Не уходи

Непонятно. Кому надо удалить сторожа, чтобы войти и выйти? Для чего? Конкуренты, кто-то из сотрудников? Рискованно и ненадежно. Андрея Семеновича потревожить придется. Но сперва сторож.

Я стал прощаться, Олег пытался удержать меня, не хотел терять собеседника. Пригласил заходить еще, напомнил номер своего мобильного, извинился, запунцовел. Проводил до остановки, прямо в шлепках. Махнул рукой на прощание, и так и стоял, пока мой автобус не завернул.

Я позвонил капитану. Его мирок послушать. Под конец нашей с Женькой семьи мне очень хотелось иметь детей, Она противилась. Не может она себе, это, дескать, позволить, да и мы слишком разные. С последним и ушла. Короткову, наверное, говорила то же. А, нет, у него дочь от первого брака. Едва ли не ровесница Женьки. А ведь Коротков все знал. Про меня точно, Женя сама говорила.

— Иволгин, и в выходные копаешься в этом деле? — без вступления начал разговор капитан. — Неужто заплатила? — Удивительно тихо было у него дома. За городом он, может, хотя у него нет дачи. Вот странно, ведь должен быть лихим мздоимцем, подонком и вором, профессия обязывает. Но — нет. Брал, конечно, — закрывал глаза и дела, — но не так чтобы очень, не лихо, самую малость, по необходимости соблюдать статус. Не то честь мешала, не то лень, или все вместе. Странный он, этот капитан. Наверное, потому и не продвинулся. Сорок семь, а всего четыре звездочки.

Я спросил о стороже. Долгая пауза, потом он все же решился:

— История, скажу я тебе. У него пищевое отравление случилось, семгой просроченной решил побаловаться. А эти… не тот укол сделали. Анафилактический шок, кома и смерть. Сегодня утром сообщили, чтоб их…

Пропал свидетель. Будто специально. Я послушал еще капитана. Эксперты следов взрывчатки, летучих реактивов, взлома не обнаружили. Посторонних почти нет, только жена Короткова и из нефтегазовой компании три человека, больше различимых отпечатков не нашлось.

Сделав паузу, он продолжил: исследовать удалось не всё, в лаборатории натоптано секретарем, увидевшим сторожа. Ожидая «скорую» и полицию, он проверял, не похищено ли что-то бесценное. Секретарь приставлен спонсором, приглядывал за Коротковым и этим достал сильно. Коллеги профессора говорили вчера, что они почти не общались. А сам он, выбрав для доверительных дел единственного Олега, не шел на контакт с другими.

Значит, с Женькой у Короткова не выходило. Только сейчас осознал. Она жаловалась на холодность, но начала-то первой. Убоявшись — положения, разницы в возрасте, может, привязанности вообще. Ведь и со мной второй раз вышло так же… мне захотелось позвонить, услышать голос. Набрал номер. Долго никто не отвечал, я начал бояться, что связь сейчас оборвется таймером, успела.

— Из-за тебя знаешь откуда прибежала? Что-то случилось? Или… — голос замер, я слышал далекий плеск воды. Обнаженная или кутаясь в полотенце, стоит посреди комнаты. Хотел представить, но не получилось. Уже не помню ее такой.

— Нет, нет, ничего. Хотел услышать тебя.

— А все-таки? Ты ведь просто так не звонишь.

— Совсем ничего. Я… я правда хотел… — Разговора не получилось.

Отключился, стал вызванивать Андрея Семеновича. Но договорился о встрече только на вечер — хотелось побыть одному. Наедине с безнадежным прошлым, хранившимся в сундучке под шкафом. Патефон, когда-то купленный на барахолке: она любила Козина и шуршание иглы о пластинку. «Машенька», «Жалобно стонет», «Калитка», «Нищая» — купил все, что было им спето. Во время обысков одного из свидетелей нашлось немало пластинок, я попросил отдать их мне, и отдали.

В моей профессии Женька любила и это: получать незаслуженные подарки и не ждать за это возмездия. А что делать: система выстроена вокруг порока, им движется, подпитывается, самоутверждается. Я начинал с обходов рынка на окраине города, торгаши платили оброк, чтоб оставаться хозяевами в чужой стране. Потом шли владельцы палаток, магазинчиков. Карманники. Проститутки. Бухгалтеры. Бутлегеры. Братки. Список рос, ширился. Когда появилась третья звездочка, достиг апогея карьеры. За которым последовал неизбежный провал.

