Страница 135 из 143
Заметив его, Ималда сбилась с ритма. Очкарик, смачно ухмыльнувшись, почмокал губами.
На сей раз он выглядел франтовато — свободная куртка из тонкой ткани, отстроченная лентами, «молниями», обвешанная всякими пряжечками — стоят такие дорого, поэтому в них и ходят повсюду, даже в театр и в оперу, и туфли на довольно высоком каблуке.
Оттанцевав, Ималда направилась в раздевалку. Очкарик уже поджидал ее у дверей, хотя посторонним находиться там запрещалось — по коридору из кухни в зал сновали официанты.
Коротким повелительным кивком головы он вызвал Ималду в коридор и, остановившись возле зеркала, закурил «Pall Mall». Кто–то из проходивших мимо — видно, знакомый — попросил у него сигарету, и очкарик, встряхнув пачкой, протянул ее.
«Каждый день в гости не ходят: невежливо, — сказал он Ималде. — На, прочитай письмо! А я пока покурю!» Он отошел в глубь холла и заговорил с гардеробщиком, тоже, должно быть, знакомым.
На крошечном листочке папиросной бумаги — скорее всего разрезанной вдоль сигареты — остро заточенным карандашом было написано: «Милая сестренка! На синей ленточке, в шкафу, где прятали тетради, не на чердаке, так в подвале, черный мешок. Отдай им все! Мне плохо, очень плохо, будет еще хуже, если не отдашь! Будь счастлива, сестренка! Целую, Ал.».
«Он там слегка темнит, но иначе нельзя: депешу мог перехватить стукач или мент. Почерк узнаешь?»
Ималда кивнула.
«Поняла, что должна делать?»
Ималда снова кивнула.
«Старик вернется в четверг, и ты приготовишь нам кофе! — Отойдя на несколько шагов, повернулся: — А ты бабка вполне ничего, жаль, что я тебя тогда не трахнул!»
И вразвалочку пошел обратно в зал…
Дождь все моросил, пальто намокло, Ималду стало знобить.
Она снова обошла ближайшие кафе — Тани нигде не было.
В учреждениях закончился рабочий день, возле кафе возникали очереди, случалось, ее не хотели впускать — с трудом упрашивала, чтобы разрешили зайти всего на минутку.
Она подумала: хорошо бы уехать в какой–нибудь провинциальный городок, но понимала, что от них нигде ей не скрыться, не спрятаться… Да и нельзя бежать — Алексис тогда пропал… Если уж он так написал, значит, ему и в самом деле плохо: у брата нет привычки хныкать… Они — в том числе и Алексис — решат, что Ималда скрылась, прибрав к рукам мешок. Идти в милицию? Думала об этом уже не раз, но тогда она сама подтолкнет Алексиса под другую, более тяжкую статью уголовного кодекса. Спасение только в Тане. Ималда даст ей прочесть записочку Алексиса, и если она покажется ей недостаточно убедительной, скажет, что выложит старику все как было: как милиционеры не заметили во время обыска, что она сняла с крючка ключ от другого сарайчика, как приходила Таня и что при этом рассказывала, как промчалась мимо «Волга» Раусы, когда Ималда выбежала на улицу. Расскажет все, другого выхода у нее нет, тогда, может, ничего ужасного не произойдет и они оставят ее в покое. Главное — найти Таню. Таня лучше знает этих подлецов–центровиков и что от них можно ожидать. Наверняка сама же испугается и отдаст часы или, по крайней мере, скажет, у кого они сейчас находятся.
Стемнело и стало подмораживать, Ималда уже едва сдерживала дрожь. Может, Курдаш еще не заступил на свой пост — тогда она просрочит и немного побудет в тепле… Вдруг удастся повидать Укротителя?.. Однажды Ималда заговорила с ним о работе. Старик нехотя, словно стыдясь чего–то, пообещал поинтересоваться — в «Мадагаскаре», сказал, работает его ученик. «Конечно, если представится хоть малейшая возможность… Только прошу — об этом никому не слова!»
В «Ореанде» тускло поблескивал паркет, в зале еще не зажгли люстры, освещен был только коридор кухни, где обычно к этому времени собирались официанты. Из глубины, откуда–то со стороны душевой доносились голоса.
Ималда прошла через вестибюль со сверкающими бронзовыми пепельницами на длинных штативах и подергала ручку раздевалки для танцовщиц. Закрыто, значит, Рейнальди еще не появился.
