Страница 6 из 155
Затем стал тренироваться, стреляя мух на лету… Услышав голос матери, пришедшей из бани, Мир-Джавад постучал в комнату Дильбер и осторожно заглянул вовнутрь. Исмаил-паша быстро одевался. Мир-Джавад проскользнул в комнату и закрыл за собой дверь. Когда он обернулся, то увидел, что Исмаил-паша что-то делает с Хасаном. Мир-Джавад подошел поближе. Исмаил-паша пачкал кровью Дильбер Хасана.
— Ты чего делаешь?
— И с этим он жениться решил? Пусть женится, мы ему помогать будем, человек должен помогать человеку, ты как считаешь, сынок?
— Я еще хочу, а ты уходи, мать пришла, ты ее сегодня оставишь с носом.
— Плохо ты свою мать знаешь, джигит!
Исмаил-паша шкодливо шагнул за дверь, а Мир-Джавад остался с Дильбер…
Вечером родители Дильбер застали свою бесстыжую дочь в объятиях Хасана, они спали. Пришлось назначать свадьбу. Хасан был так рад этому, так счастлив, что бросался на шею Мир-Джаваду и клялся в вечной дружбе ему…
Мир-Джавад разлил по стаканам чай и задумался, как бы ему самому избавиться от чаепития.
— Пойди, принеси, — приказал он шоферу, — франкский коньяк. За встречу мужчины должны пить коньяк. Это пусть женщины пьют чай, а мы сначала согреемся другим.
Шофер рад был стараться. Рассчитывая, что и ему нальют, он опрометью бросился выполнять поручение. Но сардар Али от коньяка отказался.
— Я вина не пью!
— Вай, какой правоверный мусульманин! Отнесешь мулле пару монет, он тебе все грехи отпустит на неделю вперед.
— К мулле не хожу.
— Али, совсем плохо, с другом не хочешь выпить.
— Я лучше чаю, ты же сам говоришь, такого мы никогда не пили…
Мир-Джавад налил все же ему, несмотря ни на какие возражения, коньяк.
— Пусть стоит, захочешь, выпьешь.
Но сардар Али к коньяку не притронулся, а стал пить чай.
— Высший сорт! — похвалил он, отпив глоток.
— Пей, у меня много, если хочешь, оставлю тебе пачку.
Мир-Джавад выпили с шофером «за здоровье присутствующих». А сардар Али, вдова с дочерью пили чай… Но недолго. Скоро снотворное подействовало. Мир-Джавад с удовлетворением смотрел на распростертые тела. Шофер застыл от ужаса.
— Ты отравил их? — сиплым голосом спросил он Мир-Джавада.
— Ерунду говоришь, клянусь отца! Ты что, не слышишь, как вдова храпит?
— Вижу! — спокойно вздохнул шофер.
— Я тоже вижу, что она тебе понравилась, бери ее, унеси в другую комнату, что хочешь с нею делай полчаса, потом одень, как было, и ко мне с фотоаппаратом…
Шофер взял на руки вдову и унес в соседнюю комнату. А Мир-Джавад медленно, смакуя каждую деталь, раздел Гюли и грубо изнасиловал податливое бесчувственное тело, затем быстро раздел сардара Али, положил рядом с дочерью вдовы и вымазал кровью: «теперь скажи, что это не ты обидел маленькую девочку»… Сардар Али простонал во сне. «Стони, стони, утром плакать будешь»… Мир-Джавад застыл, впившись взглядом в обнаженную красоту Гюли. «Захватить с собой в город?.. Нельзя, опасна, что-нибудь не так скажет и все испортит, уберут сардара Али, тогда попробую». Но глаза его жадно ласкали обнаженное, опозоренное им тело несовершеннолетней девочки.
В комнату с одетой вдовой на руках вошел шофер. Мир-Джавад тихо зашипел:
— Осел, я тебе велел с фотоаппаратом, а не со вдовой вернуться. Брось ее в соседней комнате, осторожно бросай, без шума, и быстро приходи с фотоаппаратом, моим уже холодно, ночи не летние, сам понимаешь.
Шофер заторопился. Осторожно положив вдову в соседней комнате, он побежал к машине за фотоаппаратом. Когда вернулся, Мир-Джавад также зашипел на него:
— Осел, как в темноте снимать будешь? Ты что, вредитель?
Шофер посмотрел на три горевшие свечи в старинном, невесть как попавшем в такое захолустье подсвечнике и понял, что света действительно мало. Принести вспышку и приладить ее к фотоаппарату было минутным делом…
Мир-Джавад прикладывал в разных позах, каким он только научился в своей жизни, голые малоподвижные тела Гюли и сардара Али, а шофер аккуратно их фотографировал. Он с детства был послушным, а послушные, как он усвоил, неплохо живут, ему приказали выполнять любое поручение этого юноши, он выполняет, ему приказали следить за ним в оба глаза, он следит.
Шофер заснял всю пленку, но Мир-Джавад заставил его зарядить вторую кассету.
