Страница 97 из 117
— «Всенародноизбранный» пропал. Отсиживается на даче. Ни слуху, ни духу не подает. Из Генштаба доложили, что тебя ждут. Надо принимать власть. Поезжай вместе с приднестровским отрядом.
— А если там западня?
— Когда восстание, то «если» не бывает. Приднестровцы тебя в обиду не дадут.
— Нет, нет, у нас не восстание. Я всенародноизбранный вице-президент и законно теперь вступил в должность Президента после импичмента «Царю Борису». Мы не штурмуем ни Кремль, ни резиденцию президентского аппарата на Старой площади, не занимаем банки. Все мы делаем только по закону. Мы не взяли в руки оружия!
— Это-то и ужасно-глупо. Сейчас «Царь Борис» растерялся, но завтра, если мы силой не возьмем всю власть сегодня, он просто хорошо, очень хорошо — банки ему деньги громадные дадут! — заплатит. Он выдаст внеочередную зарплату милиции, спецназу, армейским частям, и тех пригонят сюда. И из их массы, молча нам сочувствующей, всегда найдется кучка сволочей, которые за хорошие деньги будут палить по нам… Ладно, опять этот наш постоянный либеральный спор?! ты поедешь в Генштаб?
— Нет, поезжай ты! а я буду до конца руководить отсюда, из Дома Советов.
— Там уже один наш генерал есть. Столько же звезд, сколько у меня, на погонах. Но кто мы? Только генералы. Ты, а не мы, генералы, официально утвержден Верховным Советом на Президентство, вместо «Царя Бориса». Понимаешь, хоть нам и сочувствуют, и армия хоть пока и пальцем не пошевелила, и не двигается даже «Альфа». Но они живые люди. Им нужны гарантии. Они должны видеть нашу решимость.
— Категорически не поеду. Там может быть западня. Я летчик, и меня армейские генералы всегда недолюбливали. Считают выскочкой, продавшимся демократом. Они же все в душе советские, верны присяге. Они даже мою золотую звезду не оценили.
— Ты что, и на телевидение перед страной выступать не поедешь? Через два, максимум три часа мы возьмем Останкино.
— Нет, на телевидение поедешь ты и вот еще Константинов. Он руководитель «Фронта Национального Спасения». Ему и карты в руки.
Лучше бы я не присутствовал при этой жалкой беседе. Руцкой опять праздновал труса. Или, может быть, он воображал себя Ильичом, который отсиживался на конспиративной квартире в кособоком рыжем парике, пока его коллеги брали Зимний Дворец.
У нас было максимум три часа, пока люди определяются, и пока в стране полный паралич власти.
Да, Ельцин все еще на своей даче, все еще в шоке. Но он же очухается. У него в отличие от Руцкого есть характер. Он будет действовать. А люди колеблются, и чашу весов перетянет не тот, кто ждет, что власть ему сама упадет с неба, как перезревшая груша, а кто власти очень-очень хочет.
Я спустился с балкона во двор. Обнимался с заросшими щетиной, как бойцы Фиделя Кастро, защитниками Дома Советов. Несколько дней они были отрезаны от мира. Ночью грелись у костров, сменяя друг друга в охранении. Вооружения у них почти не было. Вилы и топоры, как в народной войне.
— С победой!
— С победой!
Мы целовались. Лица у них были счастливые. А я думал о тех на балконе, которые их практически уже предали.
Подошел сопредседатель «Славянского Собора» и его неизменный лидер Станислав Карпов. Мотор «Собора». Бывший заместитель погубленного лидера «Памяти» незабвенного Смирнова-Осташвили, этот тридцатилетний энергичный парень — инженер с «Электрозавода» нашел себя в политике. Крепкий красивый блондин с открытым русским лицом и обаятельной широкой улыбкой, он оказался прирожденным собирателем русских душ — от Бога. И стал душой и сердцем «Славянского Собора». Сумел объединить рабочих и видных писателей, маститых академиков, рядовых православных подвижников и епископов, ветеранов Отечественной войны, солдат и генералов. Мотался по городам России и по братским республикам, в славянские страны, сражался в Югославии и других горячих точках. Вырос в прекрасного оратора, а как организатору цены ему не было.
— Ну, что, Стас, туго пришлось? Наших балбесов по постам расставлять, небось, труднее, чем сербов?
