Страница 18 из 55
— Я слушаю вас внимательно, Никифор Петрович.
У Стахурского шумело в голове от стремительного и многословного доклада Никифора Петровича о текущем ремонте. Штукатурка, стекло, толь, гипс — он забыл обо всем этом за годы войны, он имел дело с аммоналом, толом, и понятие «рабочая сила» заменилось понятием силы удара и контрудара. Возвращение к мирному строительству было слишком внезапным — Стахурский привык к пулям, а Никифор Петрович говорил ему о гвоздях и, словно гвозди в доску, забивал в сознание Стахурского когда-то близкие, а теперь совсем забытые хлопотливые мелочи строительства.
— Я, товарищ Стахурский, о чем говорю? По соседним дворам старичков и пенсионеров полно живет, и что ни старичок, то какой-нибудь старый мастеровой — слесари, каменщики, все, какие хотите, специальности есть. Только к старому пенсионеру, понятно, нужен специальный подход — ему слово надо умеючи промолвить, «добрый вечер» сказать. А кто за это возьмется, если заместителя директора по хозяйственной части уже четвертый раз меняют, а сейчас его и совсем нет — заместитель по учебной части сам его заменяет?
— А кто теперь директор? — спросил Стахурский.
— И директора тоже нет. Заместитель по учебной части замещает…
— Никифор Петрович, где вы там? — послышалось из вестибюля.
— Как раз и наш заместитель, — сказал Никифор Петрович Стахурскому и крикнул, направляясь к двери: — Иду, иду!
Обернувшись, он сказал на ходу:
— Товарищ Власенко, Василий Митрофанович. Всех начальников замещает.
— Какой Власенко? Из теплового отдела? Я с ним на фронте встречался. Он аэродромы строил.
— Он самый.
Никифор Петрович вышел, и Стахурский последовал за ним.
В вестибюле стоял инженер Власенко. Стахурский сразу его узнал. В начале года он встречался с ним где-то за Будапештом.
— Никифор Петрович, — сказал Власенко, — сегодня подготовить все для вечернего приема.
— Слушаю, Василий Митрофанович. В шесть начнете?
— Да.
— Здорово, Власенко! — сказал Стахурский.
— Стахурский! Здорово! Демобилизовался?
Они пожали друг другу руки.
Никифор Петрович пошел вверх по лестнице.
Власенко окончил институт на год раньше Стахурского и сразу выделился как хороший инженер. Водопровод, канализация, теплоцентрали — все это он неутомимо строил во многих городах. Он бесспорно был талантливым производственником. Но Стахурский никогда не слышал о склонности Власенко к педагогической работе.
— Никогда не думал застать тебя здесь, — сказал Стахурский. — У тебя обнаружилось призвание к педагогической деятельности?
— Пришлось согласиться. Иначе не позволили оставаться при кафедре.
— При кафедре? — удивился Стахурский. — Ты же всегда был производственником? Никогда не слышал, чтоб ты собирался на научную работу.
Власенко хлопнул Стахурского по плечу:
— До войны, брат, я теплоцентрали строил. Оборудовал тепловое хозяйство заводов-гигантов. А теперь что? Руины разбирать? Разве это дело для строителя? Не тот, брат, масштаб. — Власенко взял Стахурского за плечи. — Это хорошо, что ты вернулся. Нам наши старые аспиранты дозарезу нужны, партийный комитет разыскивает каждого в армии. Предложение: деканом строительного факультета. Я исполняю обязанности директора, так что предложение вполне официально.
— Спасибо, — ответил Стахурский, — но ты ведь знаешь, что я никогда не имел склонности к педагогической деятельности.
— Это пустое! Ты же закончил аспирантуру и готовился к научной работе.
— Верно, но теперь я решил итти на производство. На производство, какое бы оно ни было: разбирать развалины, ремонтировать побитые снарядами кровли, класть междуэтажные перекрытия в закопченных коробках полусожженных домов, вернуть к жизни изувеченные войной здания и мечтать над проектами новых…
У Стахурского похолодело в груди от волнения: еще никогда ему не хотелось строить так как сейчас. Власенко за большим не хотел видеть малого. А это малое и было началом великого.
