Страница 9 из 56
8. Про обваренную ногу и груди Мальвины
Когда я поступил на первый курс университета, то у меня появился друг по имени Даманский.
Точнее, он так себя называл, имя/фамилия у него были другие, но быть Даманским ему нравилось больше — якобы, он там служил, на этом острове.
http://www.hrono.ru/sobyt/1900sob/:
«Даманский — советско–китайский пограничный конфликт 1969 года из–за острова на реке Уссури (длиной около 1700 м и шириной 500 м), в районе которого 2 и 15 марта 1969 г. произошли бои между советскими и китайскими войсками. В ночь на 2 марта 1969 г. 300 китайских военнослужащих скрытно заняли Даманский и оборудовали там замаскированные огневые точки…»
Далее подробно расписано, как происходили все эти события, включая применение «ракетных установок «град», удар которых решил исход сражения. Значительная часть китайских солдат на Даманском (более 700 чел.) была уничтожена огненным шквалом…», но про моего приятеля нет ни строчки.
И ни строчки нет про то, что в эти самые мартовские дни китайское радио каждый день начинало свои программы такими словами:
«Доброе утро, жители города Владивостока, временно оккупированного Советскими войсками!»
Жители города Владивостока нервничали. Самолетные билеты из касс пропали, как пропали и железнодорожные.
Наверное, единственной, кто даже не помышлял бежать в кассы, была моя матушка.
Все равно мы никуда не могли поехать в эти дни — как раз перед восьмым марта я обварил ногу.
Мне велели купить и вскипятить молоко, я его купил — как сейчас помню, два литра.
И поставил кипятить.
В стеклянной прозрачной жаропрочной кастрюльке. Или жароустойчивой?
В общем, хрень такая из специального стекла.
Молоко закипело, начала подниматься пенка.
Я снял кастрюльку с плиты и поставил на стол, не заметив, что он был мокрым — наверное, я что–то пролил и не затер, бывает.
Под кастрюлькой что–то зашипело.
Я поднял ее и вдруг она распалась на две части.
Левая половинка была в моей левой руке, правая — в правой.
А практически кипящее молоко хлынуло мне на ногу.
На одну.
Правую.
И не просто на ногу — почти в промежность.
Чуть–чуть левее и…
КОШМАР!
Между прочим, молоко закипает больше, чем при 100 градусах Цельсия.
То ли при 102, то ли — 105…
Как потом оказалось, у меня было обожжено 27 квадратных сантиметров кожи, но тогда я об этом и не подумал.
Я швырнул кастрюльку на пол и заорал.
Дома никого не было, даже соседки.
Но был телефон, по которому я позвонил своему другу.
— Я обжег ногу! — провопил я в трубку.
— Чем? — заинтересовался тот.
— Молоком! — продолжал орать я.
— Тебе надо к врачу! — сказал друг.
— Вызови мне «скорую»! — проорал я в ответ.
— А ты сам? — удивленно спросил он.
— У меня нога… — ответил я в том же регистре.
«Скорая» приехала через полчаса.
Предположим, что через полчаса.
Где–то через тридцать минут приехала «скорая» и увезла меня в больницу.
Когда же я вернулся домой, то мать с отчимом все еще отмечали грядущий день восьмого марта.
Соседки тоже не было, я проволокся на одной ноге — вторая, намазанная жутко вонючей мазью, была запелената в немыслимую кипу бинтов — до комнаты родителей, включил на полную мощность радиолу, именуемую «Ригондой», и в состоянии тупой и неприглядной прострации начал слушать болгарскую пластинку с песней некоего Эмиля Димитрова
«О, бэйби, бэйби, бала–бала!».
Музыка вопила так громко, что я не заметил, как пришли родители.
— Вот он, музыку слушает! — раздраженно сказал отчим матери.
Наверное, они ругались, так что он был всем недоволен.
— Сделай потише! — приказала мне мать.
— Я ногу обварил, кипящим молоком! — равнодушно сказал я и выпростал из–под одеяла запеленатую в ставшие желтыми от мази бинты обваренную ногу.
Мать заплакала.
На следующий день она поехала со мной в больницу на перевязку, а еще через день мне снимали старую кожу — пинцетом, при студентах. Доктор объяснял мне, что и как он делает, а я, чтобы не закричать от боли, гундосил себе под нос песенку «O Hippy, Hippy Shake».
