Страница 28 из 47
Но у детей, у подростков, казалось, потерявших в жизни все, остался Город, их Город. И вот уже летом 1943 года началось обратное движение. Дети-подростки, детдомовцы и ремесленники, стали на свой страх и риск возвращаться, тыриться, как мы тогда говорили, в Ленинград из-за Ладожского озера. Их направляли в карантин, потом ребята старше четырнадцати шли на производство или в училища, дети младшего возраста возвращались в детские дома. В Ленинграде с беспризорностью было покончено, она вернется через пятьдесят мирных лет на чердаки и в подвалы десятками тысяч бездомных обитателей, но уже в Санкт-Петербург.
В 1939 году в Ленинграде было 3,2 миллиона жителей, стало быть, к 1941-му никак не больше трех с половиной миллионов, даже несколько меньше. 400 тысяч человек было мобилизовано в Красную армию с началом войны. 200 тысяч было собрано в 15 дивизий народного ополчения. Около миллиона только горожан было эвакуировано. В июле 1942 года по докладу председателя Комитета обороны города А. А. Жданова в городе оставалось 1 миллион 100 тысяч жителей. Прибегая к очень ненадежной в данном случае арифметике, пытаюсь с опорой на достоверные сведения приблизиться к реальной картине потерь в трагическую зиму 1941 – 1942 годов. Минимальная цифра с учетом боевых потерь народного ополчения – 650 – 700 тысяч человек, реальная же, надо думать, приближается к миллиону, о чем говорят кладбища блокадников не только в городе, но и безучетные братские могилы на маршрутах эвакуационного потока.
Потомки чтят память горожан, испивших чашу страданий и не увидевших победных огней над истерзанным и непокоренном городом.
Неизбывна и благодарность солдатам всех родов оружия, сдержавших врага на подступах к городу, на его окраинах.
Легко затеряться одной человеческой жизни во время битвы за Ленинград, самой долгой битвы Второй мировой войны, разыгравшейся на пространстве в пятьдесят тысяч квадратных километров да еще и длившейся три года с участием миллионов воинов и гражданских лиц.
И нам уже никогда не узнать, сколько же их затерялось, отдельных человеческих жизней, сколько останутся безымянными воинов и горожан, тех, кто разделил трагическую и героическую судьбу осажденного Ленинграда. Для нас будут драгоценны свидетельства каждого участника обороны, каждого труженика и мученика блокады, каждый документ, каждая подлинная страница великой летописи…
Трудно складывается эта летопись…
Казалось бы, мозаика частных судеб, запечатленных со всей возможной полнотой, могла бы составить исчерпывающую историческую хронику.
Нет, здесь арифметика, где целое равно сумме ее частей, не действует.
И это не единственный случай.
Возьмем, к примеру, такую основополагающую категорию, как дух нации. Можно сколько угодно спорить, что это за дух такой. Назовем для прояснения предмета имена людей, воплощающих с наибольшей полнотой дух нации, и будем вынуждены признать, что само понятие всегда будет оказываться шире, чем любой из его выразителей. Наверное, то же самое происходит и с таким огромным и трагическим событием, каким стала ленинградская блокада. Без частных судеб людей, обрученных блокадой, ее истории нет, и при всем при этом история блокада не сумма частных историй.
Была пора, когда радость долгожданной победы, выстраданной тяжким трудом и великими жертвами обретенной, ставшей общим достоянием, одной на всех, увела в тень частные, отдельные судьбы. Страдания, потери, боль были еще так близки, и казалось, что это лишь наши личные потери, наша личная боль и только победа – общее достояние.
А еще в памяти осталось присловье военных лет, произносившееся то лихо, то сокрушенно, то с циничным смешком: «Война спишет!»
«Списанию» подлежало все, что не служило к славе вождей, полководцев, градоначальников и начальства поменьше, также требовавших свою долю славы. Все, что не служило этой славе, объявлялось попыткой бросить тень, принизить и т. д. подвиг героического советского народа.
