Призраки коммунизма

— Да, попрошайка ты способный, — прослушав эту тираду, невозмутимо изрек Кнут, — но тыквочки кусить я тебе не дам.

— Да как же это не дашь? Я же так хорошо прошу. Так умело прошу. Я всю жизнь прошу, других способностей у меня нету…

— А что знаешь ты про мои способности? — поинтересовался Кнут.

— Ничего не знаю, не ведаю, но тыквочка у тебя хорошая, и человек ты хороший, упитанный, симпатичный, сразу видно — не попрошайка. Наверно, ты вор?

— Нет, не вор. Я — специалист по фингалам. Это основные мои способности, и они меня кормят. И представь, как только какого попрошайку увижу, как только начинает он клянчить, такая потребность возникает дать ему в глаз, что прямо не стерпеть. Покормить я тебя, конечно, обязан, коль это основные твои способности, но после того, как ты удовлетворишь мои. Хотя можно и потом, но лучше сразу. Потому что потом, как только ты сожрешь мою тыквочку, я буду злее, чем сейчас, и бить буду с размаха. Так что подставляй или глаз, или ухо…

— А я и не у тебя прошу, — забормотал попрошайка. — Я у него прошу. — Он придвинулся к Культе. — Дай, дай кусить твоей тыквочки. Ох, как хочется мне её поскорее кусить…

— Да кто ты такой? — Культя торопливо заработал челюстями.

— Сява я, Сява, я только просить умею. Дай мне скорее кусить…

— А ш-шаво ты думаешь, что я так прошто вожму и дам? — Критик изо всех сил тянул время и, не переставая говорить, глотал куски, не прожёвывая. — Да ты, можа, и не Коммуништ вовше, а за потребношти бешпартийных никто отвештвенношти не нешот. У нас Коммунижм вшо-таки, а не какой-то там паршивый капиталижм!

— Да как же это беспартийный? — возмутился Сява. — Я всю свою жизнь Коммунист. — Он распахнул свои тряпки и показал Партбилет, крепко привязанный к животу проволокой.

— Дай ему кусить, — посоветовал Кнут. — Ведь всё равно не отстанет. Он тебе так надоест, что ты ему потом пять раз кусить позволишь, лишь бы замолчал.

— Так и ты дай, — жадничал Культя.

— Я ему лучше фингал поставлю.

Сява продолжал извиваться вокруг Культи, заговаривался, лез целовать его лапти, хвалил рубаху из мешковины, восхищался «красотой лица и умом мозга».

— Ладно, куси разочек, — разрешил Культя, постепенно размякнув от восхвалений.

— Пять, пять разочков, — затрясся попрошайка. — Пять маленьких разочков.

— Разочки не могут быть маленькими, — заметил Культя нравоучительно. — Маленькими бывают кусочки.

— Ах, какой умный человек! — закричал Сява. — Такой умный не может быть жадным. У такого умного всегда будут и картошки, и тыквочки, и целая куча фантиков.

— Три раза, — сдался Культя. — Вернее, разочка. То есть, кусочка. И широко рот не разевай!

Попрошайка мигом отхватил чуть ли не половину тыквочки.

— Вот тварь, — возмутился Культя. — А ещё Коммунист называется.

Сява отскочил на всякий случай.

— Только вякни ещё хоть раз, — пригрозил Культя, — сразу в Партком отволоку.

Попрошайка и не думал вякать. Чтобы ещё поесть, надо было искать новую жертву. Таковы строгости Партийной морали.

— Пора на базар идти, — сказал Кнут, пощупав живот. — Ведь мы еще Кал не сдавали. Припрёт не ко времени — и пропадай наши способности зазря.

— Как город ваш называется? — окликнул Культя попрошайку Сяву, который тут же подсел поближе с очень заинтересованным лицом.

— Краснославск.

— Хорошее название, — похвалил Культя.

— Да, да и название хорошее, и город славный, — затараторил Сява. — А какой у нас здесь Секретарь Парткома! Глаза — во! Руки — во! Живот — во! Вот какой у нас Секретарь! А какие у нас тут девки! Не девки, а фантики. Сокровища подземных недр. Вот, какие у нас девки! Рядом со мной одна такая обитает. Проживает как бы. Васенькой её зовут. Уж до чего хороша эта Васенька, до чего аппетитна. Так бы вот прямо и съел её, уж до чего хороша. Прямо не девка, а смак. А уж до чего ловка, вертлява, точно виртуоз. Это я вам с Партийной прямотой скажу. С полной коммунистической ответственностью.

— Ну, так веди нас к ней, — потребовал Кнут.