— Да ничего! Оружия мало! Запас новехоньких автоматов в Доме Советов лежит большой. Но Руцкой не разрешает его использовать.
— Руцкой не сегодня-завтра нас сдаст.
— Типун тебе на язык. Хотя… Хотя мы тут, когда ночью у костров сидели, тоже всякое думали.
— Боюсь, что за кулисой уже договорились. Все уже очень на специально разыгрываемый театр для нас, дураков, смахивает. Чтобы советскую власть в стране окончательно прикрыть, «им» надо Советы депутатов трудящихся разогнать. Царскую Думу восстановить.
— Ну, ты Думу не хай! у нас в Соборе ведь всем вершит Дума Собора — исконное русское учреждение Дума.
— Вот они тебе Государственную Думу и подкинут, чтобы ты наживку проглотил.
— Неужели все так плохо?
— Хуже некуда. Вот тебе самая свежая информация. Руцкой ехать с нами брать телевидение отказался. Посылает генерала Макашова и «Кочегара». А мы договаривались с русскими ребятами на телевидении, что двери откроют именно Руцкому. Как новому законному Президенту! План летит. Кровь сегодня в Останкино почти неизбежна. А завтра кровь и здесь, в Доме Советов. Завтра — рабочий день. Второй раз критическую массу восставшего народа мы на улицы уже не поднимем. Так что, как оценишь обстановку и поймешь, что проигрываем, что Дом Советов вот-вот падет, выводи наших через подземные коллекторы. Особенно РНЕ. Их выводи в первую очередь. Их не пощадят.
— «Ефрейтор» закусил удила, он же теперь полковник! я с ним замучился.
— Скажи ему от меня, что точно известно, что в Свято-Даниловом монастыре на переговорах о примирении под эгидой Патриарха за кулисой Кремль, уговаривая «Большого чечена» смириться, пообещал: суда не будет — почетно арестуют, подержат в Лефортово и будут тянуть следствие до взаимной амнистии и провозглашения всеобщего мира и согласия. В Кремле лучше нашего понимают, что идти на открытый суд — это дать трибуну для оппонентов и проиграть с треском ближайшие выборы. А крайними сделают чернорубашечников из «Русского Национального Единства»: мол, русские фашисты и их черный ефрейтер-полковник всех других смутили. Уж это-то иудеи Черкизовы и Сванидзе на «тель-авидении» раскрутят. Поэтому не себя Баркашов должен спасать и даже не своих молодых ребят, а идею. РНЕ, как вы почувствуете, что Руцкой сдается, сразу выводите через коллекторы и на конспиративные квартиры. Ни в коем случае не выходить с поднятыми руками — чернорубашечников всех расстреляют на месте, даже девушек.
Я попрощался со Стасом, как прощаются перед последним решающим боем. Вышел со двора Дома Советов на улицу. Вокруг бушевало людское море. Садовое кольцо было по-прежнему под завязку залито народом. Гудя, проезжали сквозь толпу, грузовики, с которых махали красными и черно-злато-белыми флагами. Везли восставший народ брать Останкино.
8. Кровавый Новый Тель-Авив
Когда я приехал в Останкино, площадь между двумя зданиями телевидения — Техническим Центром, что возле Башни, и громадным Административным корпусом напротив — была полна народу. Знамена красные и черно-злато-белые, православные хоругви, иконы, кресты в руках. Привалило и немало «демократов», они жались отдельной кучей под бело-сине-красными флагами. Но столкновений в толпе не было. Баркашов выстраивал своих бойцов из «Русского Национального Единства» в две шеренги перед длиннющим фасадом Административного корпуса. Сотни четыре молодых ребят и девушек, все в черной форме с новенькими автоматами. Таки выдал оружие Летчик!
— Чего ты их на выглазку выстроил?
— Для демонстрации силы.
— Брать-то надо Технический центр. Там кнопки, отключающие вещание.
— Знаю. Но генерал Макашов приказал тут перед Административным корпусом пошуметь, чтобы силы противника все сюда отвлечь.
— Наших ребят, значит, как пушечное мясо.
— Да нет, он сказал, что перед самым-самым, он меня заберет. Он молодых необстрелянных ребят в бой бросать не будет. Мы только демонстрируем.