Страница 146 из 155
— Вот, слушай сюда! — пошутил отец. — «Наиболее влиятельная и квалифицированная часть старой интеллигенции уже в первые дни Октябрьской революции откололась от остальной массы интеллигенции, объявила борьбу Советской власти и пошла в саботажники. Она понесла за это заслуженную кару, была разбита и рассеяна органами Советской власти. Впоследствии большинство уцелевших из них завербовалось врагами нашей страны во вредители, в шпионы, вычеркнув себя тем самым из рядов интеллигенции».
— Но тебя же выпустили, признали тем свою ошибку! — продолжал упорствовать Мелик-Паша. — Я читал и изучал этот доклад нашего многоуважаемого вождя. Дай мне газету, смотри, сохранил, э, а у меня ни одна газета не сохранилась. Вот: «Несмотря на полную ясность позиции партии в вопросе о советской интеллигенции, в нашей партии все еще имеют распространение взгляды, враждебные к советской интеллигенции и несовместимые с позицией партии. Носители этих правильных взглядов практикуют, как известно, пренебрежительное, презрительное отношение к советской интеллигенции, рассматривая ее как силу чужую и даже враждебную рабочему классу и крестьянству»… Тебе надо написать письмо товарищу Сталину! — добавил он, возвращая газету с докладом.
— Что я, сумасшедший? — усмехнулся Анвар.
«Считает, что только сумасшедшие пишут Сталину!» — обрадовался Сарвар.
— Мне кажется, что он ничего не знает! — настаивал Мелик-Паша.
— Что ты говоришь? — рассмеялся Анвар. — Как может самый мудрый, гений человечества ничего не знать? Бог все видит, все знает, все понимает!.. Только сказать ничего не хочет и не может, — добавил отец Сарвара и потряс пальчиком, имитируя собачий хвост.
«Сравнивал Сталина с собакой!» — копил материал Сарвар.
— Я могу тебе напомнить и другие слова из того же самого доклада: «Интеллигенция в целом кормилась у имущих классов и обслуживала их. Понятно поэтому то недоверие, переходящее нередко в ненависть, которое питали к ней революционные элементы нашей страны и прежде всего рабочие. Правда, старая интеллигенция дала отдельные единицы и десятки смелых и революционных людей, ставших на точку зрения рабочего класса и связавших до конца свою судьбу с судьбой рабочего класса. Но таких людей среди интеллигенции было слишком мало, и они не могли изменить физиономию интеллигенции в целом».
— Но он говорит и о новой интеллигенции! — возражал Мелик-Паша. — И он критикует тех товарищей по партии…
— О, да, да! — перебил друга Анвар. — «Мы хотим сделать всех рабочих и всех крестьян культурными и образованными, и мы сделаем это со временем. Но по взгляду этих странных товарищей получается, что подобная затея таит в себе большую опасность, ибо после того как рабочие и крестьяне станут культурными и образованными, они могут оказаться перед опасностью быть зачисленными в разряд людей второго сорта (общий смех). Не исключено, что со временем эти странные товарищи могут докатиться до воспевания отсталости, невежества, темноты, мракобесия…» И эти странные товарищи уже давно докатились. То, что мы видели, школой культуры и образования назвать невозможно, при всей моей любви к советской власти.
— Ты еще считаешь, что у нас советская власть? — спросил седой как лунь старик, которому и было всего сорок лет.
— А что по-твоему? — удивился Саддык, сидевший рядом с Анваром.
Но седой, взглянув на Сарвара и на еще одного из сидевшей компании, решил промолчать, каждое слово против советской власти могло обойтись ему в двадцать лет каторги.
— Что вы все нахмурились? — рассмеялся Мелик-Паша, выхватив газету из рук отца Сарвара. — Давайте лучше посмеемся вместе с любимым светочем мира. Читаю: «Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов, „поколебало“ будто бы советский строй, внесло „разложение“. Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнута рабским чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готова пойти к нему в шпионское услужение, — кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, — кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа, и кого она может „разложить“? В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования…»
— Скоро они до ста процентов дойдут! — перебил седой.
— Каким образом? — с любопытством спросил Мелик-Паша.
— Расстреляют всех «лишенцев», умалишенных… — охотно пояснил седой. — Ну и тех, кого под эти статьи подгонят. Немного: так, еще миллиончик-другой!
— Да-а! — удрученно протянул Мелик-Паша. — В задачи партии в области внутренней политики вошло, в пункте пятом: «не забывать о капиталистическом окружении, помнить, что иностранная разведка будет засылать в нашу страну шпионов, убийц, вредителей, помнить об этом и укреплять нашу социалистическую разведку, систематически помогая ей громить и корчевать врагов народа».
— «Систематически»! — отметил седой. — Долго еще будут громить и корчевать.
— Сами все понимаете! — улыбнулся отец Сарвара. — То, что мне доверили должность вахтера, означает: меня вычеркнули из рядов интеллигенции, но считают недостойным носить звание «враг народа».
— Благодари аллаха, — заметил Мелик-Паша, — что он внушил отцу народа убрать Ежова и заменить его Берией. Наш человек, кавказец!
Сарвар торжествовал. У него так горели хищным блеском глаза, что он сам ощущал их огонь, а потому постарался задвинуться в тень, боялся, что глаза его выдадут, и его же казнят, как ангела, настолько он себе внушил, что он попал на сходку заговорщиков, а он, советский разведчик, должен выведать все их планы и успеть вовремя сообщить своим.
Все дальнейшее для Сарвара было совершенно неинтересным: пили сухое вино, каждый приносил с собой еду и вино, закусывая еще теплым чуреком с маслом и брынзой внутри. Кто-то захватил с собой каленые орехи — фундук и жареные фисташки, высыпал их на стол общей горкой, бери, сколько тебе надо. Соня принесла щипцы, но ими пользовались только двое: она и ее ненаглядный беззубый возлюбленный, у которого зубов осталось слишком мало, чтобы ими можно было рисковать, разгрызая орехи. Остальные щелкали орехи и фисташки природными щипцами, зубами. Нехитрая наука, с детства освоенная: чуть надколешь орешек, а дальше можно уже и пальцами разломить скорлупу, ядрышко останется на одной половинке скорлупы и будет чуть-чуть дрожать перед тем, как его бросят в рот.
Рано утром, в воскресенье, на следующий день, когда отец с Соней еще спали, а они уже жили вместе, не стесняясь Сарвара, он тихо выскользнул из дома, прихватив с собой тетрадь, карандаш, кусок чурека с маслом и брынзой, оставшийся с вечера, и несколько орехов со стола, до которых не добрались ни щипцы Сони, ни природные щипцы Сарвара и гостей, все, что не успели съесть.
«Военная добыча!» — подумал Сарвар довольно.
На свежую голову хорошо вспоминалось. Сарвар подробно записал вчерашний вечерний разговор. Писал долго, старательно. Но, когда закрыл тетрадь, задумался. Ему все еще казалось, что материала маловато. И решил сходить к Игорю, посоветоваться.
Игорь встретил его появление почти что с восторгом. Погнал срочно мыть руки и усадил за стол с собой. Кухня у них была большая и вполне сходила за столовую, если не было гостей. Игорь навалил в тарелку Сарвару гору разной вкусной еды и, выглянув воровато из кухни, быстро достал из укромного места краденую у отца бутылку коньяка, армянского разлива.