— Я бы свёл, мне-то что. Привёл бы, и всё тут. Чего не привести, если хорошие люди. Достойные, не жадные. Только вот что-то в брюхе у меня пустовато. В животе, то есть. Надо бы ещё перекусить где-то сначала. Похавать, то есть. Закусить. А потом можно и к девке. Прямо к ней. К голубушке. Как наемся, так сразу к ней и пойдём. А ещё лучше — побежим. Мне всё равно. Я, когда сытый, могу и рысцой бежать, могу и галопом. Только поспевайте. Вот как поем, так прямо к девке и побежим. А хотите — понесёмся?..

— Ясно тут всё, — сделал заключение Кнут, — и понятно. Мы его накормим, а он от нас галопом.

— Ага, — поддакнул Культя. — Небось, думает, на простофиль нарвался.

— А как прибежим мы к девке, — продолжал заливаться Сява, — так я спать завалюсь. С набитым животом. Сытый, значит. А вы с Басенькой будете развлекаться. Я — спать, а вы — развлекаться. А утром, как проснусь, я у вас ещё еды попрошу. Не за Басю. Просто так попрошу. Буду просить, просить и выпрошу. Я умею просить. Ох, как я умею просить. Я так умею просить, что мне и не съесть всего, чего выпрошу. Я ещё и вас покормлю тем, что у вас выпрошу. Вот как я умею просить…

— Ладно, заткнись! — прикрикнул Кнут. — Не вызывай у меня потребность фингал тебе поставить.

— Каждому — по потребностям, — согласился Сява. — Святое дело. Особенно, если есть способнос… — Попрошайка мигом захлопнул рот, заметив, что Кнут начал напрягаться.

— Бася-то твоя, небось, только у тебя в голове проживает, — хихикнул Культя ехидно. — В болезненном воображении.

Попрошайка горестно взмахнул рукой.

— Невери вы. А коль невери, значит, и говорить с вами не о чем. Пустое дело с неверютниками разговаривать. Я столько слов сказал, столько намолотил, натараторил, так старался, весь язык отбил. Во как отбил. Полюбуйтесь. Распух даже. Посинел. И всё без пользы.

— Ясно, что без пользы. Не облапошил нас, вот и без пользы, — отрезал Культя. — А мы не дураки всё-таки, чтобы какого-то попрошайку слушать. Мы лучше на рынок пойдём и заработаем там ещё по тыквочке. Идём?

— Идём, — заторопился Кнут.

Сява, однако, не отставал. Всю дорогу он бесшумно порхал сзади, причитал, пока друзья ступали вперёд, замолкал, когда они останавливались, и ложился на землю, если кто-то оборачивался.

— Хороший попрошайка, — сказал Культя. — Способный. Он теперь от нас не отвяжется. Будем его всю жизнь кормить.

— Дам ему пару раз в глаз — сразу отвяжется.

— Так он издали просить будет, с безопасного расстояния, а подскочишь — убежит.

— Ничего, мы сами от него убежим, — успокоил Культю Кнут. — Проснёмся завтра пораньше и убежим. Мы так быстро побежим, что никакой попрошайка не догонит. Мы быстрее, чем воры, побежим. Ах, как мы быстро побе… Тьфу, черт, — сплюнул Кнут. — Вот зараза…

— Шёл бы ты своей дорогой, хороший человек! — крикнул Культя попрошайке. — Не видишь разве, что нам не по пути.

— У нас у всех один путь — к светлой заре Коммунизма.

— Это мы к заре пойдем, а твоя дорога — в беспартийные.

— Недушевные вы люди, — с обидой в голосе забормотал Сява. — Твердолобые и твердокаменные. Басенька таких не любит. Пойду-ка, пожалуй, я других людей искать. В наш город много всякого народу забредает. Идут и идут, и куда идут? Зачем идут? Хоть утром, хоть вечером — всё идут и идут. Уж каких только людей я не видывал. И злых, и тупых, и твердолобых, вот как вы, например…

Кнут сжал челюсти и двинулся на попрошайку. Тот попятился, не позволяя сократиться расстоянию, и продолжал выкрикивать:

— А знали бы вы, как много хороших людей приходит! Даже не просто хороших, а прямо-таки отличных. Замечательных. Просто превосходных. Они меня и накормят, и напоят, и вежливо поговорят. А я их Васенькой попотчую. Угощу. Они с Васенькой побалуются, порезвятся, и давай опять меня кормить, поить. Вот какие люди. А вы…

Кнут угрожающе затопал ногами. Попрошайка взбрыкнул и, как вихрь, унёсся из поля зрения. Даже ветерком дунуло.