Страница 9 из 13
— В таком деле тебе виднее. — Когда вышли из хаты, Юрша спросил: — Чем помочь ей можно?
— Молодец баба, тягло с мужиками наравне несет. А помочь — с одежонкой у них худо. Парень лаптей наплел, а онучей на всех не хватает. Видал, ребята ушли в лес, а у нее лапти на босу ногу.
Юрша вспомнил:
— Ты сказал, пять лет как мужик пропал. А сосунок чей?
— Грех тут, Юрий Васильевич. Мужиков-то у нас мало, послал я ее в извоз в Москву по прошлому году. Ну, дело бабье, бес попутал, вот и родила. Потому и недоимка.
— А вдруг мужик вернется?
— Ну и что? Поколотит для порядка. Опять же мальчонок. Чей бы бычок не прыгал, а теленочек наш.
Подошли к следующему жилью, землянке. Возле нее — плетневый двор. Мужик и мальчонка доплетали плетень. Увидев барина, сняли малахаи.
— А это, Юрий Васильевич, исправный мужик, лошадь и все прочее есть. Да Господь посетил — сгорел по весне. Мы ему помогли землянку сделать, а отпустить леса на сруб без барского решения не могли. Будет твое дозволение, за зиму лес сготовит.
Юрша поговорил с мужиком, заглянул в землянку. Там копошилось ребятишек пятеро, мал-мала меньше. Когда отошли, Юрша спросил старосту:
— Как смотришь, можно ему лес давать?
— Можно. С лихвой отработает.
— Так и порешим. Выделяй, пусть заготовляет.
Обход продолжался. По деревне уже разнеслась весть, что барин идет. Его встречали, охотно показывали свои достатки, угощали. Осведомленность старосты не переставала удивлять Юршу — тот знал все мелочи каждого двора; его уважали, и ни разу никто не пожалился на него.
Затем подошли к большому двору, изба пятистенная, уступала барскому тем, что крыльцо и сени поменьше, да топилась по-черному. У хозяина Сафрона, широкоплечего и широкобородого старика, было два женатых сына, третий ушел в государево тягло, да дочь на выданье. Все женщины во главе с хозяйкой работали в первой горнице: снохи пряли, дочь вязала, а хозяйка ткала. При входе барина они встали, чинно поклонились и вышли, дела мужиков их не касались. Михей принялся перечислять живность да движимость. Упомянул, что средний сын бортничает. На это дано ему разрешение.
Хозяин угостил гостей медовухой, приправленной травами.
Когда вышли из избы, Аким заметил:
— Вот это хозяин! Я смотрю, у него коров и овец втрое больше, чем барских.
— Без малого так, Аким Дорофеич. На трех таких хозяевах и сельцо держится.
Следующие два дня они объезжали угодья. С утра до позднего вечера осматривал Юрша слегка припорошенные снегом озимые поля, пахотные и паровые участки, луга. Ездили по лесным дорогам. Везде он видел частую сетку звериных следов, зайцы постоянно выскакивали на дорогу, пугая лошадей. Юрша спросил, много ли в деревне охотников.
— Едва ль не каждый. Но у нас строго. Сафрон со своими сыновьями караул несут, брата родного не помилуют. А чтоб не баловали, разрешение даем за малую плату. Вот кончится Рождественский пост, пойдут просить. Тут уж как ты дозволишь. Сам будешь или мне доверишь?
— Пусть останется как было.
— Спаси Бог тебя. Старый барин сам разрешения давал. А вот и сторожка Сафрона. Тут он ночует иной раз, тут и засека у него. Зайдем, огонек разведем, перекусим, я захватил кое-что.
Юрше нравились эти поездки, они доставляли больше удовольствия, чем посещение дворов, особенно таких, как у бобыля. Однако скоро осмотр закончился. После ужина Юрша, утопая в обширной постели, подозвал Акима:
— Поезжай завтра домой, отец. А я седмицу отдохну, потом второе именье объездим. Передай поклон Агафье Сергеевне. Подарки захвати, всех одари, с приношением к стрелецкому голове сходи. Скажи, я просил до весны отпустить тебя. Возьми Захария с собой, насчет его тоже поговори, он нам тут очень нужен.
— Обязательно поговорю, — усмехнулся Аким. — Тут женихов мало, он уже девку облюбовал, глядишь, и женится.
— Видишь, а я не знал. Потом сходи в подворье митрополита, возьми книгу мою. На обратном пути из Москвы привези какую ни есть мягкую рухлядишку...
