Страница 6 из 42
— Вы не продаете мед? — спросил он.
— Нет, но пчелы у нас есть. Четыре улья.
— И какой у вас мед?
— Клеверный мед с легкой примесью золотарника. Светлый и мягкий, хотя золотарник придает ему характерный привкус.
— Они кусают вас?
— Иногда.
— Меня никогда не кусала пчела. Это больно?
— Мы привыкли, — я пожал плечами. — Вырабатывается иммунитет, и через некоторое время укусы уже не чувствуются. Главное, не надевать синие джинсы. Пчелы ненавидят синие джинсы.
Это ему понравилось. Настолько понравилось, что он сделал пометку в блокноте.
— Сколько у вас коз?
— Две.
— Много они дают молока?
— Около четырехсот галлонов в год. Чуть больше галлона в день.
— Вы не можете выпить все молоко, не так ли?
— Нет. Но мы сами делаем масло и сыр. Масло получается хорошее, сыр — так себе. Вероятно, потому, что я не могу поддерживать в подвале постоянную температуру.
— А остальное молоко?
— Мы даем его нашим кошкам и собакам. Они его очень любят.
— Вы доите коз?
— Конечно.
— Как часто?
— Дважды в день. В восемь утра и в семь или половину восьмого вечером.
— Цыплята? Вы не разводите цыплят?
— Нет.
— Почему?
— Моя жена считает, что цыплята глупы. К тому же их разводит наш сосед. Он дает нам потрошенных кур и яйца в обмен на мед, масло и рыбу, которую, правда, он должен ловить сам.
— Давно вы живете на ферме?
— Четыре года. С семьдесят второго.
— С тех пор, как вы вышли из игры?
— Я не выходил из игры.
— Ушли на заслуженный отдых?
— При чем тут отдых?
— А как вы можете классифицировать свои действия?
— Неужели это необходимо?
Валло наклонился вперед, опершись локтями о стол. На нем был дешевый серый костюм из синтетической ткани с засаленными рукавами, плохо сшитый. Кончики воротника белой рубашки Валло смотрели один вверх, а другой — вниз. На узком желто-зеленом галстуке темнели пятна. Скорее всего от кетчупа.
Валло разглядывал меня еще добрую минуту, а потом пробежал пальцами по каштановым волосам. Такие прически мужчины носили лет пятнадцать назад. Затем он откинулся в кресло и жестом капризного ребенка бросил карандаш на стол.
— Расскажите мне о себе и ЦРУ.
Я сунул руку во внутренний карман пиджака, коснулся чека на тысячу долларов и решил рассказать ему о моем дяде Ловкаче.
Естественно, его звали не Ловкач, а Жан-Жак Ле Гуи, и он был младшим братом моей матери. Семейство Ле Гуи перебралось в Штаты из Дижона в 1929 году, когда моей матери было восемнадцать, а дяде — девять лет. В сорок первом, когда ему исполнился двадцать один год, он заканчивал Йельский университет. Мой отец, кстати, никак не мог поверить, что дядя учился в столь престижном заведении. Именно он прозвал Жан-Жака Ловкачом, и прозвище прилипло к дяде, как вторая кожа, так как подходило к нему как ни к кому. Ловкач. Некоторые наши родственники говорили, что я очень похож на него, и я так и не смог понять, комплимент это или оскорбление.
Во время войны мой дядя служил в контрразведке в Англии и Франции, а потом остался в ЦРУ. В 1964 году он неожиданно появился в Берлине, где я работал корреспондентом некой организации, называвшейся «Морнингсайд нетуорк». Мы делали подборку ночных радионовостей и продавали их независимым станциям в Штатах. Я перешел к ним из «Айтема» в 1959 году, и иногда мне приходилось бывать в Берлине и Бонне.
В 1961 году на короткое время меня послали в Конго, как раз накануне убийства Патриса Лумумбы. Там я в последний раз виделся с дядей, причем он попал туда далеко не случайно. Я не знал, что делал Ловкач для ЦРУ. Скорее всего что-нибудь скверное.
