Макс

Здесь-то и жил, как выяснилось, Алексей Иванович.

— Если хотите, зайдем ко мне.

Было поздно; я отказался.

— Тогда заходите в другой раз, — сказал он: и посмотрев на меня своими удивительно спокойными — своими: спокойно-удивленными, быть может, глазами, пожал мне руку и скрылся; и калитка, я помню, захлопнулась за ним — с протяжным, долгим, что-то напомнившим скрипом; и через несколько дней я снова встретился с ним — у тех же, его и моих — случайных, в общем, знакомых; и в другой раз — нарушим запрет — для меня, здесь, почти все явления жизни запретны — на некоем — да, нарушим — концерте; и в конце концов, в какой-то, я помню, очень холодный вечер, оказался у него дома; пересек дверь, поднялся по лестнице, нажал на кнопку звонка: — и вот так (думаю я теперь…) той далекой и очень далекой зимою, он, Алексей Иванович, уже возник в моей жизни: с внезапной, всегда внезапной улыбкой.

Его улыбка намекала на что-то; его глаза отсылали куда-то; его имя не подходило ему точно так же, как не подошло бы ему никакое другое; во всем его облике, шагах и жестах, словах и движениях не было (или так мне казалось…) ничего (или почти ничего…) лишнего: и как если бы (думал я — думаю я теперь…) — как если бы все, что он делал, и все, что он говорил, одновременно прибавляло: что-то к чему-то: жест к жестам, слово к словам, — и вместе с тем избавляло его, Алексея Ивановича, от чего-то такого, что, однако, немедленно возвращалось и от чего (думал я…) он, Алексей Иванович, тут же и совершенно спокойно, вновь избавлялся: следующим жестом, следующим словом.

Мне казалось, он почти не теряет себя из виду; я понимал, что это немыслимо.

Я наблюдал за ним; я пытался поймать его, так скажем, врасплох, в минуту рассеянности; я понял вдруг, что и он занят тем же: что, в свою очередь, объяснило мне и внезапность — улыбки, и спокойное удивление — в глазах, и те мгновенные паузы, ту, всякий раз неожиданную, напряженную — мне тоже, всякий раз, сообщавшуюся на мгновение — скованность, которую, время от времени, не очень часто, я замечал в нем.

Он следил за собою; вдруг, посреди разговора, умолкал, я помню, с каким-то — настороженным выражением лица, как будто прислушиваясь к чему-то, удивляясь чему-то, в себе; или вдруг несколько раз подряд повторял какой-нибудь жест — простейший; какое-нибудь слово — простейшее; поднимал руку, вновь опускал ее; говорил: здравствуйте; здравствуйте… и это всякий раз было так, как будто что-то совсем неожиданное открывалось ему в этом слове, движении; как будто он сам не знал, что ему со всем этим делать; как будто сталкивался вдруг с неким препятствием; — преодолев же его — и как будто, еще раз, введя этот жест, это слово в систему и целое всех других слов, прочих жестов — внезапной, всегда внезапной улыбкой отмечал свою победу над ним, окончание паузы.

Он пытался учесть в себе — непроизвольное: так думал я иногда; ему это удивительным образом удавалось.

И когда с паузой бывало покончено, совершенную — восхищавшую меня — убедительность обретали его жесты, слова; я угадывал за ними — почти непрерывное, временами, конечно, ослабевавшее, но в общем, казалось мне, никогда не покидавшее его в полной мере и как бы на себя самое обращенное (так я думал…) внимание; последовательность неких усилий; отбор и выбор; сумму запретов; движение некоей мысли (так думал я в свою очередь…) — мысли, которая уже не была, разумеется, мыслью о чем-то, — которая могла быть о чем угодно, — обо всем, — ни о чем, — о себе самой, наконец, — и которая, в отличие от всех прочих (во множественном числе…) мыслей, заканчиваясь, не обрывалась, но чудесным образом переходила: в жест и движение, взгляд и улыбку, — продолжаясь и как бы додумывая в них себя же саму.

И по сравнению с ней, рядом с нею, все оказывалось, конечно — случайным, как будто падало — в необязательность: о чем я и сказал ему как-то: не помню лишь, не помню и не могу теперь вспомнить, где и как это было: у него дома, на улице: и как если бы, в самом деле (так думаю я теперь…) в связи с ним и по отношению к нему все эти внешние обстоятельства уже никакого значения не имели.

— Что? Случайным? С известной точки зрения все случайно, — сказал он. — Кроме… самой этой точки зрения, конечно.

— И вот, — сказал я: почти неожиданно для себя самого, — вот: отказаться от всего случайного, приблизительного.

— Как же, смею спросить, вы собираетесь от него — отказаться?

— Нет, — сказал я (впервые, может быть, заговорив — вообще с кем-нибудь — о своих, самых тайных и самых робких, в ту пору еще совершенно неопределенных помыслах, стремленьях и планах…). — Нет, не здесь — там, на каких-то, еще не написанных мною страницах.

— Это другое дело, — сказал он: с внезапной — конечно — улыбкой.