Мне стало интересно работать. А что могло быть хуже для мента? Я расследовал дела, распутывал нити, требовал ответов, выяснял причины. Не закрывал дела, не укладывался в сроки — получал нагоняи, лишали премий и возможности продвижения. Выгодных дел и сливок с них. Переводился в архив, на голую зарплату. Возвращаясь, продолжал. Понимал: глупо, — но… продолжал. Я любил эту работу.

И Женьке она тоже нравилась. Еще когда она училась, а я проходил практику — дарил ей подношения торгашей. Турецкий парфюм, польские ликеры. Она принимала все это с улыбкой, отдавала душевным теплом. Расспрашивала, тревожась, интересовалась, вникая. Очень просила не лезть под пули и, даже случайно, никого не убить. Встречала меня у порога, когда возвращался с дежурства, с задания, обнимала.

Или я это внушаю себе? Когда мы сошлись снова, подобного не случалось, отношения выхолостились, дары оплачивались, внимание дарилось согласно установившейся традиции. Расчетливая страсть обеих сторон, ритуалы нежности и тревоги. Она спрашивала: убивал ли? Нет, не убивал, успокаивал свою совесть, смерть в больнице не считается, довезли, а там врачи, что с них взять. Засыпал в прохладных объятиях. Все верно, соглашалась она, гладя меня по голове, не считается, спи.

Я отправился к Андрею Семеновичу.

Крепко сбитый, немногословный, но точный Андрей Семенович с ходу взял быка за рога. Мать моя сказала бы, что он очень похож на отца. Не знаю, мое детство стерлось из памяти. Она всегда говорила: именно с таких следует брать пример.

На вопросы Андрей Семенович отвечал четко, чувствовалась выправка, без заминок. Незнания не стеснялся, не утаивал и знания. Полная противоположность Олегу.

Да, большинство сотрудников к Короткову относились с прохладцей, иногда он бывал несносен. К тому же большинству также была известна история появления у профессора — при этом слове он поморщился — теории инфляционных «карманов». Работа его товарища по НИИ, обворованный на идею товарищ даже не обижался на пронырливого коллегу, просился лишь помогать в лаборатории, но получил отлуп. Конечно, Коротков не дурак, теорию развил и усовершенствовал сам, но сволочь та еще, иногда просто бесил.

— Помните, я говорил про Пифагора, ну вчера на допросах? — спросил он. — Вот, смотрите сами.

Вынул будто заранее заготовленные бумаги из ящика в прихожей. Шесть страниц контракта мелким шрифтом. Все идеи, поданные во время работ, хорошо оплачиваются, но права передаются главному. Оговорены все мыслимые варианты возникновения идей, немыслимые — тоже.

— Сам написал, чем и гордился. И про нераспространение тоже, глянете? — Я отказался. Выходит, у Короткова было немало тузов в рукаве при разговоре со спонсорами. Документы составлены грамотно, основательно, либо действительно составлял их сам, но скорее с помощью опытного юриста.

— Но ребята не бузили ведь, исполняли?

— Вы на последние месяц-два намекаете, когда по второму кругу пошло? Да, я погудел немного, но работали, пусть не как раньше, в полноги, но не филонили. Хотя больше всего Олежеку досталось. Он Короткова обожал, смотрел на него коровьими глазами. Не знаю, не то он гей, не то придурок. А голова у него варит. — Он помолчал. — Вижу, ничего нового я вам не сказал.

— Я разговаривал с Олегом.

— Ну и как? — Он хохотнул. — Простите. Мне этот холуй никогда не нравился. Зато Коротков был от него в полном восторге.

— Вы в курсе, что он сам забирался в «карман» дважды, прежде чем начать повтор опытов?

— Да бросьте! Олежек наговорил? Впрочем, с него станется. Коротков не таков, чтоб рисковать. Скорей своего подопечного отправит в «карман», а сам сбежит при первом обломе.

— А как же работающий генератор. Я так понял, он как раз…

— Уловка. Я уже говорил, что его «забыли» выключить, повторюсь: Коротков включил оборудование вроде как для опытов, распустил всех и сбежал.