Страница 14 из 145
— Постой, так и написано? Заевшийся? Вельможа? Или ты меня разыгрываешь?
— С чего я тебя разгрывать буду. Не первое апреля. «К счастью, — читаю дальше, — не все у нас такие. Есть люди другого стиля работы. На днях принимал меня секретарь городского комитета партии товарищ Горбачев…»
— Это Крутилич пишет! — перебил Чибисов. — Про централизованный ремонт на доменных печах…
— Точно. Чуешь, значит, вину за собой?
— Чую. Ну и пронырливый малый! Так что он про стиль Горбачева говорит?
— Он говорит так: «Товарищ Горбачев, я видел это, держался за сердце, болен, наверно, но выслушал меня очень внимательно, сказал, что я полностью прав, что он меня поддержит против заводских бюрократов. Объяснительную записку и все мои материалы оставил у себя, до следующей встречи. Это настоящий руководитель, воспитатель масс, большевик, скромный и чуткий человек».
— А чего же он от редакции хочет, если ему уже обещана поддержка в горкоме?
— Хочет, чтобы мы напечатали его статью. То, что я тебе сейчас читал, только сопроводительная. А еще есть статья. Про централизованный ремонт. Мне она кажется довольно толковой. А вообще, Антон Егорович, что там у вас с этим ремонтом?
— Да мы его года два назад, в порядке опыта, по просьбе доменщиков расцентрализовали. И опыт удался. — Чибисов стал подробно рассказывать обо всей этой истории. — Словом, так, — закончил он, — я распоряжусь, мне подымут архив, если хочешь, изучим дело вместе.
— Согласен. Звони, приеду.
Положив трубку, Чибисов нажал кнопку звонка.
— Зоя Петровна, — сказал он, когда вошла секретарша. — Скажите мне… только прямо: глаза у меня оловянные?
— Что вы, Антон Егорович! Вам нездоровится?
— А я сильно заевшийся вельможа?
— Ничего не понимаю! — Зоя Петровна стояла посреди кабинета, подняв удивленно плечи и разведя руки.
— Прикидываетесь. Не хотите начальство огорчать… Ну ладно, бог с вами… Позовите ко мне там кого–нибудь… Кто у нас архивами ведает?
Она так и ушла, с поднятыми плечами и разведенными руками.
8
Константин Орлеанцев в Москву, к Николаю Федоровичу и Захару Петровичу, не поехал. Не пошел он и на участок в цех. Его для начала устроило место инженера в отделе главного технолога. Со своими новыми товарищами по работе он держался просто и вместе с тем с достоинством. Знал он многое и многое умел. В первый же день появления в отделе Орлеанцев так составил одну очень важную бумагу, что главный технолог показывал ее всем инженерам, приглашая их к себе поодиночке. «Вот это, брат ты мой, голова! — говорил он. — Не голова, а головища! Вот что значит министерская школа!»
На второй день Орлеанцев пригласил двух инженеров в ресторан. Гуляли до закрытия, платил он, участвовать в доле ни за что им не позволил. На четвертый день пригласил еще двоих. И когда разгулялись вовсю — а было это уже среди ночи, — раздобыл где–то моторный катер, катались во тьме, в пене и брызгах. Молодые инженеры были в восторге от нового сослуживца. Он рассказывал такие истории и такие подробности из жизни их собственного министерства, о министрах и иных руководящих работниках, каких они никогда и не слыхивали. В Москве он был знаком со многими, и не только с министерскими работниками или с учеными–металлургами, но даже с артистами, с художниками, с писателями. «Говорят, — смеялся он, — что один посредственный сочинителишка, заскочивший сюда случайно, очаровал вашего директора? Обождите, не сейчас, через некоторое время, в конце зимы — весной, ко мне в гости приедут, ну как бы вы думали — кто?» Орлеанцев называл имена таких писателей, что у слушателей перехватывало дыхание. Возможно ли? Ведь это почти классики. Их даже трудно представить живущими на земле.