Но только следующей — еще не отмеченной мною на карте — теплой, темной и снежной зимою я действительно рассказал ему о моих — к тому времени уже отчасти определившихся — хотя все еще очень и очень расплывчатых устремленьях; его — ответное внимание, я очень хорошо это помню, одновременно обрадовало и удивило меня.

В самом деле (так думаю я теперь…) я очень долго не мог понять природу наших, скажем так, отношений. Я искал встреч с ним — он, не избегая их, не искал встреч со мною; я приходил к нему — он так ни разу, кажется, и не был у меня дома; я наблюдал за ним — он знал об этом — ему было это, казалось мне, безразлично; он сам наблюдал за мною — почти так же, казалось мне, как наблюдал он за движениями своей руки, за любым случайным прохожим на улице; он мог, или так мне казалось, почти забыть о моем присутствии в одной комнате с ним — и вдруг с таким удивлением посмотреть на меня, как будто он вообще никогда меня раньше не видел. Лишь позднее понял я, что и я занимаю некое — неслучайное — место в той — системе целого, которая так меня восхищала.

15

— Роман, — сказал мне некогда некто — некто? некогда? — Алексей Иванович сказал мне так — следующей, уже и только что отмеченной мною на карте, теплой, снежной зимою, — роман — это сумма запретов.

— Роман — это сумма запретов… и когда я теперь, здесь, поворачивая обратно (а здесь, теперь, на море, уже перевалило через вершину, уже прошло сквозь разгар, жару, грозы, уже втайне, еще почти незаметно, но уже клонится к осени лето; уже внезапный холод пробивается сквозь тепло; осенняя сырость сквозь летнюю влагу; уже выгоревшая на солнце, пожелтевшая от зноя трава намекает на возможность иной, совсем иной желтизны…) — когда я вспоминаю теперь — те, какие-то, уже не существующие более зимы — и вот эту, холодную, раннюю, уже, в свою очередь, приближающуюся, быть может, к концу — и, скажем, следующую, теплую, темную, снежную — я, вспоминая их, среди прочего, если не в первую очередь, вспоминаю, разумеется, некие книги, в то время меня занимавшие (я же — так думаю я теперь — я читал тогда гораздо и несравнимо больше, чем читаю теперь, здесь, поворачивая обратно: и не только потому, разумеется, что здесь, теперь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, у меня просто-напросто нет, почти нет с собой книг — я, повернув обратно, приехав сюда, привез с собою лишь несколько, втайне связанных с моим собственным, скажем так, сочинением, скажем так, сочинений: некий, уже давным-давно упомянутый мною, в белой с черными полосами обложке, роман, некую, лишь втайне и походя упомянутую — мне еще предстоит говорить о ней — пьесу: — но в первую очередь и прежде всего потому, так думаю я теперь, что, однажды начавшись, это медленное, не знающее остановки, каждый день прерываемое, но и каждый день возобновляемое мною движение — движение куда-то, приближение к чему-то — требует меня — к себе — целиком, и покончив с писанием, я могу лишь ездить на велосипеде, бродить вдоль моря, по дюнам, и вечером, возвратившись домой, вновь возвращаюсь — вот к этим страницам; тогда же, в той жизни, в том городе, хотя и вынужденный, как уже говорилось, платить свою дань: ненавистно-неописуемому, но, в известном смысле, куда более свободный, чем теперь, здесь, поворачивая обратно, я — как, кстати и разумеется, Макс: истинный герой моей истории: если это история — бросался впервые, может быть, открывая их для себя, от одного автора к другому и третьему, от стихов в прозе, от умозрений к повествованьям…) — но — думаю я теперь — но как бы мне ни хотелось — теперь, здесь, поворачивая обратно — рассказать, например, о моих, каких-то, тогдашних, теперь уже не совсем мне понятных — исчезнувших и как бы преодоленных — наоборот: сохранившихся — или о Максовых, например, известных мне — о наших общих с ним, наконец, увлечениях, — о соответствиях, указаньях, намеках, — внезапных перспективах, — влияниях, противоборствах, — понятиях и сочетаньях понятий, в ту или иную эпоху важнейших для него, для меня, — или, к примеру, о тех, отчасти знакомых мне, отчасти, до знакомства с ним самим, незнакомых и от всего, что я читал до тех пор, во многом отличавшихся книгах, о которых, по большей части, и говорили мы — с Алексеем Ивановичем: — я, теперь и здесь, останавливаюсь, и как будто не в силах произнести — написать на бумаге — ни одного названия, имени, смотрю в окно (где уже клонится к осени лето…) — и не знаю — уже знаю, вернее, что с ними делать, и что от них тоже — и от них тоже придется мне — отказаться. И как если бы (думаю я теперь — и так думал я — не только думал, но и говорил я Максу когда-то — не помню лишь, опять-таки, где это было: в его, Максовой, плывущей над городом: в моей, может быть, теперь и здесь отчасти повторившейся комнате…) — как если бы (думаю, думал и говорил я…) — как если бы тот прелестный и точный мир: имен и названий, событий и дат, — мир, которого никогда, может быть, и не было вовсе, но который, как бы то ни было, был он или не был: неважно, — как если бы он распался, разбился… и (блуждая среди обломков, тоскуя среди развалин…) — и хотя названия, конечно, остались — названия уже неуместны: само их место исчезло.