Страница 44 из 63
Она ехала по противоположному от Кафр-Табие склону. Окрестные холмы казались погруженными в раствор серебра. В их молчании было что-то потустороннее. Даже хамсин сейчас воспринимался как ласка, легкая и безразличная. Дина решила спуститься в вади и по следующему холму добраться до Пещеры предка.
Достигнув подножья холма и двигаясь по узкому извилистому вади, покрытому камнями и зарослями сухого чертополоха, она почувствовала на душе тяжесть. Холмы громоздились над головой с обеих сторон, и взгляд не мог уже разом охватить их. Саломея осторожно выбирала путь среди камней, и не были слышно ни звука, кроме хруста камней под ее копытами. Теперь Дине казались желанными знакомые голоса в столовой и яркий свет, льющийся из комнаты Джозефа. Холмы источали безмерное одиночество, они стояли молча, будто погруженные в самих себя и не желали вторжения посторонних. Она решила было смириться и повернуть назад, как вдруг, завернув за поворот вади, увидела человека в арабской одежде, идущего ей навстречу.
Что-то в его облике и походке подсказало ей, что он один из жителей Кафр-Табие. В первый момент он был так же поражен встречей, как она, и нерешительно остановился в двадцати метрах. Но разглядев, что перед ним женщина, двинулся снова и был уже совсем рядом. Повернуть обратно значило бы для Дины показать, что она испугалась. Она пришпорила Саломею и продолжала ехать вперед. Лошадь по-прежнему двигаясь медленно по скользким камням, человек тоже не ускорил шага, так что расстояние в несколько метров, которое все еще оставалось между ними, казалось, почти не сокращается. Она видела на голове его кефию с черным шнурком, полосатую арабскую юбку и клетчатый европейский пиджак. Когда, наконец, они поравнялись, он шагнул в сторону, и посмотрел на нее молча, открыв рот. Она разглядела щель от двух недостающих зубов и слепой белесый зрачок изъеденного трахомой глаза. Проезжая мимо, она слышала, как он что-то сказал хриплым голосом, чего она не поняла, и после минутного колебания последовал за ней. Но теперь впереди открылась ровная дорога, и испуганная Саломея сама перешла на галоп. Когда Дина снова оглянулась, она не увидела за собой ничего, кроме пустого вади среди серебристых холмов.
Оказавшись на тропинке, ведущей к Пещере предков, Дина почувствовала, что сердце ее снова бьется спокойно, только ноги, сжимающие бока лошади, дрожали. Она обругала себя трусихой и дурой: испугалась безвредного феллаха! Слова, которые он ей сказал, очевидно, означали приветствие, и она напрасно обидела его, проехав молча мимо. Прав, наверное, Макс, говоря о человеческом к ним отношении. Ей следовало ответить ему дружелюбно и спокойно: «Мархаба» и не показывать страха. Так сделали бы на ее месте Эллен или Даша. Но Эллен и Даша не испытали того, что испытала она. Во всяком случае, сейчас она в порядке. Только ноги в стременах продолжали дрожать, потому что плоть была мудрее и знала, что то, что сказал человек, не было простым приветствием.
Вид пещеры при лунном свете ее разочаровал. Поблизости не было ни дерева, ни столба, к которым можно было бы привязать Саломею и ее приходилось тащить за собой вверх и вниз по склону все время, пока Дина разыскивала вход. Луна спустилась, было уже, вероятно, очень поздно, но небо очистилось, и стало светлей.
Наконец Дина увидела небольшую насыпь, а за ней узкое отверстие. Прижав камнем конец повода, Дина, лежа на животе, просунула ноги в отверстие и скользнула вниз. Внутри стояла ужасная вонь. Арабские пастухи, должно быть, превратили пещеру в отхожее место. Она нервно нашарила в карманах шортов спички, которые захватила с собой из конюшни, сломала одну, зажгла вторую и нашла огарок свечи. При ее желтом свете пещера казалась не страшной, но песок в проходе весь был загажен. Прикрыв рот и нос свободной рукой, согнувшись под низким потолком, она спустилась по ступенькам в нижнюю часть пещеры. Там находились три ниши, и в средней хранились останки предка Иешуа.
Со времени ее последнего посещения пещеры чуда не произошло, череп отсутствовал по-прежнему. Кости лежали беспорядочной кучей на сыром песке ниши.
— Привет, предок! — шепнула Дина, присаживаясь на корточки.
