Страница 23 из 111
- Вот этого не скажу. Но, во всяком случае, могло быть.
- Да, - кивнул Фило, - история похожа на камень со стершимися письменами. Какие-то буквы видны отчетливо, о каких-то остается лишь догадываться...
Но тут они с удивлением заметили, что Хайям остановился и смотрит на них через плечо выжидательно и лукаво. Они бросились к нему, как дети, которых впустили наконец в комнату, где стоит долгожданная елка.
- Ну, - сказал он, тотчас двинувшись дальше, - чего же вы от меня ждете? Не такого ли лоскутка, на котором моей рукой написано "Омар Хайям"?
И он протянул каждому из них по кусочку пергамента, где чернел четкий, тушью выведенный росчерк.
Фило и Мате схватили их, дрожа от радости, не веря собственным глазам.
- Как ты догадался?
- Не так уж это трудно, - возразил Хайям. - Куда трудней понять, с чего вы взяли, что Хайям-поэт и Хайям-математик - два разных человека?
Друзья смущенно потупились.
- Видишь ли, - запинаясь, пояснил Мате, - сведения о Хайяме... то есть о тебе, проникли в Европу очень поздно. О математических трудах твоих по-настоящему узнали только в 1851 году, когда немецкий математик Вепке опубликовал твой алгебраический трактат...
- А о стихах и того позже, - вмешался Фило, - в 1859-м, когда их перевел на английский язык поэт Фицжеральд. При этом поначалу никому, наверное, и в голову не пришло, что стихи и математические работы принадлежат одному и тому же человеку. Неудивительно, что ту же ошибку повторила и одна солидная энциклопедия, изданная на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий.
- Вот оно что! - Хайям усмехнулся. - Значит, во всем виновата энциклопедия. А может быть, все-таки и кое-что другое? Какое-нибудь ложное предубеждение?
И снова они подивились его проницательности.
- От тебя никуда не скроешься, - сказал Мате. - Да, мы почему-то решили, что искусство и наука - явления слишком разные для того, чтобы совмещаться в одном человеке.
- Странная мысль, - пожал плечами Хайям. - Иной раз в человеке совмещаются и более противоречивые качества. Образованность и невежество, например...
- Это ты про нас говоришь, - огорчился Фило.
- Не отрицаю, - признался Хайям. - Кичась своей односторонностью, каждый из вас мерил жизнь своей меркой. Теперь вы видите, что от предубеждения до заблуждения - один шаг.
- Ты, как всегда, прав, - грустно согласился Фило. - Жизнь много сложнее и глубже, чем мы думали. Не шкаф, где все аккуратно разложено по полочкам, а громадный клокочущий котел, в котором перемешаны самые, казалось бы, несовместимые вещи.
- "Казалось бы"... - повторил Хайям. - Это ты к месту вставил. Потому что на самом деле ученый и художник в одном лице - сочетание не только не противоречивое, а, наоборот, гармоническое. Вспомним великих мыслителей древности. Все они не только математики, естествоиспытатели, философы, врачи. Редко кто из них не играл на каком-нибудь инструменте, еще реже - не испытывал потребности отчеканить свою мысль в стихе. А ученые Востока? Любой из них мог бы с успехом заменить целую академию. Но любовь к наукам не отвращала их от искусства. Я не знаю у нас ни одного почти ученого, который не слагал бы четверостиший. И кто ведает, не в том ли причина высокого совершенства этих коротеньких стихотворений? Не потому ли превратились они в сплав математической точности и сердечного трепета?
- Да, да, - умиленно поддакивал Фило. - Вот именно: сплав.
- Однако быстро вы меняете свои убеждения, - пристыдил его Мате. - А кто говорил, что человеческое сердце не имеет ничего общего с математическим расчетом?
- Так это когда было... Утром!
Все трое дружно расхохотались.
- Шутки шутками, - сказал Фило, - а мне и впрямь кажется, что с тех пор прошла целая вечность.
- По правде говоря, и мне тоже, - признался Мате.
Хайям таинственно поднял палец.
- Вот случай, когда кажущееся легко превратить в действительное. Для этого вам надо только перенестись обратно, в свое двадцатое столетие.
- Ты думаешь, нам уже пора уходить? - с сожалением спросил Мате, почтительно пропуская Хайяма в последнюю дворцовую дверь, за которой синело начинавшее темнеть небо.
Хайям покачал головой:
- Мне пора уходить - вот в чем дело. И кроме того... кроме того, меня, кажется, ждут.
Он указал на стоявшую у ворот тонкую юношескую фигуру. Абу? Да, то был он.
- Хорошо, что он здесь, - сказал Мате дрогнувшим голосом. - Нам не так грустно будет покидать тебя. Ну, будь здоров. При случае обязательно заглянем к тебе снова.
Он протянул Хайяму тощую длинную руку, но, верный себе, Фило немедленно отвел ее обратно. Разве так прощаются на Востоке?
Филоматики приложили ладони ко лбу и груди, низко поклонились и сказали:
- Спасибо тебе, учитель! Да живет твое имя в веках!
Строгие глаза Хайяма потеплели.
- Дайте же и мне попрощаться с вами по вашему обычаю!
Он пожал каждому из них руку и произнес старательно и насмешливо:
- Ну, будьте здоровы. Заглядывайте при случае...
...Они долго смотрели вслед удалявшимся учителю и ученику. Потом Фило достал из нагрудного кармана подарок Хайяма - кусочек пергамента с чернеющим на нем росчерком.
- Как вам кажется, Мате, на что это похоже?
- Вроде бы на ветку, - неуверенно предположил тот.
- Да, так мог бы нарисовать цветущую ветку фруктового дерева какой-нибудь японский художник.
- В 1934 году такая ветка будет высечена на обелиске, который водрузят на могиле Хайяма в Нишапуре, - сказал Мате.
Фило грустно покачал головой:
- Долго же ему придется дожидаться этой чести.
- Всего-навсего восемьсот три года. Не так много для человека, у которого в запасе вечность.
- Для человека, имя которого подобно вечно цветущей ветке, - заключил Фило.
Домашние итоги
(В гостях у Фило)
ЖЕРТВЫ ПРЕДУБЕЖДЕНИЙ
Фило открыл ключом дверь московской квартиры и широким жестом пропустил Мате вперед:
- Прошу!
Они вошли в маленькую, сплошь увешанную книжными полками прихожую. Две кошки, бежевые, с бархатными коричневыми подпалинами, мягко вспрыгнули Фило на плечи.
- Знакомьтесь, - сказал он, - мое семейство: Пенелопа и Клеопатра19.
Мате покосился на кошек с недоверием, но от критических замечаний воздержался - спросил только, как Фило различает, кто Пенелопа, а кто Клеопатра: ведь они похожи друг на друга как две капли воды!