Страница 20 из 83
Бабушка продолжает сидеть на скамейке, отказавшись пересесть к столу. Вера приносит ей со стола то, что она просит. Так что мы сидим как бы под её присмотром. Потом она вообще забирается на «лежанку» печи и оттуда следит за нами.
Мы выпиваем, закусываем. После первых рюмок девушки сразу же хмелеют. Но разговор за столом как–то не складывается. О заводских делах говорить не хочется. А о чём говорить, никто не знает.
— Как жаль, девчонки, что вы не были на концерте Марка Бернеса, — для поддержания разговора говорю я.
— Это какой Бернес, — спрашивает Вера, — который играл в фильме «Два бойца»?
— Ну, да, — отвечает ей Женя. — Тот, который там пел песню «Тёмная ночь».
— А он что, еще жив? — удивляется Вера. — Он ведь должен быть очень старым.
— Он не стар, хотя теперь в кино почти не снимается, — раздраженно обрывает её Валера и обращается ко мне. — Расскажи о концерте. Я видел в городе афиши, но билеты не смог достать.
— Это было здорово, — начинаю рассказывать я. — Вы представляете, зал нашего заводского Дома культуры был переполнен. Люди даже стояли в проходах во время концерта. Принимали его восторженно. Он исполнял свои известные песни в сопровождении гитары и небольшого оркестра. В это время на экране демонстрировались фрагменты его фильмов. Он рассказывал много интересного о себе и о своих друзьях. О Петре Олейникове, Борисе Андрееве и других. Но самым потрясающим был конец концерта.
— А что было? — спрашивает Женя.
— Когда фактически концерт уже закончился, Бернес вышел из–за кулис один, казалось бы, поблагодарить за неистовые аплодисменты. И здесь он вдруг без музыкального сопровождения тихо запел:
«Враги сожгли родную хату, убили всю его семью.
Куда идти теперь солдату, куда нести печаль свою…»
— Я слышал эту песню впервые. Но зал, очевидно, её знал. Бернес пел в гробовой тишине. Такая же тишина сопровождала его, уходившего, после низкого поясного поклона в зал, за кулисы. Аплодисментов больше не было. Люди тихо вставали со своих мест и выходили. У многих были слезы на глазах. Меня это потрясло!
Ребята за столом притихли. Молчание прерывает Вера, как бы говоря сама себе:
— У меня родители остались здесь в брянских лесах. Я даже не знаю, где их могила.
— А мой отец умер уже после войны дома от ранений, — произносит тихо Женя. — Я ещё была маленькой, когда мы с мамой остались вдвоем.
— Мой отец и его брат вообще не вернулись с войны, — добавляет Валера.
Я молчу. Мой отец, пройдя войну от Ленинграда до Будапешта, к счастью, остался жив.
Наконец, Валерка первым приходит в себя:
— Ну, давайте, ребята, выпьем за наступающий Новый 1962‑й год. Пусть он нам всем принесет удачу!
— И за любовь! — добавляет Женя и, улыбаясь, смотрит на меня.
Сантехник
— Здравствуйте, я — сантехник.
В дверях стояла старушка лет шестидесяти.
— Здравствуй! Здравствуй, сынок. Проходи, пожалуйста. Уже заждались. Месяц почти, как вы в нашем доме работаете… А мы никак не дождемся.
— Вот и дождались, — сказал я, входя в квартиру. — Завтра начнем работать у вас. Я пришел проверить, все ли комнаты подготовлены к работе. Все жильцы дома?
Это была обычная ленинградская коммунальная квартира.
— Все готово, сынок, — засуетилась бабуся. — Можешь посмотреть. Некоторых жильцов сейчас дома нет. На работе. Но они мне ключи оставили. Не волнуйся!
— Вот и хорошо. Давайте начнем осмотр с этой. Чья это комната?
— Моя, моя. Заходи!
Я вошел. Комната была небольшая, вся заставленная старой мебелью. Справа от входа на всю
высоту стены была вделана изразцовая печь с красивым орнаментом плитки. У печи была сложена небольшая поленица дров и ведро с углем, возле которого был прислонен железный совок.
— Не жалко будет расставаться с печкой? — спросил я.
— Нет, сынок. Она, конечно, хорошо греет. Ничего не скажу. В блокаду она меня спасла. Но сейчас стало тяжело носить дрова, да и уголь трудно достать. Скорее бы вы уже подключили тепло. Мы все так этого ждем.
