Страница 4 из 51
В панике Борух поспешил к цадику.
— Ты получил ответ? Давай–ка его сюда! — сказал цадик.
— Ах, раби! Я по рассеянности оставил письмо дома, но суть его изложу в двух словах. Негодяй угрожает явиться ко мне в дом и устроить разбой. Как быть мне, раби?
— Первым делом, пожертвуй на ремонт нашей старой синагоги.
— Почту за честь, раби!
— Спасибо, Борух, — сказал цадик, пересчитав деньги, — пусть явится твой нищий и немного набедокурит в доме. Он угрожает от того, что полагает себя в безопасности. А ты скажешь ему, что обращаешься к судье, и суд состоится в такой–то день, и пусть этот день придется на праздник пурим, когда евреи пьют вино и устраивают представления. Позаботься о том, чтобы друзья хорошенько угостили хмельным твоего гонителя, перед тем, как тот войдет в зал суда. А дальнейшее предоставь мне.
Стук в дверь. Слуга открывает. На пороге стоит человек на костылях, требует хозяина. Выходит Борух. Нищий разражается угрозами и проклятиями. Хозяин оставляет буяна на попечение слуг, выходит из дома и вскоре возвращается.
— Почтенный, я подал на тебя жалобу судье. Назначен суд и тебе надлежит присутствовать, — сказал Борух и велел слугам выставить нищего вон.
— Посмотрим, чья возьмет! — только и успел вымолвить выпроваживаемый за дверь гость.
И устроил цадик суд–представление. Чего не добиться в настоящем суде, пуримшпиль достигает легко. Сам раби нарядился судьей. Кому–то из хасидов досталась роль защитника, кому–то — обвинителя, кому–то — писца. Для всех нашлись маскарадные костюмы. Суд рассмотрел дело о вымогательстве и дебоше, учиненном неким нищим в доме честного горожанина. Судья лишил слова обвиняемого, пришедшего пьяным и тем проявившего неуважение к суду. Дебошир и вымогатель был осужден на заточение в тюрьму, и назавтра к полудню обязан был самостоятельно явиться к тюремным воротам.
А ранним утром нищий очнулся после тяжелого сна, вспомнил горькие события минувшего дня и, не теряя даром времени, отправился на станцию, нанял на последние деньги лошадей и был таков.
— Спасибо тебе, раби, ты возвратил мне вкус к жизни, — обратился к цадику Борух, с сияющим, как в прежние времена, лицом.
— Полно–те, дружок, это ты сам своими благими деяниями вернул себе расположение Небес, — скромно сказал цадик.
— Я вижу, раби, как сильна правда — берет верх неизменно!
— И неизменно же пробивается наружу! И помогают ей в этом верные слуги ее — слухи, что полнят землю. И имеющий уши — услышит, — с лукавой усмешкой заметил цадик.
— Спокойствие души так хрупко, раби! Теперь я могу быть спокоен? — спросил хасид, желая укрепиться в чувстве уверенности и продлить его очарование.
— Дорогой мой Борух! Господь отметил тебя своей милостью, и ты сделался богат. Спокойствие богача в его деньгах. И не столько в тех деньгах, что он приобретает, сколько в тех, что он тратит. Я разумею благотворительность, мой друг. Вот твой ключ в обитель будущей спокойной жизни, — туманно закончил цадик.
Придя домой, счастливый Борух поведал жене о благополучном завершении дела. Не торопясь разделять радость супруга, она выспросила все подробности. Лицо практической женщины не просветлело, но приняло отрешенное выражение, как у человека, производящего подсчеты в уме.
Навет
Какое это чудесное время — весна! Стихии природные — и вода, и воздух, и земля — все пробуждается. Кругом молодая зелень: трава, кусты, деревья. Теплый ветер пьянит. Лед на реке сошел, вода к себе манит. Благолепие и благодать.
Стоит на реке мельница. Хозяйничает на мельнице еврей, что взял ее в аренду у местного помещика, важного вельможи. Никто не рад весне больше, чем мельник. Во–первых, он хасид, а, стало быть, человек жизнерадостный и жизнелюбивый, а во–вторых, пасха на носу, а это значит, что заказов хоть отбавляй. Один за другим евреи тянутся на мельницу, привозят мешки с зерном, увозят мешки с мукой — будут мацу печь.
