Дублинцы. Улисс (сборник)

– Ну-ну, – говорит Джон Уайз, – вы только послушайте. Чего будешь пить?

– Чего королевские гусары принимают для храбрости, – Ленехан отвечает.

– Половинку с прицепом, Терри, – заказывает Джон Уайз. – Эй, Терри! Никак, заснул?

– Сию минуту, сэр, – отвечает Терри. – Полпорции виски и бутылочку эля. Даю, сэр.

Прилип к этой вшивой газетке с Олфом, выискивает там чего позабористей, вместо того чтоб обслуживать. Картинка матча, в котором дерутся головами, один другого старается трахнуть черепом, идет на него, пригнув голову, как бык на стенку. Еще картинка: Так сожгли черную скотину в Омахе, Джорджия. Орава героев в ковбойских шляпах до глаз палит в черномазого, повешенного на дереве, у того уже язык наружу, а внизу разложен костер. Ей-ей, им бы еще утопить его в море, посадить на электрический стул и распять, чтобы уж были уверены в успехе.

– А как же непобедимый флот, – спрашивает Нед, – гроза всех врагов?

– Я вам про это кое-что расскажу, – говорит Гражданин. – Это сущий ад на земле. Почитайте-ка в газетах про то, как избивают палками на учебных судах в Портсмуте. Какой-то тип пишет за подписью «Возмущенный».

И давай нам рассказывать про телесные наказания, как выстраивается команда и офицеры, и адмирал тут же в треуголке, и пастор со своей протестантской Библией, словом, все, чтоб присутствовать при наказании. Приводят беднягу, паренька, который вопит благим матом, растягивают на лафете орудия, привязывают.

– Отбивную и дюжину горячительного, – говорит Гражданин, – так это дело называл старый бандит сэр Джон Бересфорд, ну а теперешние Кромвели это прозвали морской обычай.

Джон Уайз вставляет:

– Обычай, что достойней уничтожить, чем сохранять.

А тот дальше рассказывает, как там выходит судовой инструктор с длинной тростью, размахивается и пошел сдирать шкуру с бедного малого, пока тот не наорется до хрипоты убивают.

– Вот вам славный британский флот, – говорит Гражданин, – который властвует над землей. Эти герои, что никогда не будут рабами, у них единственная наследственная палата на всем божьем свете, а все земли в руках у дюжины надутых баронов да боровов, ни в чем не смыслящих, кроме псовой охоты. Вот она, их великая империя, которой они так бахвалятся, – империя рабов, замордованных и трудом и кнутом.

– Над которой никогда не восходит солнце, – вставляет Джо.

– И вся трагедия в том, – продолжает Гражданин, – что сами они в это верят. Несчастные йеху в это верят.

Веруют во кнута-отца, шкуродера и творца ада на земле, и в Джека-Матроса, сына прохожего, его же зачала Мэри-шлюха от несытого брюха, рожденного для королевского флота, страдавшего под отбивною и дюжиной горячительного, бичеваного, измордованного, и завывавшего аки зверь, и восставшего с койки на третий день по предписаниям, и пришедшего в порт, и воссевшего на своей драной заднице, покуда не отдадут приказ и не потрюхает он опять вкалывать ради куска хлеба.

– Но ведь разве, – ввязывается Блум, – дисциплина не везде одинакова? Я хочу сказать, разве у вас не было бы то же самое, если бы вы против силы выставили свою силу?

Ну что я вам говорил? Не пить мне этого портера, если он и до последнего издыхания не будет вам доказывать, что черное – это белое.

– Мы выставим силу против силы, – говорит Гражданин. – У нас есть великая Ирландия за океаном. Их выгнали из родного дома и родной страны в черном сорок седьмом году. Их глинобитные лачуги и придорожные хижины сровняли с землей, а в «Таймсе» радостно возвещали трусливым саксам, что скоро в Ирландии останется не больше ирландцев, чем краснокожих в Америке. Паша турецкий и тот прислал нам какие-то пиастры. Но саксы нарочно старались задушить голодом нацию, и хоть земля уродила вдосталь, британские гиены подчистую скупали все и продавали в Рио-де-Жанейро. Крестьян наших они гнали толпами! Двадцать тысяч из них распростились с жизнью на борту плавучих гробов. Но те, что достигли земли свободных, не позабыли земли рабства. Они еще вернутся и отомстят, это вам не мокрые курицы, сыны Грануйл, заступники Кэтлин-ни-Холиэн.

