Последний фарт

Розенфельд, увидев ее, приподнял шляпу и ушел в избу. Из дверей показался Мирон. Он уже был одет по-дорожному. Леночка молча передала конверт. Мирон его положил в сумку, еще раз заверив Лену, что передаст все нужное.

Вышли. Розенфельд отвел лошадь к завалине, тяжело влез в седло и дернул поводья, на ходу вставляя носки ичиг в стремена.

Мирон попрощался, привязал сумку.

Лошади лениво зашагали.

Лена стояла и глядела вслед удаляющимся всадникам. Вот уже они спустились к реке и скрылись за кустарником. Уехали, а когда вернутся? Когда привезут весточку? Да, без Мирона совсем будет тоскливо.

Хлопнула дверь, из избы вышел Федот Амосов — стройный парень с красивым смуглым лицом.

— Японцы перехватывают косяки горбуши в бухте. И вверх по реке идет мало рыбы. Худо у таежных людей. Они к нам спустились заготовить юколу. Помочь бы надо.

— Конечно.

— Хорошо, что сразу согласилась. Пошли.

— Помогать? — Леночка оглядела свое платье. А Федот уже сбежал под берег.

Бесцеремонен он, — подумала Лена, но отказаться было неловко.

За поворотом реки, на косе, темнели юрты. Рядом с ними вешала с юколой. На всей отмели полно людей.

По пояс в воде бродили ловцы с маленькими неводами. Выхватывая рыбу из мотни, они бросали ее в плетеные корзины. Другие уносили ее к местам разделки.

Чистильщики ловкими движениями надрезали жабры, одним махом вспарывали брюшко и отбрасывали внутренности. Разрезали горбушу вдоль позвонка на две половины и кидали в корзины.

— Когда человека перестают просить, это худо, — раздался за спиной Леночки голос Федота. Она оглянулась и покраснела. Он глазами показал на корзину с рыбой. Лена взялась за плетеную ручку.

После весеннего паводка Бориска и Софи отправились на опробование берегов Оротукана. Полозов и Канов до половины августа бродили с лотками по верхним притокам Среднекана.

Как-то Полозов вернулся в палатку раньше Канова и решил наловить к ужину рыбы. Дело нехитрое. Крючки и лески у него всегда были в кармане. Оводы то и дело садились на засмоленную куртку. Сильные хариусы достигали вершин мелководных ключей. Знай швыряй их на берег.

— А-аа-ааа… У-уу-ууу! — раскатилось по долине.

Кто бы мог? И снова:

— Э-ээ-эээ!.. Ва-ню-ша-аа!..

Ванюша! Только один Мирон называл его так. Неужели он тут, в тайге? Полозов схватил рыбу и побежал на голос.

Через, кустарник продиралась якутская лошаденка с чернобородым всадником в седле. Так и есть — Мирон!

Увидев Полозова, он сполз с седла и, покачиваясь, протянул руки. Они обнялись и пошли рядом. Лошадь, пощипывая траву, тащилась позади. Скоро подошли к палатке. Полозов принялся чистить рыбу.

— Как ты нас разыскал? — все удивлялся он.

— Разыскать не мудрено. Вся тайга говорит о чужих людях в долине. Кулаки и шаманы распространяют нелепые слухи. Поблизости не осталось ни одного кочевья, — весело усмехнулся Мирон.

— А чему ты тогда радуешься?

— Да неужто вы ничего тут не ведаете? В России революция. Самодержавие пало, — торжественно произнес он.

— Пало самодержавие? Постой, постой… — Полозов бросил нож на рыбу и распрямился. — Ты мне все толком расскажи.

И пока Полозов жарил рыбу, Мирон рассказал о приходе к власти Временного правительства и о задачах большевиков.

Мирон достал из сумки четвертинку спирта. Полозов принес лепешки, кружки, заварил чай смородиновыми корнями.

Мирон переживал, что торговцы и кулаки времени не теряют. Они нацепили красные ленточки и ездят по стойбищам, бессовестно грабя инородцев, запугивая их голодом и всяческими небылицами.

Полозов разлил спирт по трем кружкам.

— Для Канова. Он скоро подойдет, — пояснил он.

Выпили. Беседа затянулась. Канов где-то задержался, хотя уже настойчиво ползли сумерки. В вечерней тишине звонче звенел ключ.

— Раз ты уверен в существовании промышленных россыпей, — наставительно говорил Мирон, — продолжай поиски. России туго. Война все жилы вымотала, везде разруха. Золото очень нужно. Да, на всякий случай, не худо, чтобы наши люди были в тайге. Одним словом, пока твое место здесь.