Мельник этот всем хорош, но на язык невоздержан. То есть недостойных или богохульных каких речей, Боже сохрани, от него не слышно, но вот обидеть человека ядовитым словом он может. Задумал как–то сын местного священника свою мельницу построить. Но за дело взялся неумело, и денежки его быстро вылетели в трубу. Чужие неудачи доставляют удовольствие. Мельник рад его беде и открыто насмехается над незадачливым конкурентом: «Куда уж этому безголовому со мной тягаться. Неуч и пьяница. Силен в делах, как родитель его, поп, силен в Святом писании — тот не знает, кто кого убил, то ли Каин Авеля, то ли Авель Каина». Не раз уж цадик остерегал хасида: «Кого уязвишь насмешкой, в душе того оставишь вечный след. Не тешься зубоскальством, наживешь врагов.»
Работал у мельника мальчик–подросток, крестьянский сын. Работника своего хасид не обижал, тяжелой работой не нагружал — молод совсем, а кормил досыта, да еще и гостинцы отцу с матерью посылал. Вот и любил парнишка доброго хозяина.
Как–то раз не явился поутру работник. Мельник забеспокоился: «Не заболел ли?» Пошел к отцу его, крестьянину, а тот говорит, что сын накануне вечером не возвращался, и, что думали они с матерью, что остался он на мельнице ночевать, потому как работы невпроворот. Нехорошо сделалось на душе у еврея. Тошно. Мысли дурные полезли в голову. Бедой запахло.
А уж к полудню все крестьяне знали: у мельника пропал работник, и нигде его найти не могут. Священник собрал на площади вече и разъяснил простым людям смысл свершившегося. Это мельник убил юношу, и евреи взяли кровь его и будут подмешивать в свою мацу, что пекут на пасху. Останки мученика сожжены и пепел в землю зарыт. Заволновался народ, требует мести, грозит расправой. Но священник осек самых рьяных. Мы, мол, не варвары какие, и самосуд у нас никому вершить не дозволено. Будем судить негодяя по закону, как положено, и по закону поступим с ним. И арестовали хасида, и связали, и заключили в тюрьму, и ждет он правого суда.
Евреи проходят мимо тюрьмы и глядят через решетку на несчастное лицо узника: кто с жалостью, кто со страхом, а кто и с враждебностью — каждый, зависимо от способностей своих предвидеть события.
И состоялся скорый суд по всей форме и букве закона. И судьи в рясах определили свой приговор — смертная казнь мельнику. Но палачу не велено пока торопиться, ибо без последнего слова помещика, важного царского сановника, приговор силы не имеет. А помещику–то развязка такая не нравится. Кто поспешно осужден, часто осужден напрасно. Казнят мельника, поднимутся волнения в народе, и, кто знает, куда это приведет. Да и евреи от страху поразбегутся, и сократятся доходы поместья.
Задумался помещик. Поставить свою печать на приговор — худо, а не поставить — тоже худо. Да и можно ли попам доверять и на суд их полагаться? По доказательствам они судят или по вере? Небось, рады прибавить огонь к огню. А не посоветоваться ли мне с еврейским святым, цадиком, как хасиды его называют? Говорят, мудрец он, ясновидец, и сила в нем огромная. Чтоб от беды уйти, не грех и с самим чертом дружбу завести.
Только он об этом подумал, а уж заходит в кабинет главный слуга и извещает хозяина, что хочет с ним поговорить хасидский раби, предводитель еврейский. Ждет внизу, в приемной зале. По делу о мельнике. Своего выручать пришел.
«Вот, Бог послал мне человека, неспроста это. Должно быть, еврей этот моего мнения держится, с кем дружбу заводить», — усмехнулся вельможа. Слуга провел гостя в кабинет и плотно закрыл за собой двери. Долго–долго совещались промеж собой царский сановник и хасидский цадик. Так сила говорит с силой, так власть говорит с властью.
Обещал вельможа задержать решение свое на неделю и заодно сообщил цадику, что в другом городе, в трех днях езды, живет брат священника. Не медля ни часу, нанял раби лошадей и посулил кучеру хороший барыш за быструю езду.
Как приходит догадка к мудрецу? Очень просто: под проницательным взглядом на настоящее вырисовывается картина прошлого.