Последний фарт

Софи открыл глаза и облизал губы.

— Какой-то шайтан поставил самострел. Гляди! — Он поднял рубаху. Засохшая кровь темнела на пояснице. А выше обручами выпирали обтянутые тонкой кожей ребра.

— Самострел? Тут самострел? — удивился Бориска.

Кто-то ходит за ними. Что надо этим неизвестным? Бориска наскоро приготовил ужин, накормил товарища. Всю ночь метался в жару Софи, — путая явь с бредом, и только к утру заснул. Бориска лихорадочно соображал, что же делать дальше. Ждать нельзя, скоро выпадет снег. Оставалось одно: приспособить китайские рогульки и тащить на себе Софи. А может, оставить Софи здесь, разве не пытался он его обмануть? Размышления Бориски прервал треск сучка. Он вылез из шалаша, прислушался. Под берегом осторожно свистнул чирок, и табунок с шумом снялся с воды, и снова зашуршала сухая трава и послышались крадущиеся шаги.

Бориска быстрыми неслышными шагами двинулся по следу. Натолкнулся он на человека так неожиданно, что растерялся. Тот притаился за лиственницей, прижимаясь к ее стволу. Дикая ярость охватила татарина. Он кинулся на незнакомца, но тот неожиданно обернулся, бросился под ноги, свалил Бориску, ловко вскочил, и только синяя роба мелькнула между деревьями.

Бориска даже не успел заметить его лица. Он гнался за ним, пока были силы, но незнакомец убежал.

…В дыры палатки проглядывали звезды. На столе, сбитом из досок, догорала свеча. В двери полога струился холод и расстилался по земляному полу. С болот доносилось разноголосое кряканье уток, всплески воды, свист крыльев. — С верховий распадка звучал, точно крик о помощи, зычный пришв сохатого. Таежный мир был наполнен осенними, тревожными хлопотами.

Полозов лежал на оленьей шкуре, подложив под голову руки, и глядел через дыру на тухнувшие звезды. На чурбане сидел Канов и чинил одежду.

Вечером они поздно закончили работу. Пришли усталые, мокрые. Надеялись застать возвратившихся Софи и Бориску. Вместо этого их встретило страшное разрушение. Палатка была разорвана. Кругом валялись полосы брезента. Мешки с мукой были тоже разорваны. Клочья зимней одежды серыми комками выглядывали из кустов. Чай, табак были рассыпаны по земле.

Не иначе как медведи забавлялись, решили старатели. Они остались без продовольствия и одежды. Значит, конец и работе. Все возможное было собрано и аккуратно сложено. Палатку кое-как зашили и снова натянули на каркас. Всю ночь занимались починкой.

— Зима подпирает, жратвы нет, — горевал Полозов. — Черт знает, что творится, а татары — ни звука о себе. Завтра отправлюсь на розыски, найду здоровыми — набью морды. Да и медведи ли разрушили все?

— Не сие суть, — вздохнул Канов. — Я мыслю, если этот богомерзкий соглядатай учинил нам зло, то кто ведает, где ввергнем мы себя большим мукам? Тайга скоро будет яко пустынь.

— Ты снова видел его? Надо бы поймать или выследить, где он прячется?

— Зрил издали. Борзо убег.

Полозов промолчал. Видимо, за ними следит Саяки. Тут того и гляди, как бы не получить пулю в затылок. Полозов тревожился за Бориску и Софи.

— Пару часов вздремну и двину.

Канов не ответил. Полозов только разделся и лег, как за палаткой захрустел ледок и послышались шаги уставшего человека. Раздвинулся полог, и свет луны упал на его лицо.

— Кто? — вскочил Полозов.

— Сными! — Бориска повернулся спиной. На рогульках, точно на скамейке, сидел привязанный Софи. Голова его бессильно свисала на грудь.

— Что с ним? — Полозов снял старика и внес в палатку.

Бориска сел на чурбан, расстегнул куртку, вытер куском мешковины вспотевшую грудь и отвернул воротник. На его плечах багровели мозоли.

— Гляди! Долго таскал, — вздохнул он, облизав обветренные губы.

Канов поставил чайник, принес лепешки и снова взялся за починку одежды. Полозов осмотрел Софи. Рана взбухла, пожелтела, а в середине чернел наконечник стрелы. Опухоль красными буграми расползалась по спине.

— Может, разрезать, а то как бы не помер? — разволновался Иван.

— Дотронуться не дает, как резать, дурной башка! Все помирать будем, — хмуро проворчал Бориска.

