Страница 49 из 63
Понедельник
По совету Шимона перечитываю главы Иосифа Флавия о Масаде.
«Перед тем, как убить женщин и детей, а потом покончить с собой, командир крепости объяснил гарнизону, какая судьба ждет тех, кто попадут живыми в руки римлян. Затем он продолжал: „Я знаю, что вы не лучше других народов: не добродетельнее их и не мужественнее. Вы боитесь умереть, хотя смерть избавит вас от ужасных мучений. С древних времен законы нашей страны и Божественный закон учили нас, что бедствием является жизнь, а не смерть, потому что Божественное и смертное несовместимы…“»
В конце концов ему удалось убедить своих людей перерезать глотки женщинам и детям, а затем покончить с собой. Из всех защитников крепости история сохранила только имя их командира Элиэзера Бен-Яира. Яиром назвал себя Авраам Штерн, командир группы Баумана.
Кошмарная история последней еврейской крепости оказывает, однако, странно успокоительное действие. «Несовместимость Божественного и смертного» — это, несомненно, христианское влияние, хотя ни Бен-Яир, ни пишущий о нем Иосиф Флавий не могли знать о новой секте. Но это было время стенаний и зубовного скрежета, и новая религия, с ее подчеркиванием бессмертия и воскресения, носилась в воздухе. «Кто в состоянии, — спрашивает Бен-Яир, говоря о массовых убийствах евреев римлянами, — памятуя обо всем этом, выносить свет солнца?» Думаю, что нечто подобное чувствуют наши современные террористы. Еврейское подполье возникло как чисто политическое движение, но постепенно приобрело мистическую окраску. Шимон показал мне вчера стихи Яира-Штерна. Для них характерна странная архаическая горячность, плохо сдающаяся переводу:
А вот рефрен к гимну, который он написал для подполья:
Как видно, Шимон относится к Яиру с почти религиозным поклонением. Шимон воспринимает Яира как некоего мессию-разбойника.
Вторник
Завтра в Иерусалиме состоится, наконец, моя встреча с Бауманом. Хотя Шимон никогда этого не говорил, я почему-то представлял себе, что Бауман где-то тут, за углом, в Тель-Авиве. Шимон никогда не разыгрывает из конспиратора, конспирация это его вторая натура, поэтому ее не замечаешь. Он не лжет, он просто избегает говорить о фактах, имеющих отношение к делу. Чем ближе я подхожу к этим людям, тем больше чувствую, что вступаю в полосу густого тумана, в котором все приглушено, и смутно слышится лишь обманчивое эхо.
Оставить комнату, где я прятался со дня похорон, — значит порвать еще одну нить, связывающую меня с Диной. Никогда не было между нами той близости, какая возникла в этих одиноких стенах. Ее портрет висит над моей кроватью. Я сниму его в последний момент. Это была наша общая комната, где мы провели наш горький медовый месяц. Завтра Дина снова станет бездомной. Ей предстоит новое изгнание, новое предательство. Закон всеобщего равнодушия одержит еще одну победу.
Город Иерусалим представляет собой мозаику из религиозных и национальных общин, более или менее аккуратно разделенных по месту жительства, соревнующихся в святости и полных взаимной вражды. Каждый из этих отдельных миров живет в расстоянии нескольких минут ходьбы друг от друга. Они глазеют и фыркают друг на друга, как фыркает верблюд на выхлопные газы, и получают от этого фырканья такое же удовольствие, как верблюд.
В ночь после приезда в Иерусалим Джозеф и Шимон шли по плохо освещенному арабскому кварталу Мусpapa, почти безлюдному в этот поздний час, затем свернули в Меа Шеарим.
Даже с завязанными глазами я узнал бы Meа Шеарим по его священной вони, — сказал Джозеф.
Последние несколько минут они шли молча, и Джозеф заговорил лишь для того, чтобы разрядить напряжение. Но тут же вспомнил, как действовали запахи на Дину, и понял, что Шимон об этом вспомнил тоже. Линии высоковольтной передачи, протянутые из их общего прошлого в Башне Эзры, все еще функционировали, хотя и тащились по земле, как поврежденные бурей телеграфные провода. Джозеф по-прежнему чувствовал, что привязан к Шимону, хотя и они сами, и их отношения изменились.
