Страница 21 из 83
Но у нашего бригадира была профессиональная «мужская слабость». Поэтому, когда мастер участка направлял меня в бригаду, он предупредил:
— Смотри, парень! Эта бригада — хорошая. Можно сказать, лучшая в управлении. Но, — мастер замялся, подбирая слова, — пьющая. Понимаешь?
— Что тут не понять, — удивился я. — Я на стройке работал, да и на заводе встречал «пьющих». Так что не в первой.
— Ну, я тебя предупредил. Выдержишь, не пожалеешь. Бригада зарабатывает хорошо, — напутствовал меня мастер.
— Ладно. Где я найду бригаду? — спросил я.
— В Консерватории.
— Где?!
— В Консерватории. Я же сказал. Ты знаешь, где это?
— Я город знаю, — ответил я. — На Театральной.
Консерваторию я нашел. Вахтерша на служебном входе отправила меня на крышу. Я поднялся на чердак, который, наверное, не чистили со времен Н. А. Римского — Корсакова. Пробираясь в полутьме между старыми креслами, диванами, поломанными пюпитрами и прочим хламом, я наткнулся, наконец, на людей, которых в этой паутине и пыли можно было принять за приведения.
— Где бригадир? — спросил я.
— Ну, я — бригадир, — ответил один из мужчин. — А ты кто?
После моего представления бригадир осмотрел меня как клопа и изрек:
— Что умеешь делать?
— Все умею, — не задумываясь, ответил я. — А что не умею, научите.
Бригадир удивился моей наглости. Перед ним стоял «пижон» в кремовых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами.
— Хорошо еще, что туфли черные обул. Ты чего так вырядился?
— Так, мастер сказал, что буду работать в Консерватории, — «прикинулся» я.
— Консерватория, парень, — это то, что внизу. Там — музыка. А мы — это то, что наверху, — мрак и дерьмо.
Потом сощурился и неожиданно спросил:
— Пьешь?
— Пью, — мгновенно среагировал я.
— Ну что ж, хотя для твоего возраста это еще рановато, но, я так думаю, что мы сработаемся.
Я промолчал.
— Значит так! Считай, что ты отметился. Здесь тебе нечего делать. Мы заканчиваем. Бригада уже на новом месте. Так что приходи в понедельник на Малый, угол пятой. Это — на Васильевском. Найдешь?
— Найду.
— Только не опаздывай! Я этого не люблю. Да, — он, наконец, улыбнулся, — и подбери себе одежонку, что–ли, соответствующую профессии. А пока отдыхай!
— А у меня такой нет, — ответил я, тоже улыбаясь. — Но я не опоздаю, не имею такой привычки.
Так произошло мое знакомство с Кузьмичом. Прошло три месяца. Со временем бригада приняла меня за своего, постепенно научив всему тому, что мне нужно было знать и уметь. Когда бригадир заметил, что я действительно «пью», но знаю «меру», ситуация в бригаде изменилась. Теперь всем членам бригады было категорически запрещено, под страхом изгнания из бригады, самим брать с жильцов «чаевые». Теперь все переговоры и «договоры» с населением были возложены на меня. У меня же хранилась общая «заначка» на «дополнительные расходы». Пьянки во время работы и «прогулы» в бригаде прекратились…
— Ну, как, Философ, провел инструктаж с населением? — не отрываясь от работы, спросил Кузьмич. — Все нормально?
— Да, все в порядке. Жильцы предупреждены. Только одна комната закрыта. Жильцы будут завтра утром. Но там стояка нет, сверлить сегодня не надо.
— Хорошо. А сколько заказов на «дополнительные»?
— Пока два. Но, думаю, что завтра будут еще. А что мне делать сейчас?
— Так, забирай этого пацана. Нечего ему за моей спиной болтаться. И — во двор.
«Пацан» — это Андрей. Интеллигентный и «домашний» мальчик. Он младше меня на год, но выглядит так, как будто вчера закончил школу. Приобщить его к нашему «мастерству» бригадиру пока не удается, как я подозреваю, по причине отсутствия терпения. Поэтому бригадир при случае спихивает его мне на «воспитание».
— Да, кстати, Сережа, — вдруг уже нам вслед произнес небрежно Кузьмич, — тут приходила одна старушенция из третьего подъезда. Просила тебя подойти в сорок восьмую квартиру. У них там кран на кухне подтекает. Ты сходи в конце дня.
