Страница 360 из 370
Отсюда, сзади, не было видно того, что происходит напереди, и Витовту со Спыткой казалось, что литовское войско успешно наступает и татары вот-вот покажут тыл. Витовт опять с тревогою взглянул на солнце. Когда-то, в библейские времена, Иисус Навин остановил солнце, дабы добить врагов. Почему бы и ему не приказать небесному светилу помедлить на небе хотя бы лишних полчаса!
К ним подскакивал Боброк, что-то крича. Вблизи его лик, напряженный, покрытый потом, с мрачною складкой, перерезавшей высокий лоб русского витязя, показался Витовту и Спытке страшен. Князь задыхался, конь, тоже запаленный, качался под ним.
— Надобно заворачивать полки! Скорей! Обходят! — прокричал Боб-рок в ухо Витовту, и, будто только этого и дождав, на той стороне, откуда, бродом, начали было перетаскивать пушки на левый берег, восстал вопль и беспорядочный сполошный вой бегущих безоружных людей.
Витовт замер, еще ничего не понимая. Маленькие отсюда, бегущие фигурки казались нелепым наваждением. Он еще не понял, что это бежит обозная прислуга и в лагерь ворвались обошедшие наступающее литовское войско татары. Понял Боброк.
— Темир-Кутлуй! — прокричал он. — Темир-Кутлуй обошел тем берегом! Скачите! Я попытаюсь удержать строй! — Боброк устремил коня в сторону боя.
Все дальнейшее заняло не более часа. Не успело заходящее солнце коснуться края стены, как строй был сломан, и побежало все.
Тохтамыш, который должен был бы, по крайней мере, удержать лагерь до подхода подкреплений с этого берега, первым ударил в бег. Татары, разметав и растащив телеги, ворвались в почти безоружный обоз. Прислуга — конюшие, повара, возчики — металась между возов, заползала под колеса, кидалась под ноги своим же кметям, увеличивая сумятицу, и всюду натыкалась на конных татар, что, с выдохом кидая вниз кривые клинки, рубили и рубили, устилая землю трупами.
Бесполезные пушки были брошены, а пушкари, стадом, бежали к ближайшим кустам. Какой-то кметь посреди стана отбивался железным вертелом, пока не был срублен татарскою саблей. Воины на лету хватали золотые и серебряные кубки, тарели, чарки, пихая их кто в торока, кто за пазуху, и продолжали рубить. Им было наказано под страхом смерти не задерживаться и не слезать с коней.
Тохтамышевы люди мчались быстрее ветра вослед за своим ханом, даже не обнаживши оружия. Он-то знал, что оба, и Темир-Кутлуг и Идигу, выученики великого Тимура, а что такое Тимур, Тохтамыш помнил слишком хорошо!
На фронте армии первым показал тыл, как и предвидел Спытко, пан Павел Щурковский. Со своей бегущей польской конницей он смял пешие полки, в диком страхе разметал строй пищальников, совершивши то, что навряд удалось бы татарам, и гнал всю ночь, гнал не останавливаясь, теряя людей и коней, гнал с тою безоглядностью, с какой и всегда-то бегут с поля боя трусы и хвастуны. Меж тем ветераны Ид игу, взяв поводья в зубы, окружили немецкую конницу, расстреливая ее из луков. С близкого расстояния граненые наконечники стрел пробивали насквозь литые немецкие панцири. Из ста копий (ста рыцарских знамен), выехавших в этот поход, погибло только девять рыцарей, при неизвестном числе рядовых рейтаров и кметей. А это значит, что немцы, вослед за Щурковским, также первые устремили в безоглядный бег, кидая тяжелое вооружение и поклажу, пересаживаясь на легких поводных коней… Смешался строй полков, татары шли лавой, окружали, били, расстреливали, крючьями стаскивали с коней, добивая на земле длинными гранеными кинжалами.
Спытко смотрел на все происходящее словно в тумане. У него, как после тяжелого похмелья, кружило голову.
— Беги! — прокричал у него над ухом Витовт. — Беги! Ты не опозоришь себя побегом, спасая своего великого князя. — Глаза Витовта были белыми от гнева и ужаса.
Спытко опомнился. В тороках его коня лежала дареная шапка Идигу, шапка, которая могла спасти его в этой битве. Но… Надеть ее и смотреть, как рубят других… Он вырвал из ножен саблю, глянул в осерьезневшие лица своей дружины.