— Можно воспринимать Меа Шеарим и с этой точки зрения, — ответил Шимон, — я расскажу тебе о другой. Несколько недель назад двое престарелых рабби связались с командованием. Со всеми предосторожностями их привели к Бауману. Я присутствовал при встрече. Когда их привели на явку, они буквально дрожали от страха. Заикаясь, старший рабби спросил, можем ли мы в назначенный день занять на два часа Мечеть Омара. «С какой целью?» — спросил Бауман. Рабби объяснил, что они — каббалисты, изучают Зохар и установили с полной несомненностью, при каких условиях можно добиться прихода Мессии. Год для этого благоприятный, необходимо только совершить сопровождаемое определенным ритуалом жертвоприношение на священном камне. Семь коханим уже проходят предписанный ритуал очищения, животные для жертвоприношения куплены. Все, что необходимо, — это занять на два часа Мечеть Омара.
«Понимаете ли вы, что это обойдется нам во множество человеческих жизней и немедленно повлечет гражданскую войну?» — спросил Бауман. «Да, вероятно, будут убитые, — сказал рабби. — Но ведь через несколько часов последует воскресение из мертвых. Что касается гражданской войны, — улыбнулся он, то Мессия позаботится об этом».
Бауман сказал, что он подумает. Уходя, рабби помоложе, который был одним из избранных коханим, поцеловал Бауману руку, а старший — поцеловал его в губы. Я рад, что ты не смеешься, — заключил Шимон.
Джозеф сознавал, что несколько месяцев назад он посмеялся бы над этой историей. Даже сейчас она вызвала у него двойственную реакцию. Он завидовал Шимону, которому легко было не смеяться. Джозеф не помнил Шимона смеющимся. Редкая улыбка задевала только губы, но не распространялась дальше. Однажды Джозеф спросил Дашу, которая одно время была влюблена в Шимона, почему она не живет с ним. «Невозможно обниматься с бритвой», — ответила Даша.
Они свернули в Бухарский квартал. Было темно, только изредка в окне виднелась свеча или керосиновая лампа. При слабом свете луны пыль истертых камней на немощеной дороге отсвечивала белизной. Прошли узкий переулок и оказались на каменистом пустыре. Здесь кончался Иерусалим и начиналась Иудейская пустыня. Где-то на этом темном склоне находились вырубленные в скале семьдесят захоронений, возможно, членов древнего Синедриона — верховного суда Израиля. Джозеф побывал здесь несколько недель назад. Захоронения напоминали Пещеру предков возле Башни Эзры и множество других каменных могил по всей стране. Страна была испещрена ими. Куда бы вы ни отправились, могилы смотрели на вас, как крошечные черные окошки на белой поверхности скал. Однако присутствия призраков не ощущалось. Как видно, здешние мертвецы были слишком стары и в близких отношениях с Богом, чтобы предаваться столь простым проделкам.
— Уверен, что в ту ночь Дина отправилась к Пещере предков, — сам не зная зачем, сказал Джозеф.
— Почему ты так думаешь? — спросил Шимон.
Джозеф не ответил. Они прошли мимо окна, освещенного изнутри свечой. Ниже уровня улицы видна была голая комната с железной кроватью, брошенным на пол соломенным тюфяком и лоскутом бухарской ткани на стене: красные солнечные диски на черном шелке. На кровати сидела молодая женщина в красном платке и кормила грудью младенца. На полу во весь рост вытянулся мужчина. При свете двух свечей он изучал развернутый перед ним толстый, желтый от времени фолиант. Рядом были разбросаны такие же громоздкие книги. Мужчина был без пиджака, в кипе и с черной бородой. Он читал очень быстро, кивая головой и время от времени обращаясь к одной из книг комментариев, отмечая строку пальцем, потом снова возвращался к Талмуду. Женщина медленно покачивалась, взгляд ее был устремлен на свечу. Их ритмичные покачивания напоминали движение двух маятников, движущихся вразнобой.