Стахурский сделал движение, чтобы высвободить плечо из рук Власенко, но тот крепко держал его.
— Пусти, Власенко! Говорю тебе: я решил итти на производство.
— Бессмыслица! Год — другой, пока начнется настоящий разворот строительства, надо побыть здесь, друг мой, готовить кадры, а потом, в новой пятилетке, мы себя покажем. Разве нас удержишь тут, когда производство развернется во всю ширь?
Стахурский наконец высвободился из рук Власенко и сказал:
— Ты лучше отыщи Карпинского, Баймака и других наших деканов, где они?
Власенко свистнул:
— Карпинский теперь заместитель наркома, он сейчас, брат, большой человек. А Баймак? Разве ты не слышал? Погиб под Оршей. И Павлов погиб. Он был партизаном. А Макаревский расстрелян в Бабьем яре.
— Что ты говоришь?!
— А студенты… — продолжал Власенко, — еще не обо всех получены сведения… Асю Дубову помнишь? Погибла в партизанском отряде, а Лиля Шевчук — под Будапештом, она служила на аэродроме.
Они умолкли. Сколько погибло товарищей!
Грусть овладела ими. И это чувство сразу сблизило их.
Стахурскому стало стыдно за неприязнь к Власенко, которая возникла после первых же его слов.
Он прикоснулся к кителю Власенко — под правым плечом на нем были две нашивки за ранения — красная и золоченая. Он тоже ведь нес тяготы войны, смерть замахивалась и на него.
Они помолчали немного, потом Стахурский сказал:
— Одна девушка, партизанка и фронтовичка, сказала мне, что в память погибших товарищей мы должны жить так, чтобы вся наша жизнь была подвигом.
Неожиданно для себя он приписал собственные слова Марии и даже не подумал, почему так сделал: то ли постеснялся пышности этих слов, или, наоборот, хотел уступить эти святые слова той, которую любил.
— Подвиг…
Власенко улыбнулся.
— Какие же теперь могут быть подвиги? Полететь на луну на ракетоплане, открыть Южный полюс, переплыть в одних трусиках Тихий океан?..
Стахурский сердито его прервал:
— Да! Полететь на луну, открыть полюс, переплыть океан. Если это будет подвиг, то да. Я о подвиге говорю серьезно, и ты напрасно иронизируешь.
Власенко схватил Стахурского за руку.
— Ну, не сердись, друг! Знаешь, когда тяжело, то и пошутить не грех. Эх, Стахурский! — Он снова схватил Стахурского за руку. — В развалинах лежит все, что с таким трудом построили. Теперь надо все строить сначала. Вот какой у нас послевоенный баланс.
— Разве ты бухгалтер? — сердито произнес Стахурский. — Я думал, ты, — инженер.
Стахурский выдернул руку и пошел к двери.
— Да брось, Стахурский, иди ко мне в деканы!
Но Стахурский грохнул дверью и вышел.
Сердито шагая, он перешел на другую сторону улицы.
Боевое побратимство известно издавна. На людях, которые вместе были в опасности, вместе шли на смерть или плечом к плечу одолевали врага, добывая победу, — на этих людях словно остается незримая печать. Пройдут годы, снова встретятся хотя бы на минутку боевые товарищи — и поднимется у каждого из них из самой глубины души это волнующее чувство полного взаимопонимания, единства и общности. Это святое чувство, и его знают только боевые побратимы.
Но в Советской Армии люди воевали не просто потому, что им приказывали командиры. Не смертельная опасность объединяет советских воинов на поле боя — их объединяет борьба за одну идею.
Стахурский знал: кончится война, наступит мирное время, и снова встретятся боевые побратимы и останутся ими и в бою и в мирном труде, освященном одной великой целью. А тот, кто не вышел из войны с этим светлым чувством побратимства и в войне и в мире, — тот попал в ряды воинов случайно, только отбыл, а не отвоевал войну. Тот — не побратим.
Стахурскому стало грустно: может быть, он слишком строго относится к Власенко? Он хотел бы осудить себя за несправедливость.
Понемногу Стахурский успокаивался. Сентябрьское утро было чудесно. Он с наслаждением шагал по киевским улицам — четыре года он по ним не ходил.