Страница 13 из 13
— Честь надо знать! Хватит, побаловались.
— Что это ты такой совестливый стал? Бывало, не совестился. Напоишь его, а меня — к себе в постель. Иль, может, не было того?
— Было, а теперь не будет. — И вдруг грозно: — Веди к Таиске.
У Марии челюсть отвисла, глаза на лоб полезли, в лице ни кровинки не осталось.
— Ты... ты... Давно надумал? — зашептала она.
— Давно. Когда увидел в мальчишечьем обличии. Веди.
Мария бросилась к нему и зашептала как безумная:
— Нет, нет! Не бывать этому! Ты мой! Никому, никому!! Ее, гордячку, Спирьке отдай. Или вон своим...
— Опомнись, барыня! Кому перечишь?!
— Тебе, государь мой! Тебе, любимый!
Иван схватил ее руку, больно сжал и отстранил от себя. Зашептал свистящим шепотом, не сводя с нее пристального страшного взгляда:
— Говорю, опомнись! — И сильно встряхнул ее. - Я знал, что кто-то из вас заартачится, поэтому Мокрушу прихватил. Не посмотрю, что ты барыня! Мокруша так обработает, месяц спать на животе будешь. Поняла? - И оттолкнул Марию от себя.
Барыня повалилась на пол, запричитала:
— Горе мое горькое! Ведь люблю тебя! На позор пошла! Люди все видят! Для тебя готова все терпеть!..
— Вот и ладно. Терпи. Вставай!
— Только не это! Не прощу разлучнице! Изведу проклятую!
Иван порывисто нагнулся, схватил барыню за плечи и поднял ее. Увидев искаженное злобой лицо и выкатившиеся глаза, Мария замолкла и вдруг почувствовала: что-то кольнуло под левой грудью. И тотчас увидела нож в руке государя.
Иван шипел змеей:
— Машка! Еще слово, Мокрушу звать не буду, сам прикончу. Смирись. Ну! — Нож все сильнее и сильнее врезался в кожу.
Хотела крикнуть: «Убей!», но, взглянув в его глаза, поняла — убьет! Поняла и взмолилась:
— Прости меня, неразумную! Все, все готова сделать, что прикажешь.
— Давно бы так. — Спрятал нож и строго добавил: — А ежели хоть волос упадет с ее головы, засекут тебя плетьми на Пожаре. То воля моя, государева.
Боярыня почувствовала что-то горячее под грудью. Провела рукой — кровь. И она и Иван смотрели на окровавленную руку. Мария тяжело вздохнула и громко сказала:
— Спаси Бог тебя, государь, за науку и за все! Идем.
Тот усмехнулся:
— Вот и ладно. Бери вино и кубки.
В коридоре с лавки встал Спиридон. Иван, проходя, буркнул:
— Не ходи. Спи тут.
Шли слабо освещенными переходами, впереди Мария. В трапезной слышались пьяные голоса. Шарахались от барыни девки. В прихожей на боярской половине дремал дворецкий и Малайка. Дворецкий не проснулся, а Малайка проворно отворил дверь перед барыней, узнав царя, согнулся в низком поклоне.
Мария поднялась по широкой лестнице в девичью светлицу. Постучала. Тишина. Постучала громче. Послышалось шевеление и голос девки. Мария назвала себя, дверь отворилась. За Марией шагнул царь. Девка ойкнула. Мария вытолкнула ее на лестницу.
В неровном свете лампады обычная обстановка девичьей: лавки, ларцы, укладки, пяльцы с вышивками, донца, прялки. В углу — кровать. Иван подошел, поднял полог и долго смотрел на спокойно спящую, раскинувшуюся девушку. Опустил полог и, тихо ступая, вернулся к Марии, прошептал:
— Поставь и уходи.
Она ушла, не забыв поклониться. Иван задвинул дверной засов. Сбросил кафтан, оставшись в зеленой шелковой рубахе. Взялся за нож на поясе, секунду поколебавшись, отстегнул его вместе с ремнем, положил на скамью. Налил кубок вина, одним махом выпил, повременил немного, налил оба кубка, оставив их на скамье, отдернул полог и сел на кровать. Таисия шевельнулась, с улыбкой повернулась и открыла глаза. Несколько секунд недоуменно смотрела на царя, потом рывком отодвинулась в угол, в немом крике прикрыла рот ладонью. Иван, придавая голосу нежность, спросил:
— Чего испугалась, глупая? Радоваться должна. Царь всея Руси пришел справиться о твоем здравии.
— Уйди! Уйди, государь! Ради Бога, уйди! Закричу!
— А чего кричать? Тебя не трогают. Святки на дворе, пришел с тобой вина выпить. Что тут плохого?!
