Страница 128 из 135
Но сегодня он ехал в Новую Деревню, и ничто иное не могло занять его в это майское утро.
Накануне вечером он снова перебирал и рассматривал свои наброски в альбомах. Любой из них, реши Половников, мог бы превратиться в большое красочное полотно. Это ли не праздник: торговый порт; у бетонных причалов — многоэтажные корабли в свежих ярких окрасках; корабли готовятся к весеннему плаванию; идут последние работы — в синих одеждах снуют по сходням матросы; кипы грузов висят на стальных канатах над палубами, вьются пестрые флаги на мачтах; и над ними белыми хлопьями — чайки, вместе с людьми они приветствуют освобождение моря от зимних оков.
Или вот. Широко распахнуты ажурные створы ворот Кировского завода. Колонной выходят на улицу мощные тракторы для лесных разработок. И, как бы живой диаграммой подчеркивая рост отечественного машиностроения, навстречу колонне бежит давно устаревший, но еще кем–то сохраненный путиловский колесный тягач на резиновых шинах.
Да разве мало подобных набросков в альбоме Половникова! Но выбор свой он не. мог остановить ни на одном. Ему казалось, что нечто очень похожее уже написано другими и он только создает новый вариант. Пусть приложит все силы, все умение, напишет блестящую картину, и все же это будет лишь вариант. А ему необходимо, свое, собственное, новое. Так неужели эта зарисовка, сделанная неделю назад и позабытая?.. Он сидел вчера над нею весь вечер, роняя на бумагу пепел папирос, и недоумевал, почему она не сразу, а только теперь привлекла его внимание.
Что такое необыкновенное содержит в себе простенький сюжет?
Не стесняясь любопытствующих взглядов соседей по трамваю, Половников раскрыл альбом. Да, ничего особенного! Высокие голые березы с черными пятнами грачиных гнезд, красный кирпич новостройки, какие–то бетонные трубы… Обычный строительный пейзаж. И среди него, на переднем плане, согнутая широкая спина человека. Человек отесывает топором длинное сосновое бревно, придавая ему квадратное сечение балки. Рядом, на другом бревне, сидит девочка в полосатом платьице и, подперев щеку рукой, смотрит со стороны на плотника.
Десятки строительств перевидал за послевоенные годы Половников, и даже точно таких же: березы с грачами, кирпичные этажи, каменщики, плотники… Было так на Белевском поле, и за Московской заставой, и в Автове, и на правом берегу Невы. Но нигде на бревнах не сидела непонятно зачем появившаяся здесь праздная девчонка, которая задумчиво следит за работой плотника.
Строительная площадка, плотник — и девочка… Как хотите, это очень и очень странно; может быть, если не с внешней стороны, то, во всяком случае, с внутренней. А Половников принадлежал к тем художникам, которых прежде всего привлекает внутреннее содержание изображаемого. С войны он, рядовой артиллерист, принес в академию связку рисунков, многие из которых были сделаны на обратной стороне обоев куском угля, подобранного на пожарищах. Они были поспешны и несовершенны, эти рисунки, но приемная комиссия единогласно решила: принять Половникова. «Молодой человек раскрыл передо мной душу русского солдата, — сказал тогда известный всей стране академик. — Я увидел в этих рисунках войну изнутри, во всей ее правде».
Какая–то большая внутренняя правда, казалось Половникову, была скрыта и в этой внешней несовместимости плотника и девочки в полосатом платьице.
Трамвай уже пересек Каменный остров, прогромыхал по деревянному мосту через Невку, еще минута, разворот на кольце — и перед Половниковым вновь предстало то, что изображено было в его альбоме. Те же березы с грачами, те же бревна, груды кирпича, ящики с растворами. И даже плотник на том же месте продолжал отесывать длинную балку, придавая сосновому стволу квадратное сечение. Ничто как будто не изменилось на строительной площадке. Но Половников стоял и растерянно смотрел на широкую спину плотника, коротко и сильно взмахивающего топором, на женщин, размешивающих известковый раствор, на поднятый вверх кузов самосвала, из которого на мягкую весеннюю землю, звеня, сыпались кирпичи, — и чем больше смотрел, тем сумрачней становился его взгляд. Он не находил того, что привлекало его в альбомном наброске. И совсем не потому, что на березах треснули почки, отчего тонкие ветви стали похожи на легкие струйки зеленого дыма, и не потому, конечно, что уменьшился штабель бревен возле плотника, — бревна превратились в стропила и решетчато белели над третьим этажом возведенного дома.