— Беги ты, князь! — прокричал Витовту. — Беги, пока есть еще время! Я постараюсь задержать татар!
— Вперед! — крикнул он дружине и поскакал, уже не оглядываясь. Кмети, влюбленные в своего господина, скакали следом плотною, слитною толпой. Это был, кажется, последний удар литовской конницы, последний и бесполезный, ибо, не доскакав еще до татарского строя, он уже потерял половину своих людей…
Домашние и семья долго не верили в его гибель. Думали, полонен, уведен в степь. Еще и тридцать лет спустя кое-кто продолжал упрямо ждать возвращения из далеких земель своего старого господина.
Витовта, поскакавшего было вослед за Спыткой, схватили под руки стремянный с хорунжим, силою вытащили из боя…
Поздно ночью, где-то уже за Ворсклой, добравшись до Вельска, остановились остатки литовского войска, пытались собрать бегущих, подсчитывали и не могли подсчитать страшных потерь. Из воевод спаслись Свидригайло, Сендзивой из Остророга с остатками польской конницы, и Доброгост из Шамотул. Погибли оба Ольгердовича, Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский с пасынком, князем Андреем, погиб Дмитрий Боброк, Глеб Святославич Смоленский, князья Иван Дмитрич Кыдырь, Иван Евлашкович, Иван Борисович Киевский, Лев Кориатович, Михайло Васильевич с братом Семеном, Михайло Подберезский, Михайло Данилович, Михайло Евнутьевич, внук Великого Гедимина, Андрей Дрюцкий, князь Ямонт, смоленский наместник, оба волынских князя, рыльский князь Федор Патрикеевич, Ямонт Толунтович, Иван Юрьич Бельский, погибли многие великие польские паны. Русские летописи говорят о пятидесяти убиенных только князей, а по польско-литовским источникам: "Всех князей именитых и славных семьдесят и четыре, а иных воевод и бояр великих, и литвы, и руси, и ляхов, и немцев такое множество легло, что и сосчитать нельзя".
Оставшиеся в живых воеводы пытались кое-как собрать и совокупить рать, но еще до зари явилась татарская погоня, и пришлось, брорая тяжелое оружие и раненых, снова бежать. Бежать, теряя силы и загоняя коней, узнавая каждым следующим утром, что татарская погоня тут как тут. Оставшиеся в живых войска таяли, подобно весеннему снегу, изматывающая погоня продолжалась день за днем. Иногда кучка польских рыцарей, загнавших коней, занимала какое-нибудь городище, час, два, три отбивались, погибая под стрелами. В конце концов оставшиеся в живых выходили, с черными лицами, проваленными глазами, опустив руки, сдавались на милость победителя, обещая дать за себя богатый выкуп и не очень веря, что татары будут возиться с ними, а не прирежут попросту в ближайшей канаве, как и случалось порой. Идигу полностью выполнил завет великого Чингисхана: преследовать противника до его полного уничтожения. Пятьсот верст, вплоть до Киева и далее до Луцка, гнали неутомимые воины Идигу и Темир-Кутлута издыхающую литовскую рать. Киев откупился тремя тысячами рублей, Печерская лавра — тридцатью. Было разорено множество городов, городков и сел. Полон тысячами угонялся в Крым, на рынки Кафы и Солдайи.
У Днепра преследователи разделились. Темир-Кутлуг пошел к северу, взявши откуп с Киева, Идигу — к устью Днепра. По легенде, Витовт задержал его на переправе, у крепости Тавань, и Идигу возвратился в Крым. По иной легенде, бегущий Витовт заблудился в лесах и был выведен татарином, потомком Мамая, которому подарил за спасение урочище Глину. (Откуда начался род Глинских, со временем перебравшихся на Русь и вступивших в родство с московским великокняжеским домом. Елена Глинская оказалась матерью Ивана Грозного.)
Так бесславно окончился этот поход, который, в случае победы литовского войска, мог бы привести к тому, что Русь попала под власть литовских великих князей и, быть может, стала бы со временем Великой Литвой или, скорее всего, погибла, утесненная католиками, утеряла свои духовные светочи, позабыла о прошлой славе своей и превратилась бы в разоряемое пограничье меж Западом и Востоком — участь, которая неоднократно грозила Руси, грозит и сейчас…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