Затем пошарила ногтями в песке в надежде найти монету. Но это захоронение кто только не грабил: римские легионеры, арабские пастухи, крестоносцы. Утащили череп, а кости так разбросали, что берцовая кость оказалась на ребрах, словно у балетного танцовщика. Ей хотелось положить кость на подходящее место, но она не могла заставить себя к ней прикоснуться. Пока она колебалась, струйка стеарина стекла на песок и застыла как раз под костями таза Иешуа и поблескивала оттуда. Дина отшатнулась и ударилась головой о низкий потолок.
Кусая ногти и подавляя тошноту, она выбралась из ниши, поднялась в верхнее помещение, поставила огарок на место и, помогая себе локтями, выползла из отверстия. Саломея терпеливо дожидалась у входа, но вместо свежего ночного воздуха, который Дина так жаждала вдохнуть, ее снова встретило отвратительное дыхание хамсина.
Губы ее тряслись, когда она села на лошадь и стала спускаться по крутой тропинке с холма. Луна скрылась, холмы стояли темной громадой. Снова проезжать через вади было страшно, но другой дороги домой не было. Если бы Джозеф или Реувен оказались сейчас рядом! Но они были далеко от нее, они спали в своих постелях и не знали, что с ней происходит. Она прочла молитву, не успев даже устыдиться своего порыва. На некотором расстоянии возвышались два почти симметричных круглых бугра. Зад гиганта — назвал их как-то Моше. Тогда она посмеялась, но сейчас отчетливо увидела лежащего на животе гиганта с поднятым к небу в кощунственной издевке задом.
Она добралась до вади. Дорога вначале была гладкой. Она вонзила каблуки в бока измученной лошади, так что та пустилась нервным галопом. Но вскоре начался узкий забитый камнями отрезок, где лошадь могла двигаться только шагом, и за одним из поворотов Дина увидела араба с зияющей щелью вместо передних зубов, стоящего посреди прохода. Но на этот вместе с ним поджидали ее еще двое.
Закончив в Хайфе все дела, Джозеф утром поехал автобусом в Тель-Авив. Большую часть трехчасового путешествия он проспал. Дорога шла через апельсиновые и лимонные рощи Самарии, прибрежная полоса которой принадлежала евреям, а параллельный отрезок земли дальше в глубь страны был арабским. Каждый раз, когда Джозеф, проснувшись, выглядывал в окно, ему виделся пейзаж, будто незащищенный фланг армии… Когда автобус добрался до Тель-Авива, хамсин достиг высшей точки.
Оказываясь в Тель-Авиве, Джозеф разрывался между нежностью к единственному чисто еврейскому городу в мире с лирическим названием Холм Весны и отвращением к тому, что сделало с этим городом его 150-тысячное население. Это было неистовое, трогательное, сводящее с ума, место; оно набрасывалось на тебя, хватало и крутило, как в водовороте, а через несколько дней выбрасывало, обессиленного, и ты не знал, любить или ненавидеть этот город, смеяться над ним или презирать его.
Вся эта история началась при жизни прошлого поколения, когда несколько старых еврейских семейств из Яффы решили выстроить предместье «по европейскому образцу». Они покинули арабский порт с лабиринтами базаров, экзотическими запахами и ножом из-за угла и стали строить на желтом песке средиземноморских дюн город своей мечты: точную копию еврейских предместий Варшавы, Кракова или Лодзи. Главная улица, названная в честь доктора Герцля, представляла собой два ряда безобразных зданий, похожих на сиротские дома или полицейские казармы и покрашенных розовой, зеленой или желтой штукатуркой. После первого же дождя такой дом становился похож на лицо переболевшего оспой. Во множестве убогих лавчонок торговали в основном лимонадом, пуговицами и клейкой бумагой от мух.
С началом сионистской колонизации, в первой половине двадцатых годов, город стал все больше распространяться вдоль побережья. Он рос скачками с каждой новой волной иммиграции, и приливы асфальта и бетона наступали на дюны. Не было ни времени, ни желания планировать строительство. Город рос как сорная трава — бурно и беспорядочно. Каждый новоприбывший с капиталом строил дом по собственному вкусу, и горе было муниципальным властям, если им приходило в голову в это вмешаться. Мы же на нашей Обетованной земле! В течение, примерно, десятилетия, пока среди иммигрантов преобладали выходцы из Восточной Европы, источником вдохновения для строителей оставался каменный муравейник польского местечка. «Холм весны» превратился в скопище отштукатуренных домов с ржавыми перилами узкогрудых балконов, с приделанными кое-где для разнообразия коническими колоннами и римскими портиками.