Иван отошел, взял кубки и вернулся. Таисия вскочила с постели, прикрывшись летником, стояла у стены, с ужасом глядя на Ивана:
— Уйди! Уйди, государь! Уйди, Бога ради!
— Заладила: уйди, уйди! Вот выпьем и уйду. Держи.
Таисия видела только его глаза, требовательные, строгие.
Не отрывая от них взора, дрожащей рукой взяла кубок, вино расплескалось. Иван придержал ее руку своей горячей и влажной, приговаривая:
— Вот и ладно. Вот и ладно. — Одним глотком осушил свой кубок и бросил его на пол. Таисия пригубила, сладкая, душистая влага согрела горло. Иван смотрел на нее, шептал как наговор: — Пей, все пей! Выпьешь до дна, тут же уйду! Фряжское вино душу веселит, печаль уносит! — Сам придерживал и наклонял кубок.
Таисия выпила и едва перевела дух:
— Ой! Все! Уходи!
Иван, не отпуская ее руки, видел, как краска заливает лицо девицы. Медленно приближая ее к себе, выдыхал слова:
— Поцелуй, поцелуй и уйду.
Она выронила кубок, хотела оттолкнуть его, но почувствовала, что нет сил сопротивляться...
Спускаясь из светлицы, Иван увидел около лестницы Спиридона:
— Чего тут? Почему не спишь?
— Тебя... государь... Чтоб не... не помешали...
— Пьян, сволочь! С какой радости?
— С...с... горя, г... государь.
Иван быстро прошел к себе, Спиридон, качаясь, побрел за ним. Проходя мимо стражника, Иван приказал:
— Не пускай. Пусть тут проспится.
Как только затихли тяжелые шаги царя, в светелку к Таисии скользнула Настенька и заперлась на задвижку. На полу валялись два серебряных кубка, пахло вином. На цыпочках подошла к постели. Таисия крепко спала. Настя задернула полог, опустилась на ковер и тихо заплакала.
Яркий солнечный день заглянул в оледеневшие окошки, когда проснулась Таисия и позвала:
— Настя, ты тут? Чего-то голова болит, разламывается... Что случилось, Настенька?
— Ничего, боярышня! Ничего. На, переодень исподницу, разорвалась твоя. Дай, перестелю покрывало.
Таисия сухими глазами смотрела, как Настя свертывала в тугой комок изорванную исподницу и покрывало с бурыми пятнами.
— Значит то не сон?.. Настенька!
— Сон, боярышня, сон! Во сне всякое может померещиться!.. Дозволь сжечь это?
Таисия молча кивнула. Видела, как Настя сунула комок в печь, заложила приготовленными дровами и вздула огонь. Боярышня сошла с кровати. Вдвоем, обнявшись, сидели они перед зевом печи и плакали. Дедами заведен обычай после первой брачной ночи вывешивать исподницу и покрывало, чтобы все видели свидетельство чести девичьей. А тут тайно в печи бесследно сжигалась честь боярышни! Вот об этом они и плакали. Потом тихо запели песню о том, как познакомилась голубка с ясным соколом, ворковали, миловались. Поклялся ей сокол в вечной любви, поверила и отдала ему заветное. Теперь плачет голубка, убивается, а ясный сокол о клятве забыл, среди друзей победой бахвалится.
Попели, поплакали. Богородице помолились. Боярышня весь остаток дня провела в опочивальне отца. Настенька к девкам бегала, потом боярышне на ухо шептала, новости поведывала. Государь со товарищами уехал еще затемно. Барыня рвет и мечет, всех девок прибила, старика дворецкого к Мокруше отправила. Потом, говорят, в постель слегла, заболела якобы.
Зимние дни, и тихие, солнечные, и вьюжные, шли своей чередой. Таисии казалось, что страшный сон не повторится, и опять появились маленькие радости в ее светелке. Потихоньку от всех с Настей под Крещение гадать начали, и такое веселое гадание получилось.
Вдруг постучали в дверь, заявилась барыня. Полмесяца не видела ее Таисия, и вдруг пожаловала. Вошла, а за ней царь Иван!..
После Крещения Иван на неделе раза три приезжал. Сперва в светелку к Таисии его Мария провожала, потом один стал ходить. Тут приехал Афанасий. Пировали несколько дней, и теперь брат отводил сестру в опочивальню к государю, за что подарки ему и государево расположение. Как будто ничего не изменилось. Правда, люди заметили, что не брал государь с собой Спиридона. Однако же и об этом всласть поговорить не пришлось — к Мокруше двоих отправили, а остальные языки прикусили. И вообще, из дворни многие в пытошную из-за разговоров попали. Не наказывали только за песни старинные да за сказки, опять же, ежели они без намеков.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.