— Сия краснота опасна! — подошел Канов, покачал головой. — Токмо вскрыть, — заключил он, отводя глаза.

— Вскрывать так вскрывать. Не помирать же ему. Кто будет? — Полозов посмотрел на товарищей.

— Себе могу, другой нет! — отрезал Бориска и вышел из палатки.

— Ты постарше. Давай, — посмотрел Иван на Канова.

— Надобно, но не мощен.

Полозов видел, что медлить нельзя. Он плеснул на лицо Софи холодной воды, тот открыл глаза.

— Стрела у тебя в ране. Надо вынуть. Потерпишь? — спросил Полозов.

Софи замахал рукой, застонал, и в его глазах блеснули слезы.

— Не позволю умереть, черт возьми! — заорал Иван. — Биться будешь, сяду верхом, все равно разрежу! — Он приказал Канову подготовить кипяток, крепкую заварку чая и чистую рубаху.

Полозов понимал: жизнь Софи зависит от его решительности, — и он волновался. А что если старик не выдержит боли? Или еще что-нибудь? Но когда он сказал Канову, что ему придется помогать, и увидел, как вытянулось лицо старателя, рассвирепел…

— Уходи тоже к черту! Справлюсь один! Вы как крысы!

Когда старатели вернулись, Полозов уже все сделал. Софи лежал на животе. Рана его была перевязана чистой рубахой Ивана.

В углу валялись окровавленные тряпки. На столе лежал наконечник стрелы. Полозов сидел одетый.

— Куда твоя собрался? — спросил хмуро Бориска.

— Да ты разве сообразишь? — добродушно усмехнулся Полозов. — Софи надо к фельдшеру. Пойду добывать оленьи нарты. Дней через пять ждите! Соберитесь, да и больной пусть немножко оклемается. — Он встал, надел шапку.

— Подождал бы, сыне, скоро рассвет!

— Остаюсь тут! Разведкам делать будим! — заявил Бориска. — Место видел.

— А жрать? А одежда? — спросил Полозов.

— Палатка есть. Штаны шить будим, рукавицы. Рыбам ловить. Зимовье рубить. Хуже видел… — отрезал татарин. — По ключу спускался. Верный дело…

Полозов пожал плечами. Он собрал узелок и, не прощаясь, вышел.

Уже рассветало. Над лесом изогнутым листком ветлы висел молодой месяц. С тополей сыпались жухлые листы. Дым от печки синеватой гарью затягивал пожелтевший лес. Полозов пошел к перевалу, за которым была Буянда.

До стойбища оленеводов на Коркодоне Мирон добрался перед ледоставом. Осень затягивалась. По первому льду не прошло ни одной упряжки. Наконец, как-то ночью прибыл на стойбище среднеколымский торговец мясом. Он направлялся на ярмарку. За чаем они с Мироном разговорились, и торговец согласился довезти его до Сеймчана.

За несколько верст до Сеймчана, возле якутской юрты, упряжка, остановилась. Торговец остался у знакомого якута, приказав каюру-юкагиру довезти Мирона до поселка.

И уже с каюром добрался Мирон до Сеймчана. Показалась деревянная колокольня, крыши домиков, поселок разбитых на снегу юрт. Каюр остановил упряжку. Мирон забрал свой узелок и пошел побродить по поселку. Он попал в самый разгар Ярмарки.

Торговали в юртах, с нарт и просто на досках, разложенных на козелках. На пустыре толпилось оленье стадо. Пастух по заказу покупателя выстрелом выбивал облюбованных животных.

Мирон долго ходил от одной группы к другой.

Его удивляли цены: простой топор стоил пять лисьих хвостов. Юркий приказчик из якутов, посмеиваясь, совал эвену кусок отрезанной ткани.

— Бери, старый, бери. Еще одна революция, и за такую плату не купишь и лоскутка на бантик. Пусть покрасуется девка, пока не пришел Совет и не забрал в общие жены.

— Худое время настало, — вздохнул эвен. — Как жить без товаров?

— Неправду болтаешь о революции, — протолкался Мирон к приказчику. — Как здесь было? Товары у купцов. Власть и еда у богатых, вроде как у вашего Громова. Терпели, терпели бедняки и, договорившись между собой, взяли ружья и сказали; Громовых всего несколько человек, а нас, как лиственниц в тайге. Все одинаково родимся и умираем, и должно быть право у всех одинаковое… Выгнали царя, урядников и теперь свою власть создают — Советы.