Король-ворон(ЛП)

Ему не надо было задавать себе вопрос, действительно ли он собирается это сделать.

Ведь он приехал сюда, не так ли?

Адам поднялся по шатким ступенькам. Эти ступеньки, когда-то покрашенные, а сейчас облезшие и растрескавшиеся, покрытые идеально круглыми дырочками, оставленными пчелами-плотниками, не слишком отличались от лестницы, ведшей к его квартирке при общине святой Агнес. Просто здесь ступенек было меньше.

Стоя на крыльце, он долго изучал дверь, решая, надо ли стучать. Всего лишь несколько месяцев назад он еще жил здесь, неслышно приходя и уходя, но ему казалось, что с тех пор минули годы. Он словно стал выше с момента своего последнего прихода сюда, хотя вряд ли он мог так сильно вырасти с прошлого лета.

Это место уже не было его настоящим домом, поэтому он постучал.

Он подождал, сунув руки в карманы своих тщательно выглаженных свободных брюк цвета хаки, рассматривая начищенные мыски туфель, а затем снова перевел взгляд на дверь.

Дверь открылась. На пороге стоял его отец, глядя ему в глаза. Адам подумал, что может проявить чуть больше благосклонности к прошлой версии себя – той, которая боялась оказаться такой же, как этот человек. Ибо, несмотря на то, что Роберт и Адам Пэрриши с первого взгляда были совсем непохожи друг на друга, во взгляде Роберта Пэрриша было что-то необщительное и замкнутое, напомнившее Адаму его самого. В его сдвинутых к переносице бровях он тоже увидел некую схожесть; форма складки между ними напоминала о постоянном различии между представлениями о жизни и жизненными реалиями.

Адам не был Робертом, но мог бы быть им, поэтому он простил эту прошлую версию себя за страх перед тем, что это возможно.

Роберт Пэрриш уставился на своего сына. За его спиной, в тускло освещенной комнате, Адам увидел мать, глядевшую на «БМВ» поверх его плеча.

– Пригласи меня в дом, – сказал Адам.

Его отец заколебался, раздувая ноздри, но все же отступил вглубь трейлера и махнул рукой в снисходительном жесте, делая вид, будто присягает на верность королю-самозванцу.

Адам вошел внутрь. Он уже успел забыть, как здесь было тесно. Он забыл, что кухня по размеру была такой же, как и гостиная, и родительская спальня, а по другую сторону спальни располагалась крохотная комнатка Адама. Он не мог винить их за то, что они выделили ему этот угол с такой досадой; в этом доме больше не было другого места, где они могли бы не смотреть друг на друга. Он уже забыл, как клаустрофобия гнала его прочь из дома ничуть не меньше, чем страх.

– Как мило, что ты зашел, – сказала его мать.

Он уже забыл, как она тоже выгоняла его. Ее слова были более изворотливым видом насилия, которое гораздо быстрее стиралось из его памяти, чем удары, нанесенные отцом, и совершенно незаметно вонзалось Адаму между ребер. У него была конкретная причина, почему он научился прятаться один, а не вместе с ней.

– Я не видел тебя сегодня на церемонии выпуска, – ровным тоном произнес Адам.

– Я чувствовала, что мне там вряд ли обрадуются, – ответила она.

– Я приглашал тебя.

– Ты повел себя по-уродски.

– По-уродски себя вел вовсе не я.

Она смотрела мимо него, сразу же приняв отсутствующий вид при первом признаке активного конфликта.

– Чего тебе надо, Адам? – спросил отец. Он все еще пялился на одежду Адама, словно считал, что измениться могло только это. – Не думаю, что ты пришел проситься обратно, раз уж ты теперь весь из себя такой крутой с дипломом и водишь «бимер» своего дружка.

– Я пришел узнать, есть ли хоть малейшая возможность установить нормальные отношения с родителями, прежде чем я уеду в университет, – ответил Адам.

Отец пожевал губами. Трудно было сказать, что именно его шокировало – смысл заявления Адама или же сам факт того, что Адам подал голос. В этой комнате такие слова звучали нечасто. Адам поразился, насколько долго он считал это нормой. Он помнил, как соседи отворачивались от его покрытого синяками лица. Он по глупости считал, что они ничего не говорят, поскольку думают, что он это заслужил. Но теперь он гадал, сколько еще людей, живущих по соседству, скрючивались на полу рядом с диванами, или прятались в своих комнатах, или плакали у крошечного крыльца под проливным дождем. Внезапно он ощутил непреодолимое желание спасти всех этих адамов, живущих на глазах у всех и все же невидимых, хоть и не был уверен, что они послушают его. Подобный порыв был присущ скорее Гэнси или Блу, и он, удерживая эту крошечную искорку героизма в своем сознании, понял, что он может представить, как спасает кого-то другого, только потому, что уже спасся сам.

