Страница 5 из 12
Следующим днем была суббота. Владимир проснулся, не радовало яркое весеннее солнышко. Голова гудела, виски ломило от тупой боли, к горлу подступала тошнота.
Встал осторожно, чтобы не потревожить рядом спящего сына. Одеваясь, слышал, как сестра гремит посудой на кухне.
– Доброе утро, Любовь Васильевна.
– Доброе, доброе, братик. Ну вы даете, вчера аж три бутылки выпили.
– Как три? – оторопел Владимир. – Я уходил спать, третья бутылка нетронутая была.
– А пустых-то три.
– Это получается, – Владимир почесал затылок. – Ну Анатолий Николаевич, ну силен!
В комнате повисла неловкая томительная тишина.
– Да, видно основательно и серьезно взялся за изучение методической литературы, – спокойно произнесла хозяйка.
– Он же раньше так не пил, – удивился Владимир.
– Так раньше и зарплату водкой не давали, – возмутилась сестра и, немного помолчав, спросила:
– А ты тоже раньше вроде так не пил. И от родителей как бы трезвым пришел.
– Да там как-то неудобно было, – виновато прятал глаза Владимир, – а здесь с Николаичем под настроение и набулдырились. К родителям когда пойдем?
– К двенадцати мама приглашала. Еще ведь помочь надо приготовить. Чай будешь?
– Да что ты! Пока не могу. Пойду умоюсь, разомнусь, там видно будет.
Любовь Васильевна пошла в спальню будить мужа.
– Подожди, подожди, – бормотал Анатолий, не открывая глаз. – Можно я у вас посплю? Домой не пойду, не могу идти.
Жена сначала не могла понять в чем дело, потом захохотала и бесцеремонно скинула на пол одеяло:
– Вот так напился! Родной дом не признал!
Анатолий медленно открыл глаза и не смог сразу понять: где он и почему так холодно? Но услышав раздраженный голос жены, пришел в себя:
– А что, я нормальный. Хорошо себя чувствую, – с трудом выдавил из своего нутра, усевшись на кровати, отрешенно уставился похмельно опухшими глазами в побеленную стену.
Потом вдруг нахмурился, встал на ноги и не спеша направился в ванную:
– Щас умоюсь, и через полчасика – как огурчик.
К двенадцати часам, как и договаривались, собрались в родительском доме. Василий Петрович в праздничном темно-коричневом пиджаке при всех медалях и орденах. Одни тусклые, с почерневшими от времени краями и потертыми лентами, – это с войны, другие – блестящие, новенькие – это юбилейные. Светло-голубая рубашка придавала особую красоту и торжественность. Это был его день. День его рождения. И не беда, что пришли только старшая дочь с мужем да младший сын с внуком. Остальные дети не смогли приехать по разным причинам.
Это на пятидесятилетие, да на шестьдесят, когда еще полон сил, собирается много друзей, родственников, как на свадьбу. А на восемьдесят и друзей мало осталось в живых, да и родственников поубавилось. Остался только близкий семейный круг – жена, дети, внуки.
Нина Васильевна в новом темно-красном байковом халате уже накрыла стол. Посередине стояла, сверкая в дневном свете белой фольгой, бутылка шампанского. Рядом – бутылка пшеничной самогонки.
– Ты сегодня прямо как жених, – обнимая деда, похлопал по плечу Саша.
– А ты как думал, внучек!
– Он еще молодой и бодрый, – улыбался Владимир, помня недавний разговор с матерью.
– Ты знаешь, сынок, у меня молодость была убита войной, а старость – перестройкой.
– Это точно, – простонал Анатолий, почти падая на диван от усталости.
– Вот так всю жизнь. Работал не покладая рук, а теперь на пенсии. Правда, на пенсию не обижаюсь. Хорошая пенсия, хватает нам с бабкой. Да еще детям немного помогаем. А ты что-то, Анатолий Николаевич, сегодня тяжелый.
– Я? – удивился Анатолий. – Да вроде бы ничего, с утра было маленько.
– Это он, дед, с «Господами офицерами» засиделся до полуночи, – усмехнулся Саша.
