Страница 4 из 22
Солдат поник головой. Его широкие плечи вздрагивали от глухих, с трудом сдерживаемых рыданий.
Точно ветром сдуло улыбки с солдатских лиц.
— Слезами горю не поможешь, — успокаивали они товарища.
— Будет тебе, Мирон, крепись!
— Знаю, что не поможешь, — отвечал он, — да вот как вспомню…
Постепенно волнение улеглось и в землянке все стихло. Солдаты спали на душистых ветках хвои.
Не помню, когда легли, наконец, друзья — Мадраим и Андронов. Меня свалила усталость, и я крепко заснул, положив голову на полевую сумку.
Разбудил нас звук, мощный, как труба.
— Подъем! Вставай!
Мне показалось, что я только что уснул.
В двери землянки, на сером фоне рассвета, стоял рябоватыи старшина. Он весело скалил крупные белые зубы и кричал:
— Вставай! Выступаем!
Я вскочил.
Возле землянки солдаты грузили на двуколку мотки проволоки, ящики с аппаратами, шесты для воздушной проводки. Мимо нас, подпрыгивая на кочках и ныряя в глубоких ухабах, проскочили раскрашенные «виллисы» с противотанковыми пушками на прицепе. В одной машине сидели артиллеристы и на ходу ели кашу из котелков.
— Держи крепче! — шутили связисты.
— Приятного аппетита!
— Кушать с нами! — отвечали с машины.
— Да разве вас догонишь?
Лейтенант, командир связистов, не по годам тучный, но очень подвижный, несмотря на комплекцию, увидев меня, спросил:
— Вы, кажется, из газеты, товарищ лейтенант? Вчера начальник штаба сказал мне, что вы будете добираться с нами до передовой. — Он снял фуражку и вытер рукавом высокий лоб с редким хохолком светлых волос. Видно было, что лейтенант уже давно на ногах.
— Сидоренко! Сидоренко! — вдруг закричал он кому-то.
Перед нами, будто из-под земли, вырос веселый старшина.
— Что прикажете, товарищ лейтенант?
— Где вторая двуколка? Сколько же времени грузиться будем?
— Все в порядке, товарищ лейтенант! Вон она где, а люди завтракают…
У высокой кучи хвороста, видимо, заготовленного впрок, стояла груженая доверху двуколка. Вокруг нее сидели и стояли солдаты с котелками, из которых шел ароматный пар.
— Правильно, молодцы! — одобрил лейтенант. И вдруг, надвинув фуражку на лоб, круто повернулся и пошел в в сторону штабной землянки. — Извините, — крикнул он мне на ходу, — я скоро вернусь.
Однако я его не стал ждать. Аппетитный запах гречневой каши потянул меня к полевой кухне.
— К нам, товарищ лейтенант, — услышал я голос Мадраима. Со своим дружком Андроновым он расположился у пенька, на котором дымился котелок.
Тут я узнал, что Андронов сейчас отправляется на розыски своего батальона, а Мадраим — в штаб полка, чтобы получить направление в батальон Абдурахманова. Сержант не мог примириться с мыслью, что попадет после ранения куда-нибудь в трофейную команду; кроме того, ему хотелось быть снова рядом со своим другом Андроновым, первым его боевым наставником.
Тем временем Андронов, положив лист бумаги на твердую стенку фанерного мадраимовского баула, писал письмо.
— Да поешь ты сначала, — уговаривал Мадраим, но Андронов отмахивался и продолжал писать. Мы уплетали кашу. Когда Андронов закончил письмо, содержимое котелка уже исчезло в наших желудках. Мадраим побежал за добавкой. Пока его не было, мы с Андроновым договорились вместе добираться до батальона Абдурахманова.
Через час на лесной полянке никого не осталось.
В раскрытые двери домов, покинутых нами, заползал утренний холодок, за большой кучей хвороста мелкий дождичек заливал следы солдатской кухни. Горячие угли тихо шипели, покрываясь черной коркой. На развилке двух узких лесных дорог мы с Андроновым проводили взглядом последние повозки батальона, который уходил на огневые позиции. С Мадраимом распрощались несколько раньше. Он погрузил оставшиеся подарки на подводу, отправлявшуюся в штаб полка, а сам пошел пешком. Мадраим долго оглядывался в нашу сторону, махал пилоткой, пока лес и кустарники не встали между ним и нами плотной стеной.