— Снимай, не ленись. А вдруг испорченная пленка, все дело загубим, мало что зарубежная, за границей опасные сицилисты и вредители, только и мечтают, как бы нашей горной державе ущерб причинить.
Шофер послушно зарядил и отщелкал вторую кассету. Глаза его разгорелись на Гюли, он направился было к ней, но Мир-Джавад отправил его к вдове.
— Не пристраивайся! Вдова — тоже человек, ласку заслужила, как нас принимает, как принимает, послушай.
Шофер, злобно сверкнув глазами, что в темноте не было заметно, покорно ушел к вдове, а Мир-Джавад задул огонь свечей и целый час согревал озябшее тело Гюли.
— Какая красота, — радовался Мир-Джавад, — разве достоин этот жалкий виллайят иметь у себя такую красавицу? Ни за что не оставлю здесь!
Звериным чутьем угадывая, что пора уходить, он последний раз поцеловал, жадно и продолжительно, ее нежные губы и вдруг ощутил ответный поцелуй. Мир-Джавад, затаив дыхание, на ощупь оделся в темноте и, тихо свистнув шоферу, вышел из дома во двор. Крупные южные звезды шаловливо подмигивали ему, луны поначалу не было видно, но вот и она важно выползла из-за туч, освещая дорогу к машине. Шофер, одеваясь на ходу, выбежал из дома, а затем нырнул обратно, чтобы вынырнуть уже с фотоаппаратом и вспышкой в руках, молча спрятал все в машину, избегая смотреть на Мир-Джавада, зол был на него несказанно, сел за руль машины и, включив первую скорость, почти беззвучно укатили из села.
«Я и в темноте поняла, что это он. Это могли быть только его тонкие, но такие жаркие губы, только он мог так впиться, словно хотел высосать душу. Он и высосал ее, вон как болит низ живота, никогда я уже не узнаю самого первого ощущения близости. Что будет дальше, не знаю, может, ничего, может, новая жизнь, не только во мне, но и для меня. Опоил, проклятый, „чай из страны Инд“, из страны дэвов, скорей… Что я матери скажу?.. А ничего, бранью дела не поправишь, нет той Гюли и не будет уже никогда… Но он вернется! Его глаза посажены на такую прочную цепь, что долго и далеко от меня он не сможет жить… Так что матери ничего не скажу, буду ждать, что еще остается, не вешаться же, не я первая, не я последняя, был бы жив отец, а без защитника… Да, а куда девался сардар Али?.. А… он тоже пил этот проклятый чай, где-нибудь без памяти валяется… Спать надо. Утром решу: как быть, с матерью посоветоваться не мешало бы, но… Спать!.. Спа…»
«Когда я проснулся, долго лежал и не мог понять: где я?.. Думал, что сплю и вижу сон. Дети, когда им снится сон, что они уже проснулись, писают в постель. Но я давно не мальчик, отец семейства… Сказал вчера жене, что буду с гостями, это чтобы не ждала, она всегда волнуется, когда я задерживаюсь… Так, что было вечером?.. Пили чай… да, чай, а потом сразу сон… Атабек! Его работа: прислал мальчишку, чтобы у меня не возникли подозрения. Мальчик далеко пойдет, какой мерзавец, вай, какой мерзавец… Тогда я сразу понял, что случилось что-то очень страшное. С трудом приподнялся, так спать тянуло, голова тяжелая, словно котел с водой, и увидел голую Гюли, голую, хоть ее и прикрыли покрывалом… А когда увидел на себе кровь, сразу понял, чья это кровь и кто виновник… Бедная девочка. Видит аллах, не хотел я этого, но из-за меня тебе испортили жизнь. Зашатался Атабек, если применяет такие подлые приемы. Неужели он думает меня этим сломать?.. Сегодня же поеду в столицу, во дворец, пусть Ники, первый раз обращусь к нему с какой-либо просьбой, представит меня Гаджу-сану. Я ему открою глаза, я ему расскажу, какую жабу он пригрел на своей груди и что эта жаба вытворяет… Ай, какой позор!.. Как я буду смотреть людям в глаза?.. Что будут думать обо мне мои дети?.. Как я оправдаюсь перед этой девочкой и перед ее матерью, женой моего погибшего друга… Враги?.. Эти люди хуже врагов, от врага всегда ждешь удара, а не ждешь, так не обижаешься, когда тебя бьют за каждую твою промашку, а когда человек, которого ты принимал за друга, всаживает тебе в спину кинжал… Что, так и видеть в каждом врага?.. В каждом глотке вина или чая яд или снотворное?.. Какая жизнь наступает, какая жизнь… Разве за такую жизнь мы боролись в горах Серры? Разве для этого я получил опасную рану в грудь, а пулю в легкое?.. Нельзя сдаваться»… — Сардар Али оделся и тихо вышел из дома вдовы. В тот же день он уехал поездом в столицу, во дворец эмира.