Страница 11 из 135
— Вот уж чего нет, того нет. Никак не ждала.
Она была возбуждена, взволнована, пространно и сбивчиво отвечала на вопросы Долинина, показала паспорт со штампом прописки: «Исаакиевский собор». Но радостный тон ее изменился, когда Долинин спросил о том, как Маргарита Николаевна эвакуировалась из колхоза. Сухо и коротко рассказала она о пешем походе с ребенком и стариком отцом в Ленинград, о зиме, проведенной здесь, в подземелье, о своей долгой болезни, о смертях — сначала отца, а потом и дочери…
Долинин слушал молча, зная, что словесными соболезнованиями ничему не поможешь. Затем он сказал:
— Хватит вам здесь сидеть, Маргарита Николаевна. Работать пора начинать. Пахать, сеять. Потому и за вами приехал.
Рамникова оживилась:
— Разве это возможно — сеять? Где сеять?
— Возможно, и вполне. Непременно будем сеять. Только как у вас со здоровьем?
— Что там здоровье! Я же еще не старая, Яков Филиппович. В поле все пройдет. Все! — горячо и убежденно ответила она.
Жители странного подземного обиталища, над которым давно уже неподвижно замер гигантский маятник Фуко, расстилали постели, коптилка предостерегающе потрескивала, готовая погаснуть, и Долинин поднялся с табурета.
— Завтра за вами приеду на машине, Маргарита Николаевна, — сказал он вполголоса. — Успеете собраться?
— А что мне собирать! У агронома сборы, как у цыгана, недолгие.
Рамникова в эту ночь почти не засыпала. Возбуждение, вызванное появлением Долинина, его приглашением ехать в район, не проходило, напротив — все усиливалось. Под тяжелыми, душными каменными сводами она уже ощущала не керосиновую копоть плошки, а теплое дыхание весенней земли, запах клейких тополиных почек, и даже всегда раздражавшее посапывание спящих вокруг соседей не казалось ей в эту ночь таким уж окончательно противным.
И когда назавтра Ползунков мчал ее и Долинина по загородному шоссе, она не переставая смотрела на мелькавшие мимо кусты ракит с распустившимися барашками, на желтые цветы при дороге, на взлетавших перед радиатором скворцов. Среди этой оживающей природы Долинин увидел Маргариту Николаевну уже совсем другой, чем сутки назад, — увидел ее почти прежнюю. Он узнавал и быстрый взгляд ее немного насмешливых, словно осуждающих глаз, и гладкий зачес темных прядей под вытершейся меховой шапочкой, и манеру упирать локти в колени и класть подбородок на сцепленные в пальцах кисти рук… Только вот бумажно–сухое лицо, с непривычной желтизной под глазами — след голодной, страшной зимы… Но и это пройдет, — она правильно сказала вчера: солнце, воздух и труд врачуют и не такие раны.
3
Долинин вошел в кабинет к Преснякову в тот момент, когда Цымбал прикуривал от зажигалки, поданной ему Курочкиным.
— Ну вот, товарищ Цымбал, — сказал Пресняков, поднимаясь при этом навстречу Долинину, — мы тут через облземотдел выяснили, что вы были бригадиром тракторной бригады, работник отличный, мастер комбайновой уборки…
— Как раз это же мне рассказывала о вас сегодня одна ваша знакомая. Такую фамилию знаете — Рамникова? — спросил Долинин.
— Маргарита? — Сминая в пальцах окурок, Цымбал приподнялся со стула. — Она здесь?
— Да, Маргарита Николаевна. Ехали с ней из города, я рассказывал о том, что есть у нас уже и трактористы, — это мы о весеннем севе толковали, — назвал вас. Она сказала: если это тот Виктор Цымбал, с которым она училась, то одним хорошим работником в районе стало больше. Вы учились с ней?
— Учился, в техникуме. Давно это было. Лет семь, а то и восемь прошло с тех пор. А скажите, пожалуйста, она тоже здесь останется работать?
— Минуточку, — прервал его Пресняков. — Все это вы потом выясните, время у вас будет. У меня еще вот какой вопрос к вам. О вас пишут, что вы награждены орденом «Знак Почета», имеете золотую медаль Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.
— Да, большую. За работу бригады.
— А где они, и орден и медаль? — поинтересовался Долинин.
