Потасовка

Фуше вздыхает и после паузы бросает в корзину последний листок.

Я стар, мсье Фуше. Почти инвалид. Я еще люблю вкусно поесть, несмотря на подагру, но с дамами, увы… кончен бал. О других благах этого мира нечего и говорить. Я так привык к ним в детстве, что теперь — наверное, по контрасту, — легко без них обхожусь. Я всякого насмотрелся и немало передумал о людях, мучаясь от бессонницы во время девятнадцатилетних скитаний.

Король бескорыстен по своей сути и предназначению. Если бы мы занимались пропагандой, как ваш бывший хозяин, можно было бы воспользоваться этим аргументом. А мне лично еще легче быть бескорыстным. Будь у меня сын — дело другое. Но бог не дал. Мой брат — не стану говорить, что я о нем думаю, вас это не касается — унаследует престол ненадолго. Он стар. Племянники… Если богу так угодно! Мне остается только молиться, ибо подумать страшно, что герцог Орлеанский дорвется до пирога. Слишком уж долго и гнусно он этого добивался.

Но к делу. Не опьяняясь высокими речами, к которым были так склонны господа из Конвента, логично допустить, что я намерен трудиться те несколько лет, что мне остались, на благо Франции. Если бы мне удалось навести какой-то порядок в этой лавочке прежде, чем я предстану перед господом богом, с меня было бы довольно. Вы так же стары, как и я. И так же, как я, побывали в переделках. И позаботились стать достаточно богатым, чтоб эта грызня из-за денег вас больше не занимала. Мы оба познали всю тщету почестей и пресный вкус крови. Так почему бы вам не служить мне честно? В вашей столь разнообразной и бурной жизни вам только и осталось, что насладиться бескорыстием и порядочностью, этой высшей роскошью. Вам было до сих пор в этом отказано из-за вашего низкого происхождения и той борьбы, которую вы вынуждены были вести, чтобы вырваться из своего сословия… Это окажется так ново для вас — поправьте меня, если я слишком наивен. Я сделал на это ставку, вот и все.

Надуть меня проще простого, я ничего не стану проверять, господин герцог. Разве что по вашим глазам. Это, повторяю, будет так просто, что вы потеряете, полагаю, интерес к интригам. Готов держать пари. Итак, на чем мы остановились? Повторяю, ваш проскрипционный список мне не нужен. Генрих IV, войдя в Париж, расцеловал членов Лиги, хотя на его теле еще не зарубцевались следы их кинжалов. Не от величия души, душа здесь ни при чем — он ведь был беарнец, но потому, что мыслил здраво и был хитер. Вернуться во Францию со словами ненависти может только неумный человек. И посредственный политик…

Фуше. И все же… Возьмем хоть маршала, ваше величество. Вы доверили ему свои основные силы. Он обещал привезти Бонапарта в железной клетке.

Людовик (улыбаясь). Южанин… К тому же нельзя не считаться с чувствами. Он питал к этому человеку поистине женскую привязанность.

Фуше. Но… общественное мнение?

Людовик (более серьезно). Вот это, возможно, довод. Вы говорите, он скрывается в Оверне?

Фуше. У меня есть его адрес.

Людовик. Ему передали паспорта, как я приказал? Один швейцарский, другой голландский. На два разных имени. Не так плохо, черт возьми!

Фуше. Паспорта у него, но он тянет.

Людовик. Как люди опрометчивы! Я понимаю — ему не хочется покидать Францию. Можно подумать, мне хотелось… Этого приговорят к смерти домашние туфли. Променять Швейцарию на трибунал! Он мог бы завести там часовую мастерскую, самое подходящее дело для человека, который не понял, какой час бьет на гренобльской колокольне!

Фуше. Если ваше величество не отдаст приказ об аресте, станут говорить не о милосердии, а о слабости.

Людовик. Я не слаб, не хочу быть слабым, не имею права! Но кровопролитие — хлопотная вещь. Сейчас оно к тому же бесполезно и даже вредно. Дайте ему как-нибудь знать, что у него есть еще неделя, чтобы убраться ко всем чертям. В конце концов пусть возьмет с собой свои домашние туфли.

