Страница 53 из 56
— Весной.
— Значит, Зимин весной был в Петрограде?
Рогов кивнул.
— Все сходится… Все сходится, Федякин! — воскликнул он и с затаенной ненавистью добавил: — Я этому бывшему офицеру и прежде не доверял — все с усмешечкой, контра, — и, взглянув еще раз на Рогова, добавил: — Чтобы вы, доктор, в курсе были: этот самый Суббота, вот которого вы от смерти спасали, Смелкова, Аркадия Николаевича, у меня на глазах пристрелил…
Рогов вздрогнул, посмотрел на Куманина, задумался.
— Где же он есть, этот Горелый? — сказал Куманин. — Может, кого из староверов порасспрошать?
— Может, кто и помнит, — сказал Федякин, — да не скажет.
— А если мне попробовать? — предложил Рогов. — Меня тут кое-кто помнит… с детства.
Церковь стояла на окраине, среди крепких с железными крышами и высокими воротами староверческих домов. Рогов, задрав голову, глядел на колокольню, откуда несся торжественный, немного печальный перезвон. Он толкнул обитую железом дверь колокольни и стал подниматься по крутой узкой каменной лестнице, ведущей к звоннице.
Щуплый одноглазый мужичонка, несмотря на жару, в валенках и меховой телогрейке держал в руках несколько веревок и сосредоточенно раскачивал языки колоколов. Здесь, наверху, их звон был тяжелым, оглушающим. Звонарь мельком взглянул на Рогова и продолжал дергать за веревки. Рогов слушал и ждал. Наконец звонарь дернул последний раз и бросил веревки. Тяжелый колокол загудел, перекрывая перезвон колоколов поменьше, и, когда все уже смолкли, как бы из уважения к его глубокому низкому голосу, долго еще стоял в воздухе низкий, медленно исчезающий стон.
Звонарь взглянул на Рогова своим единственным глазом.
— Не положено сюда ходить, доктор, — сказал он незлобливо.
— Как поясница, Родион Афанасьевич? — спросил Рогов.
— Какой там Афанасьевич… Родька я, и все тут. Маленько вроде полегче стало.
— Скажи, Родион… это правда, что ты родился в Горелом скиту?
— А тебе почто? Ну, родился. Тому шестьдесят лет как родился… Да полсотни как здесь живу. Нету ноне Горелого. Сгнил небось, лесом порос. Одни медведи по зиме прячутся, А тебе что?
— Видите ли, я интересуюсь историей…
— Это точно, история была, как не быть. Да только кончилась. Как амнистия истинной вере вышла, так история и кончилась…
— А где он находится, этот… Горелый?
— Верст отсюда этак с восемьдесят, почитай. Во-он в той стороне. — Родион показал на юго-восток.
Рогов поглядел в ту сторону, куда показал звонарь. Сразу за городом начиналось необозримое темно-зеленое море тайги. Казалось, что нет ему ни конца, ни края.
Федякин задумчиво бродил по комнате, то дергая себя за усы, то что-то неопределенно посвистывая.
— Он еще сказал, что болота там… будто солдаты этого Чивилихина на обратном пути гибли… — сказал Рогов.
— Болото? — остановился Федякин, что-то припоминая. — Точно! Если от Николиной заимки на юго-запад взять, через десять верст болота начнутся непроходимые.
Он хитровато подмигнул Куманину.
— Есть одна мысль. Пошли!
Они шли по широкому зеленому лугу, начинавшемуся сразу за городом. Здесь собралась большая толпа. На возвышении, в блестящих медных касках оркестр пожарной команды играл марш. Над оркестром трепетало на ветру кумачовое полотнище с призывом: «Вступайте в общество друзей воздушного флота», и невдалеке возвышалась нарисованная на фанере огромная карикатура: толстый зубастый капиталист в цилиндре с ужасом смотрит на красный аэроплан, летящий над ним. На аэроплане было написано: «СССР», а на цилиндре капиталиста — «Антанта».
Толпа смотрела на небо. Там невысоко над лугом, потрескивая мотором, летал аэроплан. Он сделал круг и стал снижаться. Когда он остановился, толпа бросилась к нему. Из кабины вылез летчик, весь в коже, и крепкий кряжистый старик с окладистой бородой. Старик был серьезен и торжествен.
— Что, папаша, архангела Гавриила не видел? — крикнул кто-то из толпы дурашливым голосом.