— Всегда с собой. Расстегнув пуговицы гимнастерки, Цымбал распахнул ее на груди; потускневший овальный орден и золотая медаль были расположены рядом на нижней сорочке. — Все–таки в немецких тылах ходил, не будешь их там всем показывать. — Он улыбнулся. — Да и украсть могут.
— Теперь придется вам доставать свои отличия из–под спуда. — Вспомнив слова секретаря обкома о медали, Долинин тоже не удержался от улыбки. — Да и оправдать их на деле, товарищ Цымбал, — добавил он. — Можно мне взять его с собой? — Эти слова были обращены уже к Преснякову. — Ты все выяснил?
— Бери. — Пресняков весело махнул рукой.
Цымбал попрощался с Пресняковым и вместе с Долининым вышел на улицу. На улице пекло солнце. Не выдерживая солнечного натиска, на тополях и черемухах лопались почки, деревья окутывал легкий дымок первой зелени. На голубом скворечнике, поднятом над зданием районного отделения НКВД, передразнивая кошку, громко мяукал скворец. Кошка ходила по коньку крыши, с удивлением поглядывала вверх на странную птицу и тоже мяукала. От досады.
4
Позже, много дней спустя, Маргарита Николаевна с недоумением и горечью вспоминала встречу с Цымбалом. Как отличалась эта встреча от встречи с Долининым! Ее, больную, отчаявшуюся, утратившую все душевные силы, Долинин несколькими простыми словами не только вернул тогда к жизни — к хлопотливой жизни агронома, какой она жила до войны и от одного воспоминания о которой в затхлом соборном склепе ей послышались запахи открытых полей, — Долинин заставил ее еще взглянуть и в будущее, сулившее что–то новое, неизведанное и потому волнующее.
Встретив же Цымбала, Маргарита Николаевна вернулась к еще более ранней своей поре, — к поре, когда только начиналась ее самостоятельная жизнь, сложившаяся потом далеко не так, как рисовалась она Маргарите Николаевне в наивных мечтаниях тех лет. Разговор получился невеселый, натянутый, и, кто виноват в этом, Маргарита Николаевна не могла понять, — винить себя ей, во всяком случае, совсем не хотелось.
— Что случилось, Виктор? — спросила она, встревоженно глядя на повязку, когда Цымбал вошел в общую комнату райкома, и подала ему руку.
Они уже оба знали от Долинина, что минутой раньше, минутой позже должны встретиться; поэтому не было той неожиданности, которая бросает давно не видавшихся друзей друг другу, в объятия — все равно где и на чьих глазах: в уличной толчее, в фойе театра, в трамвае…
— Некоторый инцидент, — ответил Цымбал, смеясь, и поправил черную повязку на глазу.
— Как давно мы не виделись! — сказала она, вглядываясь в этот коленкоровый лепесток на тонких шнурках, охвативших его голову.
— Давно… Лет семь, — ответил Цымбал. — И я ничего, ничего о тебе не знаю.
Долинин заперся в кабинете, Варенька куда–то убежала, а разговор, которому никто не хотел мешать, не клеился.
— Не знаешь, — ответила Маргарита Николаевна. — Понятно… Каждый ведь живет своим.
Цымбал пожал плечами и стал скручивать цигарку. Маргарита Николаевна барабанила пальцами по коробочке из–под скрепок на Варенькином столе. Ее осуждающий, строгий взгляд скользил по едва изменившемуся худощавому лицу Цымбала, задерживался на его огрубевших желтых пальцах, следя за тем, как эти пальцы туго уминали махорочное крошево в обрывок газеты. Так же вот и в техникуме он не курил папирос, а вертел цигарки, утверждая, что папиросная «ку;´рка» ему мала. Он вообще, по ее мнению, старался выглядеть оригиналом. После лекций ворчал: «Все не то и все не так. К чему разговоры! В поле идти надо. Как моряк в море, так и хороший агроном может только в поле родиться. Зря время теряем…» Она ему очень нравилась тогда: это чувствовалось, да он и сам говорил ей об этом не однажды. А нравился ли Виктор ей? Казалось, что нет, не слишком нравился. Человек, которого она хотела бы найти в жизни, должен быть открывателем нового и непременно известен всей стране. Где–то, когда–то и как–то она должна была встретиться именно с таким; встреча эта казалась неизбежной. А Виктор… Он копался в жнейках, в мотоциклах, и даже свое «все не то» перестал говорить, как только ему позволили пахать трактором учебное поле, — так его привлекали машины.