Наша история тех ликующих победных послевоенных лет вольно или невольно оказалась непростительно подслеповатой, и подслеповатостью этой воспользовались те, кому впору было бы держать ответ на вопрос, который не заглушить ни праздничными салютами, ни замаскировать лаврами победителей: почему война взяла такую страшную, огромную дань? Ответить на этот вопрос должна была власть, а не героический советский народ. Чтобы не отвечать на этот вопрос, чтобы собственную близорукость, трусость, жестокость, неумелость «списать на победу», власть выстроила многорядную оборону, были сооружены рубежи секретности, «политической целесообразности», идеологические надолбы и цензурные контрольно-пропускные пункты. В результате война, окутанная победными отчетами, как бы утратила человеческие измерения, предпочтительно рассматриваясь как историческое «столкновение двух систем», величайшее событие ХХ века и т. д. Не слышна стала боль человеческая и тоска от мучительных мыслей обо всем на свете, от которых не спрячешься ни в окопе, ни в блиндаже.
Вот размышления Семена Федоровича Путякова, тридцатишестилетнего бойца батальона, обслуживавшего аэродромы в ближних ленинградских пригородах, между дачными поселками Левашово и Парголово, и даже в самом городе, в парке Сосновка, неподалеку от Политехнического института. Родился Семен Федорович в деревне Слапище Пустынкинской волости Тверской губернии, 17 июля 1941 года был призван защищать Ленинград.
«Часы показывают 5 часов утра 19 августа, вторник. Я проснулся в 4 часа и не мог уснуть. Во сне видел свою жену, но детей не видел. Это второй раз за время пребывания в Р.К.К.А. Первый раз видел 27 июля. С детьми. В тот раз я пришел к ним домой и целовал их всех. Проснувшись, я не хотел верить, что это был сон. Вчера вечером и сегодня утром слышны выстрелы из тяжелых орудий по направлению к Выборгу. Сквозь сон был слышен звук моторов авиации и автомашин. Сегодняшняя ночь была неспокойной. Товарищи мои, однако, спят спокойно. Сегодня во второй или третий раз слышал бормотание тетерева. В такое время года я не помню, чтобы я слушал его песню. Его, видно, мало беспокоят военные действия. По всей вероятности, он доволен, что люди убивают друг друга и не трогают его, поэтому, вероятно, он и поет. Прожужжало какое-то насекомое, звук которого похож на звук рабочей пчелки, пролетело два комара со своим противным визгом, одного я придавил.
20 августа.
Писем давно не получал, поэтому очень скучно. По сводкам видно, что нашими войсками оставлен Николаев и Кривой Рог. Очень жаль, но в это время жальче всего живых людей.
Жизнь. Что такое жизнь отдельно взятого человека? Жизнь общества, жизнь целого государства? После отвечу на этот вопрос. А сейчас некогда. Сейчас 6 утра 21 августа. Вчера в обед получил письмо от своего племянника. Очень рад был я этому письму. Он мне сообщил кое-что о себе и о моей комнате. Но о самом главном – о жене с детьми ничего не знает. Спрашивал моего совета идти или нет партизанить за свою родину? Партизанить с той целью, чтобы найти своих родных. Родных не найти у себя на родине. Если их захватили фашисты, так то же самое – отправили куда-либо. Я не посоветовал ему идти. Зачем напрасно терять жизнь.
В сводках с фронта на 18 августа: оставлен нашими войсками г. Кингисепп. Плохо, но, по-моему, это временно, для заманки. Еще за 20-е никаких новостей и выдающихся событий не было.
21 августа началось как обыкновенно.
Достроили землянку. Я набрал грибов и собираюсь жарить после бани. Сегодня будем мыться в бане, второй раз в этом месяце.
Время есть отвечать на вопрос о жизни. Я начну с самого себя. Если описывать свою жизнь с самого начала, это получится очень большой рассказ. Время нет на это. Да и зачем писать автобиографию; я хочу решить вопрос о цели и смысле жизни. Есть такое правильное определение: «Жизнь – борьба», точнее жизнь и «есть борьба за существование и продолжение своего рода». С этим я согласен. Но это верно в отношении ко всему живому на Земном шаре. К растительному миру, к животному, в том числе и к человеку. Но неужели моя жизнь равна этой травинке, которых я много нарвал себе на подстилку? Неужели разница только в том, что мой организм гораздо сложнее растений и животных, а смысл и цель одинаковы?