В очередное воскресенье, снова раздобыв катер, Орлеанцев устроил пикник. Ехали вдоль побережья, высадились в тихой бухте, где почти к самому берегу, спускаясь с песчаных обрывов, подступали заросли диких яблонь и груш. Тут увидели, что молчаливый толстяк, сидевший рядом с мотористом, не помощник моториста, как думалось, а повар из ресторана гостиницы. У него в корзинах было все для приготовления шашлыков: баранина, томленная в уксусе и кислых винах, лук, шампуры, мангал, даже дубовые сухие поленья. На разостланных суконных одеялах, сверх которых повар раскинул свежие скатерти из ресторана, выстроились батареи разнообразных бутылок, судки с закусками. Орлеанцев призвал наполнить бокалы, сказал короткое слово. Он сказал:
— Дорогие друзья! Позвольте мне называть вас так, потому что и за эти немногие дни я увидел в вас хороших, честных, дружелюбных людей, которые много, очень много работают. Итак, дорогие друзья! Говоря откровенно, скучно мы живем. Не умеем веселиться.
— Верно! — крикнули сразу двое.
— Мы говорим и рассуждаем только о работе и о работе… — продолжал Орлеанцев.
— Тоже верно!
— Вот мне и хочется вас призвать: отбросим эти служебные разговоры, эти служебные думы. Будем самими собой. Будем крепить дружбу, потому что друж 6а — самое драгоценное у людей. За дружбу, друзья!
— За дружбу! — закричали все, звеня бокалами.
Вскоре появились и шашлыки, они аппетитно пахли и были вкусные. Некоторые из участников пикника вообще впервые ели такие кушанья. Всем все нравилось, все хвалили. Шумели. Думали о том, как здорово живут в Москве. Эх, Москва! Какие там люди! Какой размах!
Орлеанцев спокойно, с неизменной своей слегка иронической улыбкой, от которой казалось, что он не то поощряет человека, не то отечески журит его за что–то, руководил пиршеством. Сам он пил, пожалуй, больше других, но держался прекрасно — умел пить, пил легко, тоже сказывалась какая–то школа.
Назавтра у многих в отделе главного технолога трещали головы от непривычных вин, но рассказы о проведенном дне были самые восторженные.
— Простите, Константин Романович, — обратился к Орлеанцеву один из инженеров, — простите за нескромный вопрос. Ведь этот… пикник–то… денег стоит.
— Вы хотите знать, где я беру деньги? — Орлеанцев улыбнулся и, шагая рядом по коридору, дружески обнял инженера за плечи. — Только что вышел сентябрьский номер… — Он произнес название одного литературно–художественного и общественно–политического журнала. — Там моя большая статья. Не статья, вернее, а серия очерков–раздумий — «Записки инженера». Я размышляю о путях перестройки руководства промышленностью. На примерах из нашей практики доказываю, что дело не в сокращениях аппаратов: можно сокращать, можно не сокращать — большого эффекта это не даст. Надо идти по линии более узкой специализации руководящих органов — и самих министерств и их главков. Чтобы руководство было и конкретней и квалифицированней. Как вы считаете?
— Безусловно, так!
— Вот и деньги, — неожиданно закончил Орлеанцев. — Получил гонорар, несколько тысяч. А я не скряга, рад посидеть с товарищами. Мне, знаете, и рубля не накопили строчки, как писал Маяковский. Краснодеревщики не слали мебель на дом…
Побывал Орлеанцев в редакции городской газеты, познакомился с Бусыриным, побеседовали о новом в технике, о Москве. Орлеанцев сказал, что редакция, не слишком, правда, часто, но может рассчитывать на него как на автора. И здесь он пообещал, что к нему в гости приедут знаменитые писатели. «Было бы замечательно! — обрадовался Бусырин. — Для нашей литгруппы это стало бы переломным этапом — встреча с такими мастерами пера. Слушайте, устройте ее нам — и я ваш раб навеки». Орлеанцев сказал, что пусть Бусырин не сомневается — не зимой, так к весне гости приедут непременно. Долго пробыл он в промышленном отделе газеты, разговаривал с заведующим, с двумя сотрудниками, интересовался, на каком счету у руководящих городских организаций завод, его директор Чибисов, некоторые из ведущих инженеров. Ему подробно рассказывали. Он листал подшивки, делал выписки в блокнот.
Встретив на заводском дворе секретаря директора Зою Петровну, высокую блондинку лет тридцати с небольшим, он подошел к ней, поздоровался как с доброй знакомой. Хотя он только один раз был у директора, Зоя Петровна сразу же узнала и вспомнила его умные усталые глаза, его благородную преждевременную седину, спокойную, основательную осанку человека, уверенного в том, что в жизни все будет только так, как надо ему, что иначе просто и быть не может.