Блеск клинка

— Серьезное улучшение, весьма серьезное улучшение, — пробормотал он. — Мне кажется, я никогда не наблюдал столь резкого изменения к лучшему при лечении подобных случаев.

— Каких случаев, доктор Николь?

Хирург выглядел очень серьезно.

— Вчера мне казалось, что я знаю, и сегодня я был уверен, что смогу поставить точный диагноз. Я был готов сообщить вам плохие новости, Преподобный Отец. Но теперь я не столь уверен. Возможно, вы и не нуждаетесь в масле.

Каноник выглядел так, будто его подвергали пыткам.

— Мои телесные страдания часто бывают очень сильны, — горько посетовал он, — но я не боюсь страданий. Меня мучит ужасная неопределенность. Иногда мне кажется, что на мне лежит проклятие, и все же я пытаюсь вести праведную жизнь. На суде были и другие. Более высокопоставленные люди. Более образованные. Более авторитетные. В прошлом году это была лишь незначительная лихорадка. Слабая чешуйчатая сыпь. Долгое время ее вообще не было.

— Я знаю, я знаю, Преподобный Отец.

— Но так, как сейчас, еще не было. Сегодня утром, — воскликнул он, почти потеряв контроль над своим голосом, — сегодня утром я не ощущал дароносицу в моих руках во время вознесения даров! Не ощущал! — Теперь он кричал. — Я говорю, я ее не ощущал. Человек! Ты знаешь, что это значит?

— Я не хотел называть этот ужасный симптом, Ваше Преподобие. Но я не говорю, что он неожиданный.

— О, сжальтесь надо мной! Что станет с моей работой? С расширением собора? А крыша, которая требует ремонта? А люди — они ели козье мясо три месяца после снятия осады. Они его ненавидели. Но если бы осада продолжалась дольше, они были бы рады козьему мясу, и это я, Николас Миди, посоветовал им запасти продукты. Я не заслуживаю такой судьбы. И когда Пьер принес масло, а вы не пришли, мое сердце дрогнуло, и я сказал себе: — Смотри, даже врач боится тебя. Он поставил диагноз и твои дни сочтены.

— Больная женщина была в отчаянном состоянии, так мне сказали.

— Я не упрекаю вас, доктор Николь. Ваши доброта и преданность больным хорошо известны. Если вы не можете спасти меня, может быть, Господь дарует мне спасение, а если он не сделает этого, на то его Господня воля.

Николас Миди и Николь Хирург благоговейно перекрестились.

— Возможно, он уже спас вас, Отче. Пятна сегодня исчезли.

Миди внимательно осмотрел свою грудь, затем руки.

— Я клянусь, что на моем большом пальце была отметина перед мессой, — он в недоумении замолк. — Даже позднее, в келье брата Изамбара, — продолжал он, — я ясно видел ее.

— Теперь ее нет, Отче. И если мое искусство и мои молитвы что-нибудь значат, она не вернется.

Впервые за время визита Миди улыбнулся.

— Мне нравится, когда доктор молится. Слишком многие из вас надеются только на себя.

Николь Хирург поклонился с признательностью и спросил:

— Вы уверены, что пятно было сегодня утром?

— Я могу точно сказать вам, когда видел его в последний раз. Я собирался возложить руку на голову мальчика, чтобы благословить его, и тут я увидел пятно и не притронулся к нему.

Доктор покачал головой.

— Я думаю, вам лучше воспользоваться маслом чалмугры, Преподобный Отец. Оставьте его у себя. Это тошнотворное зелье.

Когда он вышел, он в замешательстве продолжал качать головой, что было типично для его собратьев в длинных мантиях, но довольно необычно для Николя, действительно великолепного хирурга.

К вечеру следующего дня Хью и Пьер возвращались с фермы. Когда они приблизились к стенам города, они ускорили движение, опасаясь, что закроют ворота.