Фуше. Повинуюсь приказу короля.

Людовик. Впрочем, если вы хорошо выполняете свои обязанности, никто нe знает, что мы знаем, где он.

Фуше. Ваша правда, сир. Но если узнают, как бы нам не потерять лица.

Людовик (улыбаясь). Ну, я не так кокетлив, как Бонапарт. И, слава богу, не на сцене. Во всяком случае, не на разовом ангажементе. И свое старое лицо я унаследовал от предков, а не сам сделал. У меня меньше оснований бояться за него. Именно поэтому короли, которые выходят один из другого, если можно так выразиться, могут делать свое дело куда спокойнее, чем узурпаторы. Они могут даже позволить себе роскошь проглотить горькую пилюлю, не моргнув глазом… как я сегодня утром… (После паузы.) Камин перед вами. Сожгите-ка бумаги, и забудем о них.

Камер-лакей скребется в дверь и входит.

Камер-лакей. Герцог де Блакас ожидает приема.

Людовик. Пусть войдет.

Камер-лакей вводит герцога де Блакаса. Тот входит с тройным поклоном.

(Делает изящный жест в сторону Фуше.) Господин герцог Отрантский — вы, наверное, узнаете его, Жюль, даже ммм… со спины. Он сжигает бумаги.

Блакас подчеркнуто отворачивается к окну.

(К Фуше.) Благодарю, господин герцог, за это веселое пламя. Оно прекрасно. Я прослежу за ним.

Отвесив тройной поклон и бросив косой взгляд на Блакаса, Фуше пятясь выходит.

Ну, дорогой друг, вот мы и вернулись. (Величественно указывает Блакасу на стул, не двигаясь.) Вы просили аудиенции — я слушаю вас.

Блакас (тощий как жердь, высокопарный и спесивый, восклицает). Сир, мы должны отомстить за кровь святого Людовика!

Людовик (комически воздевает руки к небу). У нас столько дел! (Внезапно его осеняет.) Поручим это святому Людовику! Согласитесь, неплохая мысль. Ему это, пожалуй, проще.

Блакас (дрожащим голосом). Сир, ваш августейший брат погиб на эшафоте, а цареубийца на корточках разжигает огонь в вашем кабинете!

Людовик (спокойно). Разжечь огонь приказал я. На корточках, потому что камин низкий. Он голосовал за смерть короля вместе с тремя сотнями своих единомышленников, но первым был в моем кабинете, когда я вернулся. Более того, Блакас, — он мой министр! Да сядьте же, вы такой длинный, что у меня голова кружится.

Блакас (падает на стул, мертвенно бледный). Нет, лучше умереть!

Людовик (крайне любезно). Жаль, мой друг, не могу поймать вас на слове… Со святым Людовиком вам было бы легче.

Блакас (выпучив глаза). Не понимаю, что хочет сказать король. Сир, я представляю здесь эмиграцию. И преданность. Мы были с вами в Миттаве и Кобленце, мы были с вами в Лондоне! Что король собирается сделать для нас?

Людовик (по-прежнему любезно). Проявить неблагодарность.

Блакас. Сир, я не могу поверить, что королю угодно смеяться над старым слугой, которого он когда-то называл другом…

Людовик (мило улыбаясь). И сейчас тоже, Блакас…

Блакас (гнет свое). Сир, мы вернулись во Францию, исполненные надежд!

Людовик (обрывает его). Я тоже! Но я, мой милый, сразу столкнулся с реальными проблемами. Заметьте, я не жалуюсь. Я люблю жизнь, у нее вкус хлеба.

Блакас (в восторге от такого перехода). Я о хлебе и говорю вам, сир! О хлебе для наших детей!

Людовик. А, ах! (Смеется.) Вот мы и снова в Версале. К королю приходят всегда за одним — просить денег.

Блакас. Только тех, что принадлежат нам по праву, сир. Как собирается поступить король с владениями эмигрантов?