Страница 6 из 12
Владимир молча смотрел на него. Он помнил, как зять бегал по утрам с потертым кожаным портфелем в школу, любил говорить об учениках, увлеченно рассуждал об истории государства, Карамзина, Соловьева цитировал. С ним было интересно говорить. И сегодня он, не помня вчерашнего, вновь надеялся пообщаться, почерпнуть чего-нибудь новенького. Но перед ним сидел совсем другой человек.
Анатолий встал со стула, буркнул что-то невнятное и, шатаясь, вышел.
– Водка, она ведь любого молодца свалит, – вздохнул Владимир, – с ней бороться – только время терять да здоровье.
– Это точно, сынок, золотые слова.
Ткнув лениво вилкой в тарелку с капустой, Василий Петрович поднял глаза, обвел всех взглядом:
– Ладно, Сталина сейчас осуждают, но мы войну выстрадали. А эти, нынешние, что делают – народ спаивают. Погляди, что делается. Вот зять, демократ хренов, напился и все, больше ему ничего не надо. А соседи, трезвые люди, она – врач, он – фельдшер, на «скорой» работает, сахар получили под зарплату по запредельной цене и, опять же, водки три ящика. А у них сын в мединституте учится, по стопам родителей пошел, как говорится. Помимо того, что за учебу надо доплачивать, так ведь и жить где-то необходимо, и поесть тоже. Теперь что им делать? Глядеть на эту водку или торговать? Ладно, я на пенсии, свое отработал, детей пятерых выучил, заметьте, при коммунистах, а теперь, при демократах, и одного невозможно. Я этот ящик за неделю выпью, ежели не осилю, то передохну и допью. Но дело-то не во мне. А соседям, им каково, хоть бы маслом сливочным дали или макаронами.
Помолчав, добавил:
– Вообще-то, человек он хороший и мне, бывает, помогает, только характером слабоват.
– Слушай, Вовка, – перебила его Нина Васильевна. – Я помню, в войну и то зарплату вовремя давали, хоть крохи, но регулярно.
– Правильно, а сейчас же не война. Сил нет смотреть на эти безобразия, – заключил Василий Петрович.
– Отец! А ты с зятем все же поговори, – вдруг повысил голос Владимир.
– Да тыщу раз уже говорил, а сегодня вот не успел, раздурелся ешш твою… – и, качнув головой в сторону спальни, нахмурил брови.
Оттуда донесся глухой грохот. Задрожали половицы.
– Что такое? – удивился хозяин.
– Дядя Толя с дивана упал, – заливаясь хохотом, сообщил внук.
– Фу, – облегченно выдохнул дед. – Я думал, взорвалось чего.
И тяжело поднявшись со стула, пошел с дочкой к зятю.
Оставшись вдвоем с матерью, Владимир внимательно посмотрел на нее и с хрипотцой в голосе полушепотом сказал:
– Дед-то у нас сегодня молодец.
В глазах у матери блеснула гордость за мужа. Вздохнула глубоко, сдвинула рукой платок за голову, произнесла со вздохом, отвечая своим мыслям:
– А ты что думал, я ведь знала, за кого замуж выходила. Вот уже больше полувека вместе живем. Он хоть и пил, но дом никогда не забывал. Дом-то, сынок, всегда на отце держался. Правду говорят, муж – всему голова.
На следующий день Владимир с сыном уезжали. Там, далеко, за много верст, ждал их свой дом, свои заботы, своя семья, где был он сам уже не сыном, а отцом и мужем. До остановки шли молча. День был пасмурный, ветреный.
– Ты, Вовка, смотри, детей береги, жену не обижай, она у тебя хорошая, – наказывала мать, прощаясь. – Да за собой смотри, на рожон не лезь.
Отец поправлял потертую кроличью шапку, глядел в сторону и тоже бормотал:
– Ну, что, сынки, до свидания, если что не так, извиняйте уж. В гости приезжайте почаще, не забывайте.
Владимир смотрел на удаляющиеся, сгорбленные временем и заботами фигуры стариков, одиноко стоящих на сером асфальте, и ему вдруг подумалось, что каждый раз, уезжая из родных мест, он восхищается их жизненной стойкостью, умением выживать в любое, даже самое трудное время. Но где-то далеко внутри его самого всегда оставалось тревожное чувство тоски от чего-то утраченного, что уже не вернешь никогда, как и детство, которое прошло на этой земле.