Солнце опускалось за клубящееся нагромождение облаков, которые казались такими плотными, что на них можно было бы сидеть. Вся окружающая местность была залита красноватым сиянием, не оставлявшим теней; стены Руана блестели как медь, и детали ландшафта вырисовывались с рельефной четкостью, которая характерна для такого теплого света. Ни один лист на деревьях не шелохнулся. Пшеница в полях стояла недвижно, колос с колосом сливались в единое целое и хранили абсолютный покой, так что вечное движение природы, казалось, на какое-то мгновение остановилось. И вот большие колокола Сент-Уэна наполнили воздух потоком приветливых звуков. В этот поток влились звоны меньших колоколов всех остальных церквей Руана. Звонили к вечерне, в этот час люди откладывали работу, разгибали спины и благодарили Бога перед ужином, что еще один день прожит спокойно.

Широкий поток звуков, отдавшись эхом, замер вдали. Он сменился настойчивым и резким позвякиванием маленького колокольчика впереди на дороге. Человек шел в окружении небольшой группы монахов, которые держались на некотором расстоянии от него. За ними следовал отряд копьеносцев и арбалетчиков. Когда они подошли ближе, Хью был поражен тем, что монахи, возглавлявшие процессию, держали длинные церковные свечи, но они были погашены и перевернуты, так что их почерневшие фитили были обращены к земле. Человек в центре был облачен в серую рясу кающегося грешника. Их лица были печальны и суровы.

— Не подходите близко! — закричал первый монах. — И держитесь наветренной стороны, — добавил он, взглянув на листья, которые задрожали от легкого ветерка.

— Свят, свят! — пробормотал Хью и перекрестился. Он и Пьер сошли с дороги.

Человек в центре группы, лишенный одежды, которая свидетельствовала бы о его церковном сане, был Николас Миди. К его поясу был привязан колокольчик, который предостерегающе звонил при каждом шаге его босых красных ног. Его руки были прижаты друг другу, палец к пальцу, и он держал их перед грудью в молитвенном положении, так что большие пальцы образовывали крест, как во время мессы. Пьер увидел пятно на его большом пальце, оно увеличилось, покраснело и вздулось. За двадцать четыре часа, проведенных Пьером и Хью в сельской местности, у каноника выявилась несомненная проказа. Со скоростью, которая необходима в таких случаях, Церковь немедленно отрешила его от сана каноника и направила в уединенную далекую больницу, где монахи, принявшие строжайшие обеты, будут заботиться о нем, пока он жив, а если разум его помутится, они должны удержать его от бегства и оградить мир от заразы. Никто лучше Миди не знал, что со временем их молитвы о его избавлении превратятся во все более явные молитвы о его смерти как избавлении, и что в конце концов они будут подталкивать к нему еду длинными палками, чтобы его отвратительная болезнь не заразила их и не помешала им служить другим. Он не винил их. Он мог протянуть еще двадцать лет.

Его размышления о безмерности его несчастья прервались при виде милого алтарного мальчика, и он по привычке поднял руку для благословения и прощального жеста златовласому юному прислужнику, который уже никогда не придет позавтракать с ним. Ему казалось, что Пьер с трудом узнает его покрытое пятнами, искаженное лицо.

Бывший каноник со стыдом отвернулся, опять сложил руки и продолжал путь под звон колокольчика.

Глава 9

Война с Англией продолжалась так долго, что поколения людей жили и умирали, считая войну нормальным образом жизни. Но через несколько месяцев после несчастья, постигшего руанского каноника, в Аррасе собрался живописный конклав всех королей христианского мира, чтобы заключить договор, высшей целью которого было установление мира на всей Земле.

Но англичане, несмотря на свои слабые позиции на французских территориях, сочли условия французов неприемлемыми. Во главе с регентом, герцогом Бедфордом, чье влияние падало вместе с силой его армий, они покинули собрание с чувством оскорбленного достоинства, которое так долго было источником могущества этого неукротимого островного народа, и гордо заявили о своем решении продолжать войну.

Однако герцог Бургундский, их союзник, вспомнил, что он француз. Он решил забыть старые обиды. Перед лицом всех монархов Европы он поцеловал короля Карла и назвал его братом; он перешел на другую сторону не без выгоды для себя: это сделало его почти независимым монархом, а иностранцев лишило союзника. Обширные территории Франции, включая Нормандию, провинцию Пьера, все еще оставались в руках англичан; но Бедфорд вскоре умер и борьба начала ослабевать.