– Это из-за тебя разрушились наши отношения, – ответил его отец. – Как правильно сказала твоя мать, это ты вел себя как урод.

Теперь он казался Адаму не устрашающим, а обиженным. Вся его поза, его понурые плечи и опущенный подбородок говорили о том, что он больше не посмеет ударить Адама – как никогда не осмелился бы поднять руку на своего босса. В последний раз, когда он поднимал ее на сына, то напоролся на острую колючку, до крови расцарапавшую его, и Адам все еще видел в нем отголоски неверия и недоумения, оставшиеся с того вечера. Адам был другим. Даже не имея силы Кэйбсуотера, он чувствовал, как она мерцает холодком в его глазах, и даже не пытался замаскировать ее. Чародей.

– Отношения испортились задолго до этого, папа, – сказал Адам. – Ты в курсе, что я ничего не слышу этим ухом? Когда я говорил это в прошлый раз в зале суда, ты все время перебивал меня.

Его отец издал пренебрежительный смешок, но Адам перебил его:

– Гэнси отвез меня в больницу. Это должен был сделать ты, папа. То есть, этого вообще не должно было случиться, но если бы это на самом деле был несчастный случай, именно ты должен был быть со мной в палате неотложки.

Даже сейчас, произнося эти слова, он едва верил, что действительно произносит их. Огрызался ли он когда-нибудь в ответ на нападки отца, будучи уверенным в своей правоте? И был ли способен все время смотреть ему в глаза? Он сам едва верил в то, что перестал бояться: его отец был совсем не страшным, если ты сам не испытывал страх заранее.

Отец лишь самодовольно фыркнул и сунул руки в карманы.

– Я оглох на одно ухо, папа, и это сделал ты.

Теперь Роберт Пэрриш смотрел в пол, и Адам понял, что тот поверил ему. Возможно, это было единственным, что Адам действительно хотел получить от этой встречи: увидеть, как его отец отводит глаза. Уверенность в том, что он осознал, что натворил.

– И чего ты хочешь от нас? – спросил старший Пэрриш.

По дороге сюда Адам уже думал об этом. Чего он хотел на самом деле – так это чтобы его просто предоставили самому себе. Чтобы вмешиваться в его жизнь не мог не только его отец, который и так уже не мог вмешиваться, но и сама мысль об отце, которая была гораздо более сильным инструментом вмешательства. Адам ответил: – Каждый раз, как я не могу разобрать, из какого угла комнаты меня зовут, и каждый раз, как я бьюсь головой о стенку душевой кабинки, и каждый раз, когда машинально начинаю засовывать наушники в оба уха, я думаю о тебе. Как думаешь, может ли у нас быть будущее, когда у меня будут и другие поводы вспомнить тебя?

По их лицам он видел, что ответ на этот вопрос вряд ли будет положительным в ближайшее время, но это ничего. Он вообще ни на что не надеялся, когда ехал сюда, так что не был разочарован их реакцией.

– Я не знаю, – наконец, ответил Роберт. – Ты вырос человеком, который мне не нравится, и я не боюсь сказать это вслух.

– Это справедливо, – заметил Адам. Он тоже не испытывал к отцу особой любви. Гэнси бы сказал «я ценю твою честность», и Адам взял этот инструмент демонстрации вежливой власти на вооружение. – Я ценю твою честность.

На лице его отца было отчетливо написано то, что Адам только что идеально подчеркнул его точку зрения.

– Я бы хотела, чтобы ты позванивал иногда, – заговорила его мать. – Я бы хотела знать, чем ты занимаешься.

Она подняла голову, и свет, проникавший в окно, отразился в ее очках идеальным квадратиком. Мысли Адама метнулись вдоль временного потока, показывая ему то, что могли бы показать одновременно и логика, и его шестое чувство, следовавшие по единому каналу. Он уже видел, как стучит в дверь, а мать стоит за ней и не отвечает. Он видел, как стучит, а она стоит за трейлером, затаив дыхание, пока он не уедет. Он даже видел, как звонит, и телефон издает гудок за гудком, а она просто держит его в руках и не отвечает. Но при этом он видел, как она открывает университетскую брошюру. Как вырезает заметку с его именем из газеты. Как клеит на дверцу холодильника его фотографию, где он одет в модный пиджак, элегантные брюки и демонстрирует легкую улыбку.