Мирон сказал ему о подозрительном корейце, об интересе Саяки к поискам золота и передал письмо от Лены.

Полозов разорвал конверт, вынул записку. — От Леночки.

«Помним. Волнуемся. Ждем. Прислушайтесь внимательней к Мирону и будьте умницей. Лена». — Полозов молча вертел записку в руках.

Появился усталый и хмурый Канов. Молча кивнул Мирону и сел за стол.

Полозов подвинул противень с рыбой и кружку.

— Зело к месту с устатка, — Канов выпил и сосредоточенно принялся за рыбу.

Мирон посмотрел на обувь Полозова и вытянул ногу в новом добротном ичиге.

— Возьми. Достану себе другие.

— И не думай! — отмахнулся Полозов. — Лучше скажи, когда дальше поедешь?

— Поутру двину. Хочу подняться вверх по реке до Таскана, побывать в Оротукане, затем на лодке спуститься ниже Сеймчана и уже зимней дорогой возвратиться на побережье. Лодку возьмем у старика Гермогена.

— Так он тебе и даст.

— Я ведь приехал вместе с Розенфельдом. Лодка принадлежит ему. Он как-то оставил ее у старика. А тот чужое — избави бог.

— С Розенфельдом? — всполошился Полозов. — Зачем он тут?

— Ты слышал о его кварцевых жилах? Он хочет сделать зарисовки и ехать во Владивосток с ходатайством.

— Зарисовки? А стоит ли их делать сейчас?

— Никакими сведениями о золоте он не располагает. Для беспокойства оснований нет. И к тому же кто может ему запретить? — Мирон пошел к ручью умываться.

Густела северная ночь. Над костром покружилась сова и села где-то за деревьями, Канов уже дремал за столом. Полозов принес сено, постелил, все улеглись на полу. Мирон сразу же заснул. Полозов еще долго крутился. Когда он поднялся, Мирона уже не было. У стенки стояли его новые ичиги.

…В юрте тихо. Под скалой бурлит вода, и в ее глухом бормотанье тонут голоса, что давно звучат за юртой. В это лето к Гермогену частенько заезжают.

— Дывасать мешков рисова мука. Чай, сипирт, табак. Моя много-много давай. — Зачем старый люди худо живи? — расслышал Миколка певучий голос на ломаном русском языке.

— Дед, почмокивая, сосал трубку.

— Сама торговать будешь. Мало-мало торгуй, много сибыко деньга будет. Большой купеса сделаешься. Как солнце, поднимешься над тайгой. Хоросо. Моя еще ружье дари, патроны, сибыко много припаса давай…

Старик не отвечал.

Миколка поднял голову. Что мука, табак — все израсходуется, а ружье? Ружье — это все! Неужели дед откажется? А может, слабеть умом начал? Миколка поднялся и надел торбаса. Ружье не выходило у него из головы.

— Зачем делаешь печаль? Мой желает тебе сычастья! — сокрушенно протянул гость. — Нехоросо! — Брякнула кружка. — Чай мало-мало есть. Поставь кипяток. Спирта маленько найдется. Расапить бы, а?

Дед засуетился, снял с угла ведерко и, позванивая, пошел к реке. Миколка вышел из юрты и оглядел пришельца.

Это был худенький человек с узкими глазами и с большими, выступающими вперед зубами. В своем синем брезентовом костюме он казался парнем.

— Какой славный мальсика? — засмеялся гость, протягивая руку. — Добрыу ден!

Миколка с достоинством поздоровался. Незнакомец порылся в узле, вынул перочинный ножик с перламутровой отделкой, подал парнишке и ласково погладил по голове.

— Подарка тебе. На память. Сипирт пьешь? Нет? Дед сыбко сердитый? — Посмеиваясь, он полез в карманы, и — тут же в его руке оказались два шарика — красный и голубой. — Красивый, а? — Подбросив шарики, он ловко поймал их, щелкнул пальцами и расправил ладонь. — Где, а?

Шариков в руке не было. Миколка изумленно раскрыл рот. Гость легонько схватил его за нос и подал красный шарик.

— А это сего? Беры, беры, тебе будет.

Заулыбался и Миколка.

— А где другой? — И он вытащил шарик из уха мальчишки. — Тебе, беры.

Миколка держал на ладони оба шарика, боясь прикоснуться. А вдруг снова запрыгнет в нос или в ухо?