THE HIPPY HIPPY SHAKE:
One, two, three
For goodness sake I got the hippy hippy shake
Yeah, I've got to shake I got the hippy hippy shake…
Ну, и так далее…
А если кого интересует, то песня эта была в репертуаре The Swinging Blue Jeans, о чем я только что узнал, сползав в интернет, тогда же я знал только две группы: The Beatles & The Rolling Stones, но про «о боже, что со мной, у меня трясучка бедер» пели и Beatles, хотя они про многое пели: —))
Или вот так:
: — ((
Но первое мне больше нравится…
Естественно, что в школу я не ходил.
Торчал дома, слушал пластинки, а вечерами ходил к соседке смотреть телевизор.
Соседку на самом деле звали Мальвиной, телевизор у нее был, как тогда и положено, черно–белый, а сама она где–то то ли работала, то ли не работала, этого я абсолютно не помню.
Зато помню, что ей было то ли двадцать восемь, то ли тридцать лет.
Мне, между прочим, было четырнадцать.
Кроме телевизора, у соседки был муж, но я его тоже абсолютно не помню, потому что его почти никогда не было дома — то ли они были в перманентном разводе, то ли он ходил в море, в общем, такой постоянно отсутствующий Буратино.
А может, Карабас — Барабас…
Еще у соседки был халат в больших, ярких цветах, скорее всего, мальвах.
У матушки тоже был халат, но телевизора у нас не было. Поэтому я уходил вечерами в комнату Мальвины и смотрел кино.
Сидя на ее кровати, точнее — полулежа, ведь нога у меня была забинтована так, что сидеть было тяжело.
Она смотрела кино тоже сидя на кровати, потому что комната у нее была гораздо меньше двух наших, что моей, что родительской.
Да и телевизор стоял так, что иначе, чем с кровати, смотреть его было невозможно.
Мы сидели рядышком и пялились в маленький экран.
Жители города Владивостока, временно оккупированного советскими войсками.
Почему–то мне помнится, что про события на Даманском ни мать, ни соседка со мной не заговаривали, вот про то, что билетов в кассах не осталось, они говорили, это я помню.
Сейчас остров называется Чжэньбао или Чжэнь Бао Дао, еще в начале девяностых его тихохонько передали обратно китайцам, о чем я с удивлением узнал совсем недавно, опять же — по телевизору, из программы «Намедни».
Чжэнь Бао Дао.
Чжэньбао.
В любом случае, если бы не этот дурацкий остров, то ничего бы не случилось.
Но и так ничего не случилось, просто во время просмотра очередной киношки Мальвина внезапно придвинулась ко мне.
Прижалась.
Прильнула.
Наверное, ей было страшно, как и всем тогда, хотя — не знаю.
И про страх тоже ничего сказать не могу — не помню.
Меморуинговое такое состояние, воспоминания о воспоминаниях.
Совершенно точно одно: кино меня не интересовало, другое дело — что было у нее под халатом.
Как оказалось, только трусики, и больше ничего. Я до сих пор помню, какие у нее были груди. Она позволила достать их из халата, как достают яблоки из ящика. Я взял в ладонь вначале одну, приблизил к лицу, уткнулся в нее губами, потом достал вторую, одна — в одной руке, другая — в другой. Скорее всего, я казался ей фарфоровой статуэткой с обмотанной бинтами ногой, не исключено, что в тот момент в голове ее сонно проносились несвязные и обрывочные мысли, наподобие тех, что Джойс приписал Молли Блум:
«…как эта милая статуэтка что он купил я на нее могла любоваться целыми днями стройные плечи кудри и поднял палец словно прислушивается вот где тебе настоящая красота и поэзия мне часто хотелось обцеловать его кругом с головы до ног и его миленький юный член тоже выглядит так невинно что я бы не задумалась взять его в рот когда никто не видит так и просится чтобы его пососали а сам он весь такой беленький чистенький с мальчишеским лицом я бы ему это сделала за полминуты даже если немного проглотишь ну и что это просто как кисель или как роса ничего страшного и потом такой чистый разве сравнишь с тем как у этих свиней мужчин я думаю им никогда и не снилось его помыть чаще раза в год они почти все такие но только у женщины от этого начинают расти усы уверена это будет великолепно…»[2]
2
Джеймс Джойс, «Улисс», эпизод 18, «Цирцея» Перевод В. Хинкиса и С. Хоружего.