В Берлине он пригласил меня на обед в роскошный ресторан неподалеку от Курфюрстендамм. Как выяснилось, моя мать написала ему о том, что я хотел бы вернуться в Штаты. Я действительно подумывал об этом, так как пять лет, проведенные за океаном, казались мне довольно долгим сроком. Но меня сдерживало отсутствие работы. В Штатах меня не ждали, хотя я и тешил себя мыслью, что без труда найду хорошее место, стоит мне только захотеть.
А дядя как раз узнал, во всяком случае, он так сказал, что ищут человека на работу в Вашингтон сроком на шесть месяцев, а возможно, и дольше. Платить обещали восемнадцать тысяч в год, на треть больше, чем я получал в «Морнингсайд». Предложение меня заинтересовало, и я спросил, что нужно делать. Дядя сказал, что я должен написать письмо с перечнем моих прошлых заслуг, а он попросил друзей замолвить за меня словечко. Так все устраиваются, заверил он меня.
Я ответил, что и сам знаю об этом. Но меня интересовало, что я буду делать и для кого. Тогда дядя произнес короткую, но впечатляющую речь о том, что я буду помогать известному профсоюзному деятелю.
Деятеля звали Стейси Хандермарк, и он был президентом профсоюза государственных работников, входящего в АФТ-КПП. Хандермарк участвовал в организации профсоюза в 1932 году, а сейчас число его членов приближалось к четверти миллиона. Но какой-то молодой выскочка захотел отобрать у заслуженного человека его должность. Выскочку звали Арч Микс.
— Хандермарк, — кивнул Валло. — Он умер, не так ли?
— Он умер через год после избрания Микса.
— Когда это было?
— Микс побил его в шестьдесят четвертом.
— Когда вы перешли к Хандермарку?
— В том же году. В самом начале.
— И что произошло?
— На съезде Микс получил на восемь голосов больше. Я мог бы купить эти голоса, если б знал, что они продаются. Но не удосужился поинтересоваться.
— У вас было достаточно денег?
— Больше чем достаточно.
— А вас не удивляло, что они всегда под рукой?
Я пожал плечами.
— Их поставляло ЦРУ, — Валло решил ответить сам.
— Очень возможно, — согласился я.
— Ходили слухи, что вы связаны с ЦРУ, — продолжал Валло. — Так говорил Микс.
— Он ошибался.
— Получается, что вас провели на мякине?
— Да, — ответил я. — Именно так.
На лице Валло отразилось сомнение, словно он хотел показать, что не верит моим словам. В утешение я вновь коснулся чека, достал мою жестяную коробочку и свернул сигарету. Затем поднял голову и взглянул на Валло. Тот наблюдал за мной с явным неодобрением. Я так и не понял, что ему не понравилось, курение вообще или только моя самокрутка. Когда я закурил, он сунул руку в ящик, достал маленькую стеклянную пепельницу, из тех, что продают в магазинах по двадцать девять центов, и пододвинул ее ко мне.
— ЦРУ поддерживало Хандермарка из-за созданной им международной организации… как она называлась?
— ИГР, — ответил я. — Интернационал государственных работников.
— Что-то вроде объединения профсоюзов государственных работников всего мира, не так ли?
— Свободного мира, — поправил я. — Кажется, в шестидесятых годах западные страны еще назывались свободным миром.
— И это объединение финансировалось ЦРУ, — продолжил Валло. — Я имею в виду ИГР.
— В основном да. Они же подбирали и штат, — я положил сигарету в пепельницу. — Там было два директора. Один — отличный парень из Килгара, что в Техасе. Другой, с шестью детьми, из Гарварда. Они постоянно мотались то в Лагос, то в Сингапур, то на Маврикий.
— Поэтому ЦРУ и стремилось к переизданию Хандермарка, — заметил Валло. — Они хотели и дальше прикрываться ИГР.
— Совершенно верно.
— Они полагали, что Микс не станет плясать под их дудку.
— И не ошиблись. Вторым шагом Микса после его избрания стал роспуск ИГР, если говорить точнее, возглавляемый им профсоюз разорвал все связи с этой организацией.
— А каким был его первый шаг?
— Он уволил меня, правда, к тому моменту я уже ушел по собственному желанию. Но Микс все равно уволил меня, по крайней мере, позаботился, чтобы об этом написали в газетах. Потом он уволил Мурфина и Квейна.
— Микса не беспокоило ваше будущее, не так ли?
— Конечно, нет.
— Вы хорошо его знали?