— Тебя, дурака, видел, — рассердился старик.
Федякин, Куманин и Рогов направились к летчику.
Тася взлетела на вороной кобылке на вершину небольшого холма и так же стремительно понеслась вниз. Из-за холма вслед за ней поднялся бумажный, склеенный из страниц «Нивы», раскрашенный углем змей с длинным мочальным хвостом. Он взмыл кверху, и тут же из-за холма показался Темка. Он взбежал на холм и что есть силы крикнул:
— Пущай!..
Тася оглянулась и ослабила зажатую в руке бечевку. Змей чуточку опустился, но тут же, подхваченный ветром, стал подниматься все выше и выше. Тася соскочила с лошади и передала Темке конец бечевки. Она смотрела на уходящий в небо змей, который постепенно превращался в светлое пятнышко, в солнечный зайчик на голубом небе.
— Вернулись, однако! — услышала она голос Темки и, обернувшись, увидела: к бревенчатым воротам поселка подъехали Зимин и Суббота. Они соскочили с коней и скрылись в воротах.
Вдруг Темка остановился и замер, к чему-то прислушиваясь.
Тася слышала. Откуда-то до них доносилось какое-то странное стрекотание… Оно приближалось, становилось громче.
— Смотрите, барышня, что это? — закричал Темка.
Из-за деревьев на небольшой высоте показался аэроплан. Он летел медленно, но Темке казалось, что летит он с неимоверной быстротой.
— Аэроплан, — сказала Тася растерянно.
— А-еро-план, — повторил мальчик. Испуг его пропал. Он восторженно смотрел на невиданную птицу и, смеясь, хлопал себя по животу. Тася, глядя на него, тоже засмеялась.
— Летают, летают! — кричал, подпрыгивая, Темка.
Из поселка послышались выстрелы.
Когда Тася и Темка вбежали в ворота, они увидели, что мужики палят из ружей, а бабы испуганно крестятся, прижимаясь к забору. С крыльца, втянув голову в плечи, исподлобья смотрел на аэроплан Суббота. В кабине аэроплана можно было различить двоих: летчика в авиационном шлеме и очках и еще одного, сидевшего рядом. Самолет сделал круг над поселком, скрылся из виду, а через некоторое время появился снова, делая новый круг. И снова раздались выстрелы.
Темка бросился к стоявшему ближе всех Губенко.
— Не смей! — чуть не плача, кричал он. — Пусть он летает! Пусть летает!..
Губенко оттолкнул его и выстрелил.
Самолет развернулся и скрылся за деревьями, оставляя за собой тонкий дымный след.
Суббота сидел перед большой квадратной флягой с самогоном, подперев голову кулаком. В комнату вошел Зимин.
— Мы с Тасей уходим. Нам нужен проводник.
Суббота поднял голову.
— Торопишься, — усмехнулся он.
— Я сдержал свое слово. Теперь твоя очередь.
— Ты офицер, тебе положено слово держать…
— Ты дашь проводника! — сказал Зимин спокойно.
— Ишь ты, гонор-то, гонор… Сразу видать, порода. Уйдешь? Навсегда? А я не верю! Никто на свете по доброй своей воле от золота не уйдет! Не верю!
— Да и тебе уходить надо, — по-прежнему спокойно сказал Зимин. — Недели не пройдет — придут они сюда.
— Придут — не уйдут! — стукнул кулаком Суббота. — А только мне уходить некуда! Я со своей земли никуда! Понял?
Он встал, тяжело надвинулся на Зимина.
— Ее у меня, — надрывным шепотом произнес он, — только что с жизнью отнимут. Моя это земля! Моя!
— Не твоя она, — сказал Зимин. — И не будет твоей!
— Будет! Отсюда выкурят — дальше подамся: тайга велика. И ты со мной. Мы теперь с тобой одной цепочкой связаны. Золотой!
Он толкнул дверь и вышел — на крыльце стоял Харитон.
— Тебе чего?!
— Велено передать: в Балабинск люди приехали. Экспедиция — на Ардыбаш собираются.
Суббота оглянулся на Зимина. Тот усмехнулся, и Суббота задохнулся от гнева. Увидев стоявшего невдалеке Силантия, он крикнул ему:
— Силантий! Губенко ко мне! — и, снова обернувшись к Зимину, уже спокойно сказал: — Иди, Кирилл Петрович, опосля поговорим.