Обо всем наставление получил, а о Тонинском ни слова. Аким решился напомнить:
— А в Тонинское что отвезти?
На какое-то мгновение Юрша поморщился, как от боли:
— Незачем ехать туда, Акимушка.
— Как незачем? Ты что?..
— Отговаривал ты меня, отец. Поначалу сердился я, а теперь вижу, ты прав. Не пара я ей.
— Батюшка, Юр Василич! А как же боярышня? Ведь я не слепой: ты ей сильно по сердцу пришелся.
— Время излечит, Акимушка. И мне нелегко. Да как я боярышню сюда привезу с бабками, с няньками? Тут повернуться негде.
— Эк, о чем пригорюнился! У тебя и другое поместье есть. Дом там разваливается, это верно. Зато людишек много, да и мы не без денег. За лето хоромы отгрохаем!
— Прокофий не отдаст дочь за безродного. — Государь обещал сватом пойти.
— Отдалился я от государя.
— Поправишься и сызнова приблизишься.
— Не будет того, чует мое сердце. Вроде как в опале я.
— За что опала? Опальным поместья и деньги не дают, а тебе смотри сколько отвалили.
— Чего ты меня терзаешь, Аким? Ты же знаешь, что жениться мне нельзя. Вдруг государю донесут. Сейчас о моей матери знают, кроме нас с тобой, еще двое, а то и трое, да по скитам, по монастырям... А узнает что Иоанн Васильич, он не только меня, но и жену мою не помилует. Вдруг дети пойдут, их, малолеток, тоже не пожалеет. Видно, судьба у меня такая, нужно в сторонку отойти, в монастырь податься. Федор — достойный муж для Таисии. Дай Бог им счастья.
Аким, потупившись, долго молчал, потом неуверенно сказал:
— А может, гроза стороной пройдет? Зачем от своего счастья отказываться? Государь твою службу знает, никому не поверит.
— Нет, не минует. Ему что-то известно. Помнишь, перед отъездом из-под Казани ко мне тысячник приходил? Дарственные деньги принес. А я его спросил: почему из всей тысячи только мою сотню на стены послали? Он ответил, что, мол, боярин перепутал: утром перед началом дела пришел и сказал, что государь приказал сотню Монастырского в самое гиблое место послать. А теперь, вишь, самые высокие наградные и сотнику и стрельцам. Ну а я мыслю так: не ошибся боярин. Государю что-то известно стало, вот он и решил избавиться от меня. Я тогда сразу почувствовал, когда у него был и про убийство Михаила говорил. Вот так-то, отец.
— Ой, Юр Василич, боюсь, что ты возомнил. И опять же, девку молчанием обижать нельзя. Нужно объяснить как-то.
— Правду говорить нельзя, а кривить душой не могу. Скажи: ухожу в монастырь.
— Да ты что?! Впрямь думаешь о монастыре?!
— Думаю. Другого выхода не вижу. Надену монашью рясу, а то и схиму, и все мирское отойдет, и гнев царя не устрашит меня. Так думаю: рука окрепла, перебелю сказание о Туле и поеду к царю просить разрешение вернуться в монастырь. Поверь мне, это лучше, чем жить и дрожать за себя, жену и детей. А ты не печалься сверх меры, по-другому все сложится... Коня Лебедя подари ей, память обо мне хоть какая ни на есть...
11
В тонинском дворце привратник узнал Акима и пропустил на двор. Он же разыскал дворецкого и попросил доложить боярину. Тот горестно покачал головой:
— Болен боярин Прокофий, никого не принимают. А боярин Афанасий из-под Казани не вернулся пока. Управляет всем барыня Мария.
Аким не предполагал встречаться с ней, но делать было нечего, и он махнул рукой:
— А, была не была, доложи: стрелец Аким от сотника Монастырского по делу.
Ждать пришлось долго. Аким бродил по двору в надежде увидеть Таисию или кого из знакомых девок, но тщетно. И вдруг столкнулся с Малайкой, ее казачком. Аким к нему, как к родному:
— Здравствуешь, Малайка! Прости, бога ради, христианского имени твоего не знаю.
— Не знаешь, и ладно. Чего обрадовался?
— Малайка, дорогой! Вот тебе грош. Скажи боярышне: на дворе, мол, Аким. Повидать хочет.
— Под батоги меня подводишь, стрелец! У нас теперь строго. А за грош благодарствую.