— Ничего, бабушка, через две–три недели закончим ваш дом. Так что через месяц подключим.
— Дай вам Бог здоровья, ребятки! За то добро, что вы людям делаете.
— Так, ну что? — я огляделся. — Стена под окном освобождена. А вот шкаф не отодвинут. Сегодня после обеда будем сверлить потолок. В вашей комнате пройдет стояк. Пыли, конечно, будет немного. Но все–таки, давайте отодвинем ваш шкаф, хотя бы на полметра.
Старинный, с зеркалом, еще, наверное, дореволюционный, шкаф неожиданно оказался нетяжелым. Я без особого напряжения сдвинул его. Из–за задней стенки выглянул край большой рамы. Из любопытства я вытащил раму, перевернул картину и увидел… портрет Сталина! На большой цветной фоторепродукции Сталин был в серо–голубой форме Генералиссимуса со звездой Героя на кителе.
Я заметил, что за моей спиной наступила полная тишина. Я обернулся. Хозяйка стояла бледная, сцепив руки перед собой.
— Совсем, совсем забыла, — наконец заговорила она срывающимся голосом. — Это еще покойный муж снял его со стены в пятьдесят шестом и убрал за шкаф. А я о нем забыла. Что же теперь делать, сынок?
— Ничего не делать, — сказал я небрежно. — Пусть полежит еще там, где уже пролежал шесть лет. Ничего ему не будет. Идемте смотреть другие комнаты!
Бабуся открыла мне закрытые комнаты. В них было все подготовлено к работе: проходы освобождены, мебель накрыта, паркет застелен половиками или тряпками. Из одной комнаты вышел полный невысокий мужчина с лысой яйцевидной головой в майке и в пижамных штанах на подтяжках. Когда мы зашли в его комнату, он пренебрежительно произнес:
— Слушай, парень! Мне надо поставить дополнительные секции. У меня, видишь, комната больше других и окно выходит на улицу.
Я обходил комнату и к нему не обернулся:
— Во–первых, почему это мы — на «ты»? Во–вторых, я Вам не «парень»! А, в-третьих, если Вам что–то нужно, обращайся к бригадиру. — После этого я повернулся к нему.
Мужчина смотрел на меня, как на заговорившую швабру…
Наконец, он пришел в себя.
— Извините, молодой человек! Я не собирался Вас оскорблять. А к бригадиру я не пойду. Я знаю, что обращаться к нему бесполезно. Все в доме говорят, что дело надо иметь только с Вами.
— Правильно, — встряла, высунувшаяся у него из–за спины старушка. — Потому что он непьющий и сделает все, что обещает. Хоть и молодой. Это все знают.
— Ладно, — обратился я к мужчине, — дополнительные секции мы Вам поставим. Но это будет стоить Вам определенную доплату.
— А это не очень дорого? — насторожился мужчина.
— Для Вас, — я сделал паузу, — думаю, будет недорого. Ну, так как, будем ставить?
— Будем, будем, — почти испугался мужчина.
— Ну, что ж, завтра с утра ждите, — сказал я и вышел со старушкой в коридор.
Закрывая за мной входную дверь, она попыталась сунуть мне в карман «трешку».
— Зачем? Мы еще ничего вам не сделали.
— Возьми, возьми, Ты — молодой, тебе пригодится. А «твои» все равно пропьют.
— Спасибо, бабушка. Я и так хорошо зарабатываю. Не надо. До завтра!
Я обошел еще две квартиры на этом этаже и поднялся наверх в квартиру, где работал бригадир.
Наш бригадир, Леонид Кузьмич, был интересной личностью, лет за тридцать. «Мужик–хозяин», из тех, которые нравятся опытным женщинам. Но он был неженат. По уму ему бы быть инженером, а то и выше. Он обладал удивительным даром разговаривать с разными людьми на понятном для них языке, хотя, по натуре, был немногословен. В бригаде у него был «полный порядок», хотя сантехники — народ трудно управляемый. Но мы, собственно, не были «сантехниками», так сказать, в бытовом смысле. Наша бригада, как и все наше УНР‑69, занималось прокладкой тепловых сетей и монтажом оборудования в жилых районах центра Ленинграда. Поэтому нам приходилось иметь дело с большим количеством живых людей с их разными характерами и судьбами. Пока мы работали неделю в одной квартире, мы знали об ее жильцах практически все. А за месяц нас знал уже весь дом.