Страница 3 из 56
— Была бы моя воля, не отдал бы вам мальчиков.
Отец Николай поклонился и отошел от Мызникова.
Мальчуган, которого настоятель назвал Иннокентием, стоял перед высоким сутулым монахом в светлой келье, уставленной иконами и загрунтованными досками. На доске, стоявшей у стены, был изображен Георгий Победоносец на коне, длинным копьем пронзающим змея.
— Данило, а Данило… — разглядывая всадника, спросил мальчик. — А кони разве красные бывают?
Данило поглядел на доску, погладил Иннокентия по голове.
— А то… Вот когда солнышко к земле клонится, оно все вокруг в свой цвет красит… Не токмо кони, а человек и тот красный делается. Не замечал?
— Не… — покачал головой мальчик.
Данило обтер руку полой перепачканного краской подрясника и перекрестил Кешку.
— Полюбил я тебя, Иннокентий, за нрав кроткий, за послушание… Не боязно ехать-то?
— Боязно, — тихо ответил Кешка.
— А ты не боись, Иннокентий, может, оно и к лучшему. Людишек повидаешь, божий мир поглядишь. Ладан-то небось надоело нюхать? — засмеялся Данило.
Иннокентий поглядел на валенки Данилы.
— Валенки-то… каши просят, — улыбнулся Кешка. — Я тебе новые достану.
— Где же ты их возьмешь? — усмехнулся Данило.
— В городе-то, говорят, чего только нет…
Данило тихо рассмеялся и снова перекрестил Кешку.
— С богом! Ступай! Добрая ты душа…
Укомовские сани выехали из монастырских ворот, над которыми возвышалась надвратная церковь, почти в сумерки. Мызников сидел рядом с кучером. Он то и дело оборачивался назад, ободряюще подмигивая ребятишкам, сидевшим на заднем сиденье. Кучер помахивал кнутом, и лошади весело бежали по дороге, ведущей в заснеженное поле. Солнце едва скрылось за лесом, и облака, подсвечиваемые им, были как бы прозрачны… У Мызникова было хорошее настроение, и он запел:
Он пел негромко и как-то задумчиво. Мальчики сзади чуть приободрились, и первая улыбка появилась на лице Кешки…
Дорога свернула в лес, сразу потемнело, сани обступили высокие стволы редко растущих сосен. И вдруг позади послышался топот. На дороге появились всадники. Мызников привстал и, выхватив кнут у кучера, стал подхлестывать лошадей.
— Мызников, стой! — закричал один из них. — Стой! Стой, комиссар, все равно не уйдешь!
За поворотом дороги между стволами деревьев хорошо были видны фигуры всадников. Послышались выстрелы. Двое бандитов, отделившись от остальных, понеслись наперерез саням.
Мызников бросил вожжи кучеру и, пригнув головы мальчишек книзу, выхватил револьвер.
— Гони! — крикнул он кучеру. — Это бандиты, лагутинцы! Гони! Спасай ребятишек! — И Мызников, спрыгнув с саней, упал в снег.
Чуть приподнявшись, он выстрелил, один из всадников упал с лошади. Другой, нагнав сани, почти в упор выстрелил в кучера. Кучер свалился в снег. Лошади, возбужденные выстрелами, понесли… Сани подбрасывало на кочках, било о стволы деревьев, и мальчишки едва удерживались, чтобы не вывалиться.
Выстрелы слышались уже далеко позади, когда лошади вынесли сани к полотну железной дороги. Возле насыпи они остановились, и мальчишки бросились врассыпную.
— Шурка! Алешка! Погодите! — кричал Кешка, но грохот проходящего состава заглушал его голос. Мальчики не слышали его, и когда поезд, замедлив ход, вдруг остановился, Кеша увидел, что он остался один. Из леса доносились выстрелы, и Кеша, путаясь в ряске, стал карабкаться вверх по заснеженной насыпи, к вагонам, на зеленых стенках которых были прикреплены таблицы.
На подножке одного из вагонов, накинув на плечи шинель, курил красноармеец в буденовке. Увидев Кешку, он крикнул:
— Давай скорее, монах! А то тронемся, не поспеешь.
Кешка остановился, что-то вспомнив.
— Погодите, я сейчас! — крикнул он в ответ, кубарем скатился вниз, подбежал к саням и, прихватив свой мешочек, снова стал карабкаться по насыпи вверх.
Поздним вечером по безлюдному в это время Загородному проспекту шел запоздалый прохожий. Под мышкой он нес какой-то плоский предмет, аккуратно завернутый в старую кухонную клеенку. Близилась ночь, и только кое-где тускло светились окна. Прохожий, поеживаясь от пронизывающего весеннего ветра, торопливо шагал в сторону Невского. И вдруг совсем рядом, из подворотни послышалось странное завывание. Прохожий вздрогнул и остановился. Из подворотни появились странные, похожие на призраки фигуры в длинных белых балахонах. Чуть покачиваясь из стороны в сторону, то взлетая над землей, то опускаясь, они стремительно приближались к прохожему, испуская пронзительный, леденящий душу вой. Прохожий застыл от ужаса. Он узнал их, узнал, хотя видел впервые, и до этого не верил в их существование.
Это были те самые «попрыгунчики», о которых в Петрограде говорили шепотом, загадочные «попрыгунчики» — не то пришельцы с того света, не то просто переодетые налетчики-грабители.
Оцепенение прошло, и прохожий побежал. Он бежал посреди мостовой, а за ним, с воем и улюлюканьем неслись попрыгунчики.
У Пяти углов попрыгунчики настигли и окружили его. Прохожий, испугавшись припрыгивающих вокруг него призрачных гигантов, споткнулся, упал, уронил на мостовую очки и, наконец поднявшись, с воплем побежал в обратную сторону. Попрыгунчики догнали его, и один из них, закатываясь нечеловеческим смехом, вырвал у него сверток.
— Отдайте, отдайте! — закричал в отчаянии прохожий. — Отдайте! Возьмите деньги! Все, что у меня есть… только отдайте!
Но попрыгунчики с гиканьем и воем, высоко подпрыгивая над мостовой, уносились все дальше и дальше, разбрызгивая мокрый снег, смешавшийся с липкой, рыжей грязью.
Расстояние между ними и прохожим увеличивалось, а он все бежал и бежал за ними, пока они совсем не скрылись из его глаз.
Прохожий, ограбленный попрыгунчиками, меньше всего мог предположить, что уже наутро драгоценный для него сверток будет лежать на письменном столе Карла Генриховича Витоля, начальника Петроградского уголовного розыска.
Усталый, с землистым от бессонницы лицом, не выпуская изо рта погасшую папиросу, он сидел на обыкновенном венском стуле перед великолепным письменным столом с замысловатыми бронзовыми инкрустациями, еще недавно принадлежавшим какому-то царскому вельможе, в особняке которого и располагался Петроугрозыск. Кресло, впрочем, такое же массивное, и так же инкрустированное темной бронзой, находилось тут же, но Витоль не пользовался им, а предоставлял его в распоряжение посетителей.
Сейчас в нем сидел уже знакомый нам директор Петроградского музея.
— Георгий Абгарович, взгляните, пожалуйста, — с отчетливым латышским акцентом сказал Витоль и развернул сверток.
В свертке оказалась небольшая картина без рамы, изображавшая какой-то мифологический сюжет.
Георгий Абгарович торопливо вытащил из кармана пенсне и, нагнувшись, стал внимательно разглядывать полотно. Витоль следил за ним, пожевывая потухшую папироску. Наконец Георгий Абгарович поднял лицо и взглянул на Витоля.