– Совершенно справедливо, – снова Блум за свое, – но я-то имел в виду…

– Да мы уж давно этого ждем, Гражданин, – Нед вставляет. – Еще с тех пор, как бедная старушка нам говорила, что французы у наших берегов, с тех пор, как они высаживались в Киллале.

– Верно, – говорит Джон Уайз. – Мы сражались за Стюартов, а они предали нас, с головой выдали вильямитам. А вспомните Лимерик и нарушение договора на камне. Наши лучшие люди проливали кровь за Францию и Испанию, дикие гуси. Одна битва при Фонтенуа чего стоит! А Сарсфилд, а О’Доннелл, герцог Тетуанский в Испании, а Улисс Браун из Камуса, фельдмаршал в войсках Марии Терезии. Но что мы хоть когда-нибудь получили за это?

– Французы! – фыркает Гражданин. – Компашка учителей танцев! Как будто сами не знаете. Для Ирландии цена им всегда была грош ломаный. А нынче они из кожи лезут, устраивают entente cordiale[220] с коварным Альбионом, вроде обедов Тэй Пэя. Первые смутьяны Европы, и всегда ими были!

– Conspuez les Français,[221] – говорит Ленехан, прибирая к рукам кружечку пива.

– А взять пруссаков и ганноверцев, – Джо поддакивает, – мало что ли у нас сидело этих бастардов-колбасников на троне, от курфюрста Георга до этого немчика и старой суки со вспученным брюхом, что околела недавно?

И, убей Бог, мы все там полегли со смеху, как он изобразил нам про эту старушку Вик в розовых очках, мол, что ни вечер, она в своем королевском дворце глушит нектар и амброзию кувшинами, а как упьется до поросячьего визга, тут ее кучер загребает в охапку и плюхает как мешок в постель, а она его дергает за баки да распевает допотопные песенки про Эрен на Рейне и приди туда, где выпивка дешевле.

– Ну что ж! – говорит Дж. Дж. – Зато теперь у нас Эдуард-миротворец.

– Сказки для дураков, – ему Гражданин на это. – У этого кобеля заботы – не мир наводить, а триппер не подхватить. Эдуард Гвельф-Веттин!

– А что вы скажете, – Джо ярится, – про этих святош, ирландских попов и епископов, которые разукрасили его покои в Мануте скаковыми эмблемами его Поганского, то бишь Британского, Величества да картинками всех лошадей, на которых его жокеи ездят? Как же, граф Дублинский.

– Туда б еще картинки всех баб, на которых он сам поездил, – предлагает малыш Олф.

На это Дж. Дж. солидно:

– Их преосвященства были вынуждены отказаться от этой идеи за недостатком места.

– Еще одну сделаешь, Гражданин? – Джо спрашивает.

– О да, сэр, – тот ему.

– Ну а ты? – это Джо мне.

– Бесконечно признателен, – отвечаю. – И дай тебе Бог всяческого прибытку.

– Все то же повторить, – Джо заказывает. А Блум в своем чернорыжегрязноболотном котелке на макушке все мелет и мелет языком с Джоном Уайзом, входит в раж, глаза выкатил, что сливы.

– Преследования, – говорит, – вся мировая история полна ими. Разжигают ненависть между нациями.

– А вы знаете, что это такое, нация? – спрашивает Джон Уайз.

– Да, – отвечает Блум.

– И что же это? – тот ему снова.

– Нация? – Блум говорит. – Нация – это все люди, живущие в одном месте.

– Ну, уморил, – смеется тут Нед. – Раз так, тогда нация – это я, я уже целых пять лет живу в одном месте.

Тут, конечно, все Блума на смех, а он пробует выпутаться:

– Или, возможно, живущие в разных местах.

– Под это я подхожу, – говорит Джо.

– А нельзя ли спросить, какова ваша нация? – Гражданин вежливенько.

– Ирландская, – отвечает Блум. – Здесь я родился. Ирландия.

Гражданин на это ничего не сказал, но только выдал из пасти такой плевок, что, дай Бог, добрую устрицу с Ред бэнк отхаркнул аж в дальний угол.

– Ну как, поехали, Джо, – говорит он и вынимает платок, чтобы утереться.

– Поехали, Гражданин, – тот ему. – Возьмите это в правую руку и повторяйте за мной следующие слова.

220

Сердечное согласие (фр.).

221

Презирайте французов (фр.).