— Свидимся ли? — шептал про себя Андронов.
Андронов рассчитывал в полдень рапортовать Абдурахманову о доставке пленных офицеров в армейскую комендатуру. Поток автомашин и боевой техники, стремившийся к линии фронта, остался уже позади. Тысячами ручейков он растекался возле мрачных прусских фольварков, превращенных в опорные пункты, рядом с глубокими канавами траншей, густо окутанных колючей проволокой. Во многих местах еще торчали колышки с зловещими надписями «минен».
— Вон за теми домами, — указал Андронов на группу строений с развороченными крышами, — будет развилка. Мы пойдем влево до той рощицы…
Рощица еле угадывалась. Не прекращавшийся дождь размывал ее очертания. Но нам не пришлось идти влево. Молодой автоматчик с пышными черными усами, которые, по всей видимости, были предметом его старательных забот, преградил нам путь.
— Туда нельзя, — сказал он простуженным баском, махнув дулом автомата влево, — фриц прорвался. Весь день вчера пытались его выбить. Куда там! Большой силой прорвался. А закурить нет ли?
Мы угостили его табачком. Сделав две затяжки, автоматчик повеселел и, пристально посмотрев на Андронова, воскликнул:
— Да никак это ты, Андронов?! Смотри, какое дело! А ведь я сначала-то и не признал…
— А я тебя что-то не припомню.
— Мы же из одного батальона. Тут сейчас наша вторая рота…
Послышалось несколько глухих выстрелов, и над нами с воем и визгом полетели мины. Они взорвались на наших глазах, за каменными строениями.
— Вчера у нас командира тяжело ранило. Отправили в санбат.
— Кто сейчас за командира?
— Капитан Александров, замполит командира батальона. КП вон на той горке. Идите осторожно: немец во многих местах простреливает проходы.
До командного пункта мы добрались без приключений. Капитан Александров встретил нас приветливо. Я обратил внимание на его усталое лицо с глубоко запавшими глазами. У него была добрая улыбка, и не верилось, что его лицо может быть гневным. Но мне рассказали о его боевых подвигах, и я понял, что плохо читаю по лицам.
— Гости пожаловали! — обрадовался он, увидев нас. — Милости просим к огоньку!
В каменном подвале было тепло, в железной печурке весело потрескивали дрова.
— Ба, да тут сам Андронов! Откуда?
Сержант объяснил капитану, потом познакомились и мы.
Тут я узнал подробности вчерашних событий. После того как Абдурахманов занял опорный пункт гитлеровцев на развилке шоссейных дорог, батальон был расчленен фашистами, прорвавшимися из окружения.
— К сожалению, мы пока еще не установили их численности. По всей вероятности, и они ничего о нас не знают, потому что действуют робко. — Капитан помолчал, прислушиваясь к слабой перестрелке, а потом закончил:
— А тут еще несчастье: командира роты из строя вывели. Хороший был офицер…
— Почему «был»?
— Боюсь, что ранение смертельное, в живот.
Капитан Александров
Линия переднего края проходила всего лишь в сотне метров от КП. Оттуда доносились звуки вялой перестрелки. С нашей стороны начала действовать еще и дальнобойная артиллерия. Ее далекие и глухие залпы доходили до нас после того, как где-то высоко над головами, с шуршанием и треском вспарывая воздух, пролетали тяжелые снаряды.
Каждый раз после такого выстрела капитан Александров поднимал вверх усталые глаза, прислушиваясь, и снова молча опускал голову.
Я думал о своих делах. Итак, я уже почти в батальоне Абдурахманова и скоро смогу приступить к выполнению своей задачи. Я сказал об этом капитану и, увидев на его лице улыбку, решил, что он согласен со мной. Однако услышал я совсем другое:
— Нет, лейтенант, все-таки до абдурахмановского батальона далековато, — показав на запад, он добавил: — Там сейчас горячие дела… А впрочем, надеюсь, что мы скоро соединимся. Когда наши части закончат окружение…
К вечеру из штаба полка прибыл приказ: впредь до особых распоряжений не предпринимать самостоятельных действий.