Старый дом (сборник)

Олексан повез врача обратно в Акташ. Провожая их, Глаша шепнула: "Не задерживайся, Олексан, возвращайся скорее. Боюсь я одна…" После болезни она почему-то стала бояться оставаться в доме наедине со свекровью, с тишиной в доме. С Олексаном ей было спокойно: ведь он такой сильный, уверенный в себе…

Глаша подсела к столу, подперла голову руками. Невеселые думы одолевали ее. Как сложится её жизнь в будущем, по какому руслу пойдет? Давно ли она была уверена, что достигла своего счастья, а будущее рисовалось в радостных красках: вот у них родится ребенок, тогда Олексан еще сильнее привяжемся к ней; они будут работать, а за ребенком присмотрит бабушка. Опое хозяйство, свой дом, своя скотина, свой огород!.. Все, что требуется для безбедной жизни, у них есть. Но счастье это оказалось непрочным, оно развалилось, точно игрушечный домик, сложенный из лучинок и щепок. Теперь все нужно начинать сначала. А разве это просто, — начать строить новый дом на месте пожарища. И как его строить? Что нужно человеку для счастья?..

Во дворе залаяла собака, Глаша посмотрела в окно, сердце ее забилось радостно и вместе с тем обеспокоенно: перед воротами, боязливо поглядывая на собаку, стояла ее мать. В стареньком зипуне, с палкой в руке, она казалась жалкой и несчастной, точно нищенка… Глаша в одном платье выбежала навстречу матери, обняла ее: "Ой, мама, как давно я "не видела тебя!" Авдотья, словно засмущавшись перед родной дочерью, жалобно улыбнулась: "Не удивляйся, доченька… изболелась вся за вас, вот и пришла. Сами вы теперь у нас не бываете…" Глаша взяла мать за руку и повела в дом. Авдотья сначала ни за что не соглашалась пройти к столу, несмело топталась у порога: "Ноги у меня грязные, наслежу у вас, а потом убирать…" Глаше самой пришлось снять с нее зипун:

— Привыкла дома так жить, скоро шагу ступить забоишься… Проходи, мама, к столу, я сейчас самовар поставлю. Ты на чем приехала? Пешком? Ой, в такую даль!

— А я ничего, доченька, не устала. С полдороги председатель на своей машине подвез. Не хотела садиться, а он не отстает, уговорил меня…

Обе замолчали. И мать и дочь чувствовали, что им многое нужно сказать друг другу, но ни та, ни другая не решались.

— Сватья все еще хворает?

— Даже не встает… Сейчас уснула. Олексан привозил врача из Акташской больницы, дали ей для сна какого-то лекарства.

— Бедная сватья, долго мучается… Не удалась вам жизнь в последнее время, доченька, беда за бедой к вам стучится…

Глаша опустила глаза, низко наклонила голову: может, мать не хотела того, но ненароком задела самое больное место. Но поднимая лица, она медленно покачала головой:

— Не надо об этом, мама… У меня и без того сердце иссохло! Видно, таким счастьем наделила ты меня при рождении…

У Авдотьи на глаза навернулись слезы, украдкой смахнула их уголком платка, примирительно вздохнула:

— Что поделаешь, доченька, раз такая судьба выпала. Потерпи уж… Может, все уладится, бог даст, и ребенок еще будет. Не дай горю сложить себя, потерпи, доченька… А с Олексаном как у вас?

Глаша неприметно улыбнулась:

— Он очень добрый и ласковый со мной, мама. Хоть бы одно слово сказал в упрек! Он меня не обижает, жалеет…

— Слава богу… Он и раньше мене по сердцу был. Глядя на зятя, радовалась, что муж тебе достался хороший, самостоятельный. Только с твоим отцом они что-то не поладили. Отец-то твой, сама знаешь, характерный, хочет, чтоб все было по нему. Он и раньше трудный был, а нынче и вовсе с ума свихнулся, не подступиться к нему ни с какой стороны… Корит и бранит меня, будто еду я от него припрятываю. Господи, говорю, неужто думаешь, что я раздаю кому или торгую? Теперь всю еду под замком держит, зайдешь к нам домой, так даже сухой корочки на столе не увидишь… Приданое твое тоже под замок упрятал, пока, говорит, сама не вернется, ни единой тряпочки обратно не дам. Совсем ума лишился… Не отпускал меня к вам, я тайком пришла, потому и без гостинцев, с пустыми руками явилась, уж ты на меня, доченька, не обижайся за это…

Воцарилось долгое молчание. Авдотья теребила пальцами невидимую ниточку, вздыхала о чем-то своем. Наконец она украдкой взглянула на дочь и нерешительно проговорила:

— Как же вы спите-то без перины, доченька? От людей неудобно, да и самим ведь неловко так… Может, поговоришь с отцом по-хорошему, сердце у него и отойдет? Поругать он поругает, да ведь ругань-то можно снести, перетерпеть, а без вещей как жить?