Сегодня последний день. Если Таню не найдет, то… Чем она рискует, в конце концов?..
Ималда взбежала наверх по лестнице. Из кабинета Раусы доносился разговор, и она не стала долго размышлять, боясь, что решимость ее угаснет.
Без стука открыла дверь и вошла в кабинет.
— Занято! — крикнул Рауса, вскочив со стула.
Рауса и лейтенант Силдедзис сидели за маленьким столиком — ужинали. Столик был накрыт пристойно, но не как для важных гостей. И все же тут стояли два кофейника — значит, в одном из них не кофе.
Силдедзис, вытаращив глаза, быстро что–то проглотил, густо покраснел и сразу стал похож на мальчишку, застигнутого в кладовке в тот момент, когда вылизывал варенье из банки. Уголки губ лоснились от жира, он искал глазами салфетку, видно, забыл, что перед едой положил ее на стул рядом, там она, накрахмаленная, и стояла.
— Выйдите и прежде научитесь стучать! — Голос Раусы дрожал от гнева, а по растерянному взгляду Ималда поняла, что ее–то он меньше всего хотел бы видеть.
Ималда молча протянула ему записку Алексиса.
Рауса быстро пробежал глазами по строчкам, скатал бумажку в шарик и щелчком пальца запустил в раскрытое окно:
— Что вы себе позволяете? Позор!
Ималда вспомнила, как здесь же, в кабинете, Рауса настаивал на том, чтобы она обыскала всю квартиру, но когда они снова встретились, даже не спросил, удалось ли ей что–нибудь найти. Значит, про часы ему все известно.
— Нам не о чем говорить! Выйдите из моего кабинета!
Силдедзис уже пришел в себя и с интересом наблюдал за происходящим.
Проиграла. Полностью и окончательно…
— Вы у нас больше не работаете и нечего таскаться сюда! — крикнул Леопольд, увидев Ималду на лестнице. — Уж так плохо тебе тут было, что теперь обиваешь пороги со своими жалобами!..
А внизу стоял Рейнальди и взглядом умолял, чтобы при Леопольде она с ним не заговорила.
Дед с портрета сверлил глазами.
Ималде казалось, что и дед чувствует себя здесь лишним. В этой квартире со вспоротыми матрасами и подушками, с убогой мебелью, клочьями морской травы и обивки, с перьями и пухом, которые кружились под ногами — у Ималды не было ни сил, ни желания даже пол подмести. Ухоженная раньше квартира напоминала прекрасный парусник, гордо несущийся по волнам, а теперь — старое прогнившее корыто, медленно и неумолимо тонущее, потому что никому до него нет дела.
Ималда пошла на кухню, с трудом отрезала ломоть хлеба от черствой буханки, намазала его маслом и, не ощущая вкуса, жевала жесткие куски, обдирая до крови десны.
Думать ни о чем не хотелось, все было безразлично.
Но, когда в дверь настойчиво позвонили, она подошла на цыпочках. На лестнице звучали мужские голоса. Ималда прислушалась, но ничего не могла разобрать: говорили сразу несколько человек. Потом загремели задвижками в квартире напротив и соседка открыла свою дверь. Опять о чем–то говорили, затем дверь соседки захлопнулась и снова загремели задвижки. Шаги мужчин стали удаляться.
Ималда подбежала к окну и глянула вниз. На улице возле дома стоял микроавтобус «скорой помощи».
Девушка затряслась — неужели сбудется то самое страшное, чего она подсознательно ждала?
Да, из парадного вышли трое плечистых мужчин в белых халатах — так по вызовам ездит только психиатрическая бригада «скорой помощи» — сели в автобус и уехали.
Ималда опустилась на табуретку, понурив голову.
А может, было бы лучше — в больнице?.. Ведь она всем мешает, ее пытаются устранить. Самым простым способом — кто–то позвонил, бригада выехала, не застала дома, но этот кто–то будет звонить снова и снова… Пока наконец: «Ах вы уже два раза лечились? Как себя чувствуете? Нормально? Поедемте с нами — на всякий случай проверимся!»
А в больнице…
Опять старуха, которая подолгу стоит там, где ее поставили.
Опять стонущая женщина — считает, что ее подвергли радиации.
Опять старушка, после еды перемазанная как младенец.
Даже деревья там роняют листву как–то по–другому — ненормально.