей: «Ревновать начну, учтите». Она улыбнулась, тронула рукой его руку: не надо, мол, ревновать. Ей было странно, что, попав в такую непривычную, неожиданную, даже просто невозможную компанию, она не чувствует стесненности, ей здесь совсем не трудно. Видимо, потому, что и с ней держались без пошлых, подчеркнутых ресторанных ухаживаний, когда «кавалер» или «партнер», переступив порог ресторана, впадает в какой–то унылый шаблон. Начинается с того, что карточка кушаний забирается у подошедшего официанта и подается тебе, женщине, со словом: «Даме». Бродишь глазами по названиям, ничего не можешь сообразить. Все равно оканчивается тем, что заказывает мужчина. Вино или воду тебе в рюмку или в бокал «партнер» нальет не просто, а сначала отлив из бутылки немножко себе. Счет он не показывает, торопливо сует деньги официанту, делая поспешные и нелепые знаки, обозначающие, что сдачи не надо, не надо. Официант кланяется, говорит: «До свиданьица», — и невнятно бормочет что–то вроде «двадцать — семьдесят», из чего должна возникнуть иллюзия имени и отчества. Зоя Петровна не часто бывала в ресторанах, но всегда видела одно и то же, повторяемое за десятками столиков.