Глаша покачала головой:

— Нет, мама, не хочу из-за пуховой перины становиться перед ним на колени. Олексану, если узнает об этом, очень не понравится… Не любит он унижаться перед другими. Пусть уж отец, если желает, спит на моей перине или держит взаперти под замком, а с поклоном к нему не пойду! Хватит, один раз ошиблась! — Голос Глаши стал жестче, она нервным движением поправила волосы. — Теперь ругаю себя, что послушалась его, словно овечка на привязи, пошла за ним. А приданное… что ж, мы с Олексаном не безрукие, как-нибудь наживем.

Авдотья вздохнула и закивала:

— Верно, доченька. Оно так, у грамотных людей и одежка и хозяйство — в голове. Как знаешь, тебе виднее… Пойду, доченька, время позднее. Хотелось и со сватьей поговорить…

Глаша просила мать остаться на ночь, но та испуганно замахала рукой: "Что ты, доченька, если отец узнает! Приду как-нибудь в другой раз…"

Проводив мать за ворота, Глаша вернулась в дом. Она не видела, как мать, опираясь на палку, уходила все дальше и дальше, часто оглядывалась на ходу.

Олексан вернулся поздно, когда в домах уже зажглись огни.

— В конторе малость задержался, с председателем был у нас кое-какой разговор, — пояснил он.

Поужинали в молчании, чтоб не разбудить спящую больную. Потом Глаша, стараясь не шуметь, принялась убирать со стола посуду.

— Смотри-ка, Глаша, оставила на столе ложку, жди гостя, — смеясь, заметил Олексан.

Глаша потупилась, негромко сказала:

— Гостья уже ушла. Без тебя мать приходила…

Олексан встревоженно спросил:

— Зачем она была?

— Она… просто так, приходила повидаться…

Олексан промолчал, глядя куда-то в сторону, потом сухо спросил:

— Она… не звала тебя домой?

— Нет, не звала, — эхом откликнулась Глаша.

Олексан облегченно вздохнул, точно сбросив с себя огромную тяжесть. Он похлопал ладонью по широкой деревянной лавке, приглашая Глашу присесть рядом. Глаша молча повиновалась.

— Тебе не холодно? Ну, ладно… А теперь, Глаша, я тебе расскажу свою новость.

— Какую? — насторожилась она.

— А ты не спеши. Станешь торопить, так толку не будет. — Олексан старался говорить нарочито весело, но в глазах его мелькала скрытая тревога. — Я тебе говорил, что малость подзадержался в конторе. С председателем у нас состоялась беседа… Знаешь, Глаша, он мне предлагает перейти на другую работу. И я… дал согласие.

Он выжидательно посмотрел на жену. Глаша ждала, что еще скажет Олексан.

— Что же ты не спросишь, куда, мол, и как? Или… это тебя ничуть не интересует?

— Тебе лучше знать, Олексан. — Голос ее был покорный, мягкий, несколько печальный. — Я ведь мало знакома с твоей работой. Тебе виднее…

Олексан взял Глашину руку, стал горячо втолковывать:

— Да нет, Глаша, ты просто не поняла меня! Перейти на другую работу — это пустячное дело…. Это я быстро освою. Только вот… на первых порах я стану меньше получать. Ведь сейчас у меня как? Идут дела в колхозе или не идут, стоят машины или все на ходу, — мне все равно зарплата идет, копейка в копейку. А вот теперь будет не так!

Боясь, что Глаша прервет его, он все больше горячился, стал даже размахивать рукой, будто стараясь этим придать словам большую убедительность.

— Конечно, потом все войдет в норму. Но вот в первые месяцы… Ну, ты сама понимаешь, Глаша! Новая работа, все придется начинать сначала.

— А что это за работа, Олексан? — спросила наконец Глаша.

— Кудрин говорит, что надо создать специальное звено по кукурузе и вообще — по кормам. Нас там будет три человека: Сабит с Дарьей и я. Меня назначают звеньевым. Техника будет в наших руках, надо сделать так, чтобы все работы выполнялись машинами, без ручного труда. Если взяться по-настоящему, так можно во как поставить работу! А сейчас мне как-то даже обидно: вроде и не сидишь без дела, с утра до вечера пропадаешь возле машин, а своей, ты понимаешь, своей работы я не вижу! Как в ребячьей загадке про петуха: рубит, рубит, а щепок не видать, кто таков? Вот и я тоже вроде того петуха. А мне, Глаша, хочется… ну как бы тебе сказать? Ну, чтобы потом можно было сказать: вот эту штуку сделал я сам, своими руками, понимаешь? Хочется выдумывать что-то, головой потрудиться! А то сейчас я вроде старой бабушки, которая только и знает, что чинит да латает рваное, а новое уже не шьет!.. Вот помню, когда я в тракторной бригаде работал еще первый год, мы с Сабитом придумали вроде металлического невода из стальных тросов, чтоб копны на лугу сгребать. Подцепишь такой невод с обоих концов тракторами, и, милое дело, за пять минут стог готов! Кажется, пустячок, ерундовское изобретение, а вот на тебе, помнится. Нас тогда здорово хвалили, а главное — люди были довольны: облегчение труда! Вот мне и хочется работать так, чтобы было где размахнуться, что ли… У нас с Сабитом должно получиться, у него знаешь как голова работает!