Вдали, в лучах поднимающегося солнца, зеленовато-серебристым светом горели горы, ослепляя заснеженными склонами.
Осветилась долина реки и засияла тем же серебристым светом.
Зависть
Соседи никогда не ссорились.
– Георгич, заходи! – кричал со своего крыльца Прокопьич. – Чайку попьём из моего чайничка.
– Не пью и не тянет, – вяло отзывался Михаил, копаясь со старым мотоциклом.
Техника со временем изрядно проржавела и износилась.
Выступившие капли пота на лбу затекали в глаза. Часто фыркая, он сбивал их воздухом с ресниц и заодно поправлял свой редкий чуб. Грязными от мазута руками пытался выправить обильно смазанную солидолом цепь. В прошлую поездку на рыбалку какая-то торчавшая из кустов коряга попала между цепью и «звездочкой» и изрядно их покорежила.
Со «звездочкой» разобрался относительно быстро: снял колесо, большим молотком обстучал по кругу, стрельнул взглядом на вытянутую руку и отложил в сторону.
С цепью было сложнее. Звенья поизносились, в некоторых местах погнулись и не было никакого толка от правки. Делать нечего, надеясь на чудо, примерил, но чудес, видно, не бывает: цепь соскочила после трёх оборотов колеса.
«Черт с ней, – подумал Михаил, выпрямляя занемевшую спину, – новую покупать надо».
За работой хозяина с интересом наблюдала лайка по кличке Антар. Белый с черными подпалинами пес-трехлетка лежал возле обветшавшей от времени будки. Доски рассохлись, и в многочисленных щелях свободно гулял ветер, зимой – залетал снег.
Антар часто ездил с хозяином в лес на мотоцикле, и ему были хорошо знакомы все беды, какие незаслуженно терпел хозяин от своей техники.
Пес любил кататься на мотоцикле, только сильный вонючий запах сгоревшего бензина иногда раздражал его. Сейчас, глядя на хозяина, с удовольствием помог бы ему, если бы вместо лап были руки.
Михаил иногда поглядывал на собаку и, казалось, не реагировал на призывы соседа.
– Ну что, идешь? – не унимался тот.
Михаил развел в стороны грязные руки, дескать, ничего с тобой не поделаешь и уже спросил самого себя:
– А что, может, действительно чайку принять?
– Чайку-чайку, – обрадовался Прокопьич, – давай поторапливайся – простынет чаёк-то…
– Ты куда? – услышал сзади голос жены Михаил.
– Да вот, до Прокопьича надо сходить.
За двадцать с лишним лет совместной жизни Валентина научилась довольно хорошо понимать своего мужа. Вот и сейчас было ясно видно, что он серьезно озабочен, да вот не тем, чем нужно бы и, значит, может напиться – душёнка слабовата, отказаться не может.
– Ну, сходи, только смотри мне, – пригрозила вслед уходящему мужу.
Сосед в шлепанцах и широких спортивных штанах, в которые была заправлена, изрядно оттопыренная на животе, белая майка, стоял на крыльце и суетливо кланялся желанному гостю.
– Проходи, Георгич, чайку попьем. По-о-пьё-ом…
В огороде, надалеко от дома, стоял сколоченный из строганных досок небольшой стол, возле него две вкопанные в землю лавочки.
На столе красовался зеленый эмалированный чайник, какие были в ходу лет эдак пятьдесят назад, в голубой чашке лежало несколько свежих огурцов.
Михаил хорошо знал, что в этом чайнике первоклассный, пахнущий сивухой, самогон. Сам Прокопьич перестал пить водку лет десять назад после того, как отравился поддельной самокатной. С тех пор гнал свою, неподдельную, наливая в этот самый чайник, к которому, видно пылал особой любовью.
Пробовал гнать хлебный из муки проросших пшеничных зерен, пробовал сахарный, и даже из томатной пасты.
– Вся самогонка хороша, но хлебная, эта – особенная, – после третьей стопки обычно хвастался Михаилу.
Чайник обычно стоял у него наготове, всегда полно налитый и спрятанный в кухне на окошке за занавеской.
Немного посидев, мужики разговорились.
– А что, Георгич, – закусывая огурчиком, толковал разомлевший Прокопьич, – может, на солонец сгоняем? Техника твоя на ходу?