– А что делать, – хмельно язвил зять. – Я что виноват, что зарплату жене водкой да рубероидом дали. Рубероид, его ни выпить, ни съесть нельзя. Только пропить можно. Ну а водку, ясное дело…
– Да… Что творится, – покачал лысой головой Василий Петрович. – Я этих демократов не пойму, партий каких-то навыдумывали: «Яблоки», «Любители пива», а я смотрю, ничего не понимаю, по-моему они все на одно лицо. И все что-то ругаются и ругаются между собой. Выборы что ли скоро, сынок?
– Да вроде бы в ближайшее время не намечается, – пожал плечами Владимир.
– Значит, что-то не поделили, кто-то, видно, больше украл, чем остальные.
– Вот это правильно, наконец о деньгах заговорили, а то все о политике. Кому она теперь нужна? – тяжело дыша, проговорил зять.
– Прошу за стол, – перебила Любовь Васильевна, – а то разговорились что-то.
– Ты смотри, сильно не увлекайся, – наставляла Анатолия жена. – Домой еще надо идти.
– Ну что ты, я меру знаю… Так, ради приличия немного.
Владимир первым произнес тост за здоровье отца, пожелал ему всех благ, счастья и, конечно же, за родительский дом, который всегда светился желанными окнами и где рады тебя видеть в любое время. Мать слушала и не сводила с сына усталых, ослепленных счастьем глаз.
– Спасибо, сынок! – душу старика распирала гордость. Посидел немного, тяжело вздохнул.
– Вот такая жизнь пошла. Я понимаю так: партия – это должно быть солидно, как наша КПСС была, где порядок, дисциплина во всем, ответственность перед народом за свои дела и поступки.
– Это так, – поддержал Анатолий, лицо его раскраснелось, самогон вступил в голову, – но и сейчас жить можно, были бы деньги.
– Нет! – резко ответил Василий Петрович. – Что ты все в деньги упираешь, раньше человека ценили, личность уважали, а теперь… Даже в больницу без этого не суйся, ну а помирать и говорить нечего.
– Это раньше-то ценили? – усмехнулся Анатолий. – А как насчет Сталина и тех миллионов невинных.
– Ты Сталина не тронь! На себя посмотри.
– А чего смотреть, где же тогда ваша партия была?
– А ты где счас? Забился в свою конуру, то бишь магазин, и пьешь, а на остальное – наплевать.
– При чем здесь я?
– А при том, что мы всю жизнь строили, а такие, как вы, страну развалили, – жестко сказал старик и, немного помолчав, добавил:
– Своим равнодушием.
Он глядел на него в упор таким взглядом, что Анатолий не выдержал и, пытаясь разрядить ситуацию, растерянно проговорил:
– Ну что мы сидим, – и тут же встретился с суровым взглядом жены.
– Наливай! – заключил Василий Петрович.
Любовь Васильевна, имея огромный педагогический опыт, переливающимся тонким голосом говорила тихо, нараспев, выделяя каждое слово. Старик всегда удивлялся, как она, нежная, хрупкая женщина, ладит с нынешними учениками, как не озлобилась, не огрубела за тридцать лет работы ее душа и как тяжело ей порой приходится с Анатолием. Тут он не выдержал, шмыгнул носом.
– Спасибо, спасибо, деточки, дай Бог вам здоровья, счастья.
– Ну ты нюни не распускай, – укорила его жена, – праздник ведь у нас.
Дочь, улыбаясь, глядела на постаревшее, но все еще мужественное лицо отца. Из его глаз исходила до удивления ясная и спокойная сила. И она вдруг подумала, что вот такие глыбистые мужики не на страх, а на совесть, себя не жалеючи, тянули на своих плечах все тяготы и беды, свалившиеся на русскую землю.
Не желая продолжения разговора, встрепенулся Анатолий, заегозил:
– Ну что, дед, еще по одной?
– Нет, мне хватит. Сегодня надо быть в форме, вдруг кто в гости придет.
– Толя, да ты хоть слово скажи, – одернула жена, но Анатолий не унимался:
– А! Давай, Вовка, с тобой еще по одной опрокинем, раз дед не хочет.
– Да я тоже воздержусь, тем более, вчера перебрали изрядно.
– Скажи-ка, какие все правильные сегодня. Ну тогда, дед, я один выпью за твое здоровье.
Он оттопырил пухлые губы и, сморщив лицо, полузакрыл глаза, вливая в свое нутро содержимое стопки. Но что-то забулькало в горле, и водка не пошла. Организм всеми силами сопротивлялся.
Но Анатолий, проявив недюжую силу характера, залил ее обратно.