— А почему я? — уже догадываясь, спросил я.
— Ну, она очень, очень настаивала, чтобы пришел именно ты. Но, если ты не хочешь, то могу зайти и я, — ухмыльнулся Кузьмич. — Только, я думаю, что для нее я уже староват.
— Ладно, зайду, — буркнул я, уже выходя с Андреем из квартиры.
Мы спустились с ним во двор, где стоял монтажный стол для сборки батарей. Был декабрь месяц. Морозы в этот год стояли за двадцать градусов. Так что работать на «свежем воздухе» с обледеневшими чугунными батареями было «одно удовольствие»!
Мы стали специальным ключом собирать секции батарей назавтра. В наших рабочих ватниках и кирзовых ботинках долго так проработать было невозможно. К тому же брезентовые рукавицы примерзали к ледяному металлу. Чтобы согреться, мы по очереди таскали собранные батареи, взвалив их на спины, на третий этаж. Вспотев после двух–трех таких «ходок», можно было вновь становиться к монтажному столу. В короткие «перекуры» мы разговаривали:
— Послушай, — спросил Андрей, который не курил, — почему Кузьмич меня так невзлюбил? Всегда старается отправить меня на самую неинтересную работу. Как сейчас.
— Ничего ты не понимаешь в людях, малыш, — сказал я. — Кузьмич вообще никого из людей не любит. Как род человеческий. Он либо уважает человека, либо нет. И все! А тебя он просто жалеет. Потому что ты для него еще не человек, хотя может быть со временем и будешь. Ведь любому ясно, что тебе не с нами надо тут разводным ключом крутить, а за фортепиано сидеть.
— Но ведь ты же работаешь наравне со всеми, — сказал Андрей. — Я же вижу, мужики тебя уважают.
— Ну, я, положим, уже прошел и «огонь», и «воды». Мне остались только «медные трубы», что я сейчас и имею. У меня все логично. Кстати, видишь у меня шрам на верхней губе? Это я въехал себе гаечным ключом, когда пытался открутить старый заржавевший вентиль при сборке теплопункта еще на Васильевском. Ты знаешь, что такое работать в подвале?
— Подумаешь! Я что подвалов не видел? — удивился Андрей.
— Так все думают, когда проходят мимо. А подвалы питерских домов — это фундамент бутового камня в полтора–два метра толщиной, в котором надо отбойным молотком пробить дыры для подвода внешних труб. И сделать это надо почти на уровне пола, то есть полулежа. В полутьме, иногда по колено в воде, при постоянной нехватке воздуха. Ошалевшие крысы шныряют вокруг. Грязь, хлам, паутина. В общем, — Ад, только наяву! Через неделю мы начинаем работать в подвале этого дома. Но тебя Кузьмич туда не пошлет, — закончил я.
— Это почему? — возмутился Андрей.
— Потому что тебе вечером надо изображать королей и вельмож. Да к тому же еще и петь. После такой работенки не только петь, ты стоять на сцене не сможешь. А ты говоришь: «не любит»!
— Да, Серега, — сказал Андрей, — у меня в воскресенье — премьера.
— Поздравляю, — искренне обрадовался я. — Кто на этот раз?
— Жак Оффенбах, конечно, — ответил Андрей. — «Перикола». Придешь? Я тебе оставлю два пригласительных билета.
— Конечно, приду, — ответил я. — Какая же это премьера без меня!
Андрей поступал в этом году в Ленинградскую Консерваторию, приехав из какого–то уральского города. Прошел все «туры», но на собеседовании ему все–таки сказали, что он не прошел «по конкурсу». Но, признав, что тенор у него «великолепный», посоветовали обратиться в театр–студию при Дворце культуры Первой пятилетки. Андрей с радостью ухватился за эту возможность. Театр был музыкальный. Дворец находился почти напротив Консерватории, сзади Мариинского театра оперы и балета. Так что все складывалось блестяще! Он мог постоянно бывать на всех спектаклях «Мариинки» и по вечерам брать уроки вокала в Консерватории. Дело было за малым. Нужна была ленинградская «прописка». Так, Андрей оказался в нашей бригаде. Жил он в строительном общежитии на обуховской окраине города, где должен был жить и я. И каждый день после работы мчался то к себе в студию, то в Консерваторию на занятия. И был счастлив…