Страница 2 из 111
- Что это? - Длинный нахмурился. - Как будто стихи? Час от часу не легче! Уж не ваши ли собственные?
Толстый вытаращился на него, как на редкое ископаемое: неужели он не читал "Евгения Онегина"? Ужас, ужас и в третий раз ужас! Но длинный и ухом не повел.
- Каждому свое, - сказал он. - Кто запоминает стихи, а кто кое-что поважнее...
- "Поважнее" - это какие-нибудь теории вроде давешней? - иронически усмехнулся толстый.
Длинный сказал, что вот именно: теории, формулы, теоремы - в общем, то, что связано с математикой. Все остальное в памяти у него не задерживается.
- Так уж и все? - усомнился толстый. - Надеюсь, поесть вовремя вы все-таки не забываете.
Вместо ответа длинный хлопнул себя по лбу: хорошо, что ему напомнили! Ведь он со вчерашнего дня ничего не ел...
Толстый ахнул, бросился к своему рюкзаку и вынул оттуда прозрачный пакет с пирожками.
- Берите, пожалуйста! Продолговатые - с капустой, круглые - с яблоками.
Длинный взглянул на пирожки с нескрываемым отвращением и достал из кармана несколько твердокаменных крекеров.
- Угощайтесь, - буркнул он, протягивая их толстому.
Тот выразительным жестом дал ему понять, что такая еда ему не по зубам, после чего путешественники принялись жевать каждый свое, очень недовольные друг другом.
ПОСЛЕ ОБЕДА
Покончив с крекером, длинный достал транзисторный приемник, пошарил в эфире, и в пустыне взревел модный шейк.
Толстый выронил недоеденный пирожок и посмотрел на длинного взглядом, исполненным презрения и ненависти.
- Немедленно выключите эту... эту саксофонию!
- С какой стати? - возмутился длинный. - Каждый слушает что хочет.
- Ах, так! - задохнулся толстый. - Хорошо.
Он выхватил из рюкзака точно такой же приемник, и через несколько секунд под раскаленными добела небесами вперемешку с джазом загремели мощные аккорды органа.
На сей раз взбунтовался длинный:
- Сейчас же прекратите эту тягомотину!
Толстый так растерялся, что и впрямь выключил приемник. Этот невежа называет тягомотиной музыку великого Баха? Троглодит! Пещерный человек!
- Троглодит? Я?! - в свою очередь задохнулся длинный и тоже выключил приемник.
- А то кто же? Вы о настоящей музыке представления не имеете.
- Нет, имею!
- Нет, не имеете! Не имеете, не имеете, и точка!
- "И точка"! - передразнил длинный. - А вы имеете представление о точке? Точку вы когда-нибудь видели?
- Что за вопрос! Вот хоть песчинка - чем не точка?
- Вы так думаете? - Длинный ткнул своим тощим пальцем в небо. Взгляните туда. Скоро там проклюнется звездочка, маленькая-маленькая, не больше песчинки. По-вашему, звездочка тоже точка?
- Конечно.
- Но ведь на самом деле эта точка, может быть, в миллионы раз больше нашего Солнца. Об этом вы не подумали? Нет, сударь мой, точки вы никогда не видали и не увидите. Точка, к вашему сведению, понятие воображаемое.
- Что толку в воображаемых понятиях? - проворчал толстый, весьма раздосадованный своим промахом.
- А что толку в воображаемых художественных образах? - сейчас же спросил длинный.
Толстый отвечал, что на воображаемых, иначе говоря, - вымышленных художественных образах сплошь да рядом основаны произведения искусства. Но что может быть основано на воображаемой точке?
- Что? - выкрикнул длинный, сверкая острыми птичьими глазками. - На воображаемой точке, если хотите знать, построена прекраснейшая из всех наук мира - математика!
Слова его, как ни странно, произвели на толстого сильное впечатление.
- Удивительно! - произнес он, уставясь на длинного так, словно только теперь увидел его по-настоящему. - Первый раз в жизни мне вдруг пришло в голову, что искусство и наука не такие уж противоположности. Есть между ними и кое-что общее.
Длинный тоже взглянул на него с интересом.
-Любопытная мысль! Впрочем, - добавил он поспешно, заметив, что толстый так и вспыхнул от удовольствия, - впрочем, погодите радоваться. Мысль любопытная, но... неправильная. Что там ни говори, стихи так и остаются стихами, а математика - это МАТЕМАТИКА! Просто ничто на свете не обходится без воображения.
- Что верно, то верно, - горячо поддержал его толстяк. - Вот я, например: что бы я делал без воображения? Да я без него как без ног!
- Вы хотели сказать - как без рук?
- Нет, нет, именно без ног.
- Но почему, если не секрет?
- Как бы вам объяснить... Видите ли, ноги играют в моей жизни особую роль. Я путешественник.
- Это я уже успел заметить, - съязвил длинный.
- Боюсь, вы меня не поняли, - снисходительно пояснил толстый. - Я путешественник не обычный. У меня совсем особые маршруты. Сегодня мне взбредет в голову завернуть в средневековую Италию, а завтра я уже в Египте времен Эхнатона и Нефертити1.
- Что вы говорите! - подскочил длинный. - До сих пор я думал, что такие прогулки совершает только один человек в мире: я сам.
- Как?! - в свою очередь изумился толстый. - Вы тоже путешествуете по разным эпохам?
- Клянусь решетом Эратосфена, да! Вот уже несколько лет я кочую из века в век, из страны в страну и собираю автографы великих людей.
- Друг мой! - возопил толстяк, раскинув короткие ручки. - Обнимите меня, друг мой, ибо перед вами коллега и единомышленник!
Тут, выражаясь языком старинных романов, недавние враги пали друг другу в объятья и хлопали один другого по спине до тех пор, пока не вспомнили, что так и не успели еще как следует познакомиться.
Длинный с готовностью протянул толстому руку и хотел уже назвать свое имя, но новоявленный друг зажал ему рот ладонью: представляться в таком виде? Да за кого его принимают!
Он бросился к рюкзаку, достал бритвенный прибор и молниеносно побрился. Затем он выудил из тех же бездонных недр широкий клетчатый галстук, аккуратно повязал его прямо на голую шею и, слегка наклонив голову к правому плечу, медленно двинулся к длинному с улыбкой, исполненной почтения и достоинства, - ни дать ни взять, иностранный посол на приеме у английской королевы!
Длинный приготовился к знаменательному моменту по-своему. Бриться он не стал, зато из нагрудного кармана его рубашки торчала теперь логарифмическая линейка, заменявшая ему парадную форму одежды во всех случаях жизни. Путешественники торжественно пожали друг другу руки.