Страница 3 из 51
— Любезный наш Шломо, рассказчик изменил имя героя сказки ради сюрприза в конце, и ему это удалось. Мы преклоняемся перед твоим, Шломо, европейским образованием и гордимся тобой. Продолжай просвещать нас, провинциалов, — сказал раби Яков с тонкой улыбкой на устах. И хасиды наградили самоуверенного Шломо победоносными взглядами.
Счастливчик Борух
Как–то в одном еврейском городке расположился на постой полк царской армии. Военные взяли себе под казармы заброшенный старый монастырь. Евреям, а хасидам тем более, до этого никакого дела нет. Разве что, напомнить бесконечно праведным своим женам и дочерям, чтобы пореже появлялись в одиночку на улицах и в лавках. Все–таки, присутствуют в городе молодые да удалые офицеры. Предосторожность, разумеется, излишняя, но совесть хасида должна быть чиста: предупредил. Жизнь–то сложна. Даже невозможные вещи случаются. Но ничего в этом роде не случилось. А то что случилось, так это уж в совершенно ином роде.
Борух — скромный меламед, обучает детей в хедере началам Святого Писания. Как всякий хасид, он, безусловно, рад своей участи, и жена его и дочери — тоже не ропщут. Никто не алчет наживы в хасидском доме, и в стенах его безраздельно царят довольство и покой, мир и духовность.
Итак, как было сказано, даже невозможные вещи случаются. Время от времени на свете совершается такое, что переходит всякие границы. Однажды глубокой ночью, когда при слабом свете свечи глаза устали разбирать мелкие буквы, Борух закрыл книгу и вышел из дому, чтобы вдохнуть прохладного ночного воздуха, чтобы поразмышлять и получше вникнуть в прочитанные за ночь мудрые слова, чтобы поглядеть на бесконечное звездное ночное небо и восхититься и умилиться величию творения Господа.
Так, погруженный в думы, добрел он до полуразрушенной каменной стены, окружавшей старый монастырь, где разместились полковые казармы. И видит Борух, как фигура в солдатской одежде тихо крадется от стены к ближнему леску. Тут в душе хасида восторг перед вечным сменился любопытством к суетному. Солдат, пугливо озираясь в ночном полумраке, дошел до опушки леса, достал из–за пояса лопату с короткой ручкой, наспех вырыл неглубокую яму, опустил в нее небольшой предмет, засыпал яму землей и вернулся в спящую казарму.
Смутное предчувствие грядущей перемены не уничтожило, но притупило страх в душе бедняка–меламеда. Дождавшись, пока таинственная тень сольется с ночью и исчезнет совсем, Борух прокрался к холмику свежеразрытой земли и руками откопал небольшой, окованный железом деревянный сундучок. Придал месту прежний вид, и, не чуя под собой ног, домчался до дому с ношей подмышкой. «Этот сундучок лежал в земле сам по себе. Значит, он ничей. А ничья вещь принадлежит нашедшему ее. Стало быть, сундучок мой», — успокаивает себя хасид.
Осторожно поковыряв тонким острием кухонного ножа в замке, открыл Борух крышку сундучка и увидел груду ассигнаций — неслыханно большие деньги. Хасид разбудил жену, и, оглушенные счастьем и нежно держа друг друга за руки, супруги размечтались, рисуя яркие картины завтрашнего дня. «Вот и рассвет», — сказала жена. «Заря новой жизни», — высокопарно подхватил муж.
Наутро полковой командир собрал на городской площади солдат и жителей городка, и сообщил во всеуслышанье, что накануне ночью из его личных апартаментов украден сундучок с деньгами — жалование всего полка. Ежели в течение суток злоумышленник возвратит украденное — будет прощен, ежели свидетель укажет на след — будет награжден, ну, а ежели пропажа не вернется в полк, то он своей генеральской властью сурово накажет денщика своего, по причине недосмотра и халатности коего и совершена кража. Не только разжалует его, но и прогонит сквозь строй. «В ваших руках, солдаты и граждане, судьба сего нерадивого служаки», — закончил генерал.
Прошли сутки, сундучок в полку не появился, денщика разжаловали и сделали увечным.
А меламед вскоре объявил, что учить детей в хедере он более не станет, ибо Богу было угодно, чтобы он, бедняк–хасид, получил большое наследство. И отправится он на постоянное проживание в губернский город, дабы жить по соседству со своим раби, а капитал употребит на торговые дела.