В другое время Половников только порадовался бы тому, что произошло за неделю на строительной площадке. Но теперь ничего этого он даже не замечал, теперь здесь не было главного: не было девочки на бревнах. Картина потускнела и если не превратилась в будничную, то, во всяком случае, стала такой, каких можно найти в большом городе очень много. Это был оперативный кадр для фоторепортера, но художник не мог здесь сказать своего слова. Так же, как не мог он сказать своего слова, когда орудийный расчет в полном составе спокойно стоял возле пушки, накрытой брезентом. Зато сколько взволнованных слов, торопливо накиданных углем на грубой бумаге, находилось у него там, где артиллеристы, изо всех сил налегая на ободья колес, тащили свою пушку через болотные гати или, сбросив просоленные от пота гимнастерки, в дыму, копоти, черные, осатанелые, в бешеном темпе вели огонь по контратакующим вражеским танкам!..
Чтобы получилась картина, чтобы было искусство, всегда нужен огонь.
Девочка в полосатом платьице никак не походила на огонь, но если бы у нее оказалась какая–то внутренняя связь с этой стройкой, с этим деловитым, молчаливым плотником, она бы согрела все полотно, осветила бы его светом большой человечности. Из–за нее, из–за девочки, Половников и приехал в Новую Деревню, а не на Белевское поле и не за Московскую заставу, где тоже строят вовсю. Но девочки не было.
На березах кричали грачи, и от возни тяжелых птиц на землю летели сухие ветки. Одна такая веточка с прошлогодним желтым листом, как пропеллер, косо скользнув по ветру, зацепилась за альбом. Половников снял ее пальцами и опустился на смолистое бревно. Вопрос для него был решен: в новодеревенский сюжет проникнуть не удалось. Можно, конечно, взять да и самому посадить рядом с плотником девочку — сидела же она здесь прошлый раз, — но что это будет означать? Не понятно. Даже названия такой картине не найти. «Любопытствующая школьница»? «В гостях у дедушки»? «Ах, как интересно, дядя плотник!»? Половников невесело усмехнулся. Уж если брать для большого полотна из того, что у него в альбоме, то брать или корабли в порту, или встречу тракторов: и эффектно, и сильно, и темы значительны, и подписи к ним складываются сами собой.
Половников раскрыл альбом. Ветер, внезапно ударивший с Невки, вспучил, перекинул страницу. Опять возникли перед глазами Половникова грузные гусеничные тракторы у распахнутых ворот и возле них затерянный в толпе, оробевший колесный тягач. Так и просится надпись: «Вчера и сегодня». Половников, не закрывая, отложил альбом в сторону; ветер продолжал рыться в нем, шелестя шершавой бумагой, осыпая и тракторы, и корабли, и строительные леса звонкой чешуей березовых сережек.
Плотник, до этого ни разу не обернувшийся, точно почуял за спиной присутствие постороннего, оставил в бревне топор, разогнулся и подошел к Половникову, сед рядом с ним.
Половников увидел длинное безбородое лицо с глубокими складками, редкие бровки торчком, внимательный взгляд светлых глаз, в которых таилась хитрая смешинка старого мастерового.
— Рисуете? — Внимательные глаза заглянули в альбом Половникова. Ветер услужливо перекинул еще несколько страниц, и плотник, видимо, узнал себя. — А здорово это у вас! — Он вглядывался в рисунок. — Похоже. Хоть не приходилось зрить себя со спины, а вот вижу: я, как есть. И шапка, и пиджак, и ноги клешнями. А Варвара–то, Варвара, ищь полосатенькая!..
— Варвара? — Половников не взял, а почти выхватил альбом из рук плотника. — Вы знаете эту девочку?
— Выходит, маленько знаю. Только какая девочка! Десятый класс кончает. Барышня!