Жена Боруха, сроду не знавшая больших денег и не умевшая сберегать малые, разбогатев и обретя первое, явила талант ко второму. «Не нужен нам этот сундучок, Борух, — сказала бережливая хозяйка, — поезжай на ярмарку и продай его. Копейка не бывает лишней.» А разве не так? Бережливость — это не скупость!
Собрались люди вокруг прилавка, разглядывают вещицу, но покупателя среди них не находится — дорого просит продавец. Тут протиснулся сквозь толпу какой–то человек на костылях, по виду — нищий. Смотрит, как завороженный, то на сундучок, то на продавца.
— Есть деньги у тебя, человек? — спросил Борух.
— Последнее отдам, но товар возьму, — ответил нищий и достал из кармана большую горсть медяков.
— Получай свое и прощай, — сказал Борух, пересчитав деньги и сунув покупателю сундучок.
— Не торопись прощаться со мной, еврей. Свидимся еще, Бог даст. И запомни того, кто купил у тебя эту вещь. И люди вокруг запомнят, — сказал нищий и указал костылем на стоящих вокруг зевак. И исчез в толпе.
Борух вернулся с ярмарки домой. Отчитывается вырученными медяками перед рачительной своей супругой, а у самого перед глазами — нищий на костылях и с мешком за спиной, а в мешке — окованный железом деревянный сундучок.
Хасидская чета пустила корни на новом месте. Воздушные мечты сгустились в кристалл реальности. Цадик полюбил своего хасида Боруха, богатого торговца. Совсем недавно богач перебрался из маленького городка в губернский город, а уж успел стать для прочих хасидов примером праведности. И всегда доволен и весел. «То ли нрав у него такой, то ли удача ему в делах», — думает раби.
Раз после сытного обеда закурил Борух трубку, уселся в глубокое мягкое кресло у окна и взял со стола стопу нераспечатанных конвертов — немало писем получает делец. Вскрыл верхний конверт и стал читать исписанный каракулями лист. И тут выражение добродушного довольства исчезло с лоснящегося лица.
Пишет Боруху тот самый нищий на костылях, что купил у него на ярмарке сундучок. Напоминает богачу о себе и о покупке. Жалуется на тяготы жизни и просит скромной денежной помощи, дабы скрасить сирое и безрадостное существование свое. Заподозрив неладное, смышленый хасид безропотно облагодетельствовал своего нового друга, незамедлительно отправив тому ответное письмо с наилучшими пожеланиями и требуемой суммой. И, оправдывая худшие подозрения Боруха, в последующих своих письмах бедняк был не менее вежлив, но и не менее настойчив, всякий раз увеличивая сумму против прежней, им полученной.
Цадик заметил перемену в настроении своего доселе жизнерадостного хасида.
— Отчего ты, дружок, мрачнеешь день ото дня? — спросил он Боруха.
— Дорогой раби, я стал жертвой дерзкого вымогательства, — трагически воскликнул хасид.
— Что это значит?
— Дело простое, раби. Пожалел я как–то увечного нищего, дал ему немного денег. А он шлет мне теперь письмо за письмом и требует всякий раз все больше, и не хватает у меня духу отказать бедняге, но доколе потакать вымогателю?
— Некрасивая история, Борух, — сказал цадик, сверля проницательным взглядом своего питомца, словно не доверяя вполне его рассказу.
— Что присоветуешь, раби?
— Чтобы совет пошел впрок, нам с тобой необходимо совершить прежде всего богоугодное дело и поженить двух сирот, — сказал цадик.
— О, с радостью помогу! — воскликнул хасид и вручил цадику щедрое пожертвование.
— А сейчас слушай меня внимательно, честнейший Борух. На сей раз откажи своему таинственному утеснителю, посмотрим, что из этого выйдет, а после с новостями явишься ко мне.
Борух поступил по слову раби, и гневное ответное послание не заставило себя долго ждать. Недогадливому еврею нищий разъяснял, что он и есть тот самый денщик, наказанный и изувеченный по воле полкового командира. Напомнил ему, как благородный генерал при общем стечении народа предложил вернуть украденные деньги и обещал вору пощаду, напомнил, как при многих свидетелях купил у него на ярмарке сундучок — доказательство его, хасида, вины — и заключил свое письмо угозой, что если не получит требуемое, то явится к нему домой, и разорит воровское гнездо, и обратится к губернским властям, и выложит все